Ждать, об этом твердили все, нужно ждать, в таких случаях ничего не понятно, и доктор Раймонди тоже, нужно ждать, в Мечином возрасте бывает и похуже реакция, нужно ждать, сеньор Ботто, да, доктор, но ведь она уже две недели не просыпается, две недели она как мертвая, доктор, знаю, сеньора Луиса, это классическое состояние комы, ничего не поделаешь, только ждать. И Лауро ждал, каждый день возвращался с факультета и перед тем, как открыть дверь, на мгновение останавливался и думал: вот сегодня уж точно, сегодня она проснется, откроет глаза и заговорит с мамой, не может быть, чтобы она в двадцать лет умерла, точно ведь — сидит сейчас на кровати и разговаривает с мамой; но нужно ждать, все то же, сынок, доктор вернется к вечеру, все говорят, что ничего не поделаешь. Поешьте чего-нибудь, дружище, а мама ваша посидит с Мечей, вам нужно поесть, и не забывайте об экзаменах, а там и новости посмотрим. Проходило все, только Меча не менялась, только она изо дня в день оставалась все такой же, кровать прогнулась под тяжестью тела, прогнулась под худеньким и легким телом Мечи, она танцует рок и играет в теннис, но вот уже несколько недель раздавлена и давит остальных, тяжелое вирусное заболевание, коматозное состояние, сеньор Ботто, прогнозировать невозможно, сеньора Луиса, ухаживайте и помогайте ей выкарабкаться, в этом возрасте у них столько сил, такое желание жить. Но ведь она не в состоянии себе помочь, доктор, она ну ничегошеньки не понимает, она — как, прости господи, я уже не соображаю, что говорю.
    Лауро тоже не хотел верить, все это было похоже на Мечин розыгрыш, она всегда его глупо разыгрывала, то привидением на лестнице переоденется, то пенал под простыней спрячет, смех, да и только; как подстраивали они друг другу ловушки, как играли в прятки, еще детьми... Сложное вирусное заболевание — вдруг, как-то вечером, после жара и болей потухла, вдруг тишина, кожа пепельного цвета, дыхание спокойное и далекое. Само спокойствие — среди врачей, аппаратов, анализов, консультаций, а потом страшная шутка Мечи стала еще страшней, с каждым часом она подчиняла всех нас, отчаянные крики доньи Луисы сменялись стыдливым плачем, кухонной тоской; если отец не смотрел новости и не читал газету, он подбадривал ее, и она успокаивалась; недоверчивый гнев Лауро смягчался, когда он ездил на факультет, на собрания; всякий раз, возвращаясь из центра, он еще на что-то надеялся: ты мне за это заплатишь. Меча, разве так можно, бесстыжая, ты у меня получишь, вот увидишь. Само спокойствие — рядом сиделка, она шьет, собаку отдали дяде, доктор Раймонди со своими коллегами не приходил, заглядывал к ночи и почти не задерживался, кажется, он тоже почувствовал тяжесть тела Мечи, которая с каждым днем все больше давила нас, приучала ждать, единственное, что оставалось делать.
    Нечто похожее на страшный сон началось той ночью, когда донья Луиса не нашла термометр, и санитарка, застигнутая врасплох, выбежала за другим в аптеку на угол. Говорили об этом потому, что термометр так просто не пропадает, только тогда, когда он нужен три раза в день, они привыкли разговаривать громко рядом с кроватью Мечи, шептаться, как вначале, не имело смысла, потому что Меча ничего не слышит, доктор Раймонди уверен, что состояние комы парализовало ей все органы чувств, можно было говорить о чем угодно, при этом ничего не менялось на безучастном Мечином лице. Все еще болтали о термометре, когда послышались выстрелы на углу, даже немного дальше, со стороны улицы Гаона. Они переглянулись, сиделка пожала плечами, потому что стрельба — обычное дело для их квартала и для любого района города, и донья Луиса хотела еще что-то сказать о термометре, когда увидела, как руки у Мечи вздрогнули. Всего одну секунду, но обе сразу поняли, и донья Луиса вскрикнула, и сиделка зажала ей рот, сеньор Ботто вышел из комнаты, и все трое увидели, как дрожь прошла по всему телу, быстрая змейка юркнула от плеч к ногам, движение зрачков под закрытыми веками, легкая судорога исказила черты лица, точно Меча хотела пожаловаться, заговорить, ускоренный пульс, медленное возвращение к неподвижности. Телефон — Раймонди — в сущности ничего нового, может быть, немного больше надежды, хотя Раймонди об этом и слышать не хотел, пресвятая дева, только бы это было так, только бы кончилась скорей эта тюрьма, боже мой. Но не было ни конца ни края, спустя час началось вновь, потом еще раз, будто Меча видела сон, отчаянный и болезненный, кошмары возвращались и возвращались, она не могла их отогнать, сидите рядом и старайтесь успокоить. она ничего не воспринимает, ее что-то гнетет, может, ей снится длинный страшный сон, никакого контакта, спаси ее, мой боже, не оставляй ее так. Лауро возвращался с занятий и, положив руку на плечо молящейся матери, тоже садился у постели.
    Вечером опять врачи, принесли новый аппарат с электродами и присосками, прикрепили их к голове и ногам, два друга-медика, приятели Раймонди, о чем-то долго спорили в гостиной, нужно ждать дальше, сеньор Ботто, картина не изменилась, думать о благоприятном исходе пока рано. Но она видит сны, доктор, у нее сны, вы же сами видели, оно снова повторится, она что-то чувствует, доктор, и так переживает. Это все нервы, сеньора Луиса, никакого сознания, уверяю вас, ждите и не поддавайтесь всему этому, ваша дочь ничего не чувствует, знаю, что это болезненно, будет лучше, если вы оставите ее наедине с сиделкой: пока не начался спад, постарайтесь отдохнуть, сеньора, примите мои таблетки.
    Лауро сидел с Мечей до полуночи, урывками просматривал записи к экзаменам. Когда послышалась сирена, он вспомнил, что должен позвонить по тому номеру, который дал ему Лусеро. но из дому звонить не стоило, а о том, чтобы после сирены выйти на улицу, не могло быть и речи. Он видел, как у Мечи на левой руке медленно шевелятся пальцы, снова показалось, что зрачки под веками движутся. Сиделка сказала: идите к себе, ничего не поделаешь, только ждать.
   “Но она видит сны,— сказал Лауро,— глядите, она видит сны”. Все длилось не дольше, чем вой сирены на улице: казалось, руки чего-то искали, пальцы пытались найти убежище под простыней. Донья Луиса снова была здесь, уснуть так и не смогла. “Почему вы не приняли таблеток доктора Раймонди?” — скрывая раздражение, спросила сиделка. “Я не могу их найти, — рассеянно ответила донья Луиса, — лежали на столике под лампой, но я их там не вижу”. Сиделка пошла искать, Лауро и мать переглянулись, Меча снова зашевелила пальцами, они почувствовали — тяжкий сон продолжается, длится непрерывно, как будто не хочет подняться туда, где нечто похожее на сочувствие, на высшее сострадание, разбудит ее, да и всех нас, и спасет от страха. Но время от времени шевеля пальцами, она продолжала спать. “Я нигде их не вижу, сеньора, — сказала сиделка, — мы все ужасно рассеянны, никто даже не знает, где в этом доме что лежит”.
    На следующий вечер Лауро вернулся поздно, и сеньор Ботто, не отрываясь от телевизора, где полным ходом шел репортаж со стадиона, как бы между прочим спросил его. “Посидели с друзьями”, — ответил Лауро, выбирая, с чем бы себе сделать сандвич. “Прекрасный гол, — сказал сеньор Ботто, — даже лучше, что это повторный показ, все чемпионские выкрутасы видать”. Казалось, Лауро не интересовался забитым голом, он ел, уставившись в пол. “Думайте, что творите, ребята, — проговорил сеньор Ботто, не переставая следить за мячом, — но действуйте осторожно”. Лауро поднял глаза и посмотрел почти с испугом: отец первый раз позволил себе подобного рода комментарий. “Успокойся, старик”, —сказал он ему, поднимаясь, чтобы прекратить разговор.
    Сиделка поставила ночник на пол. Мечу на софе стало едва видно, донья Луиса оторвала руки от лица, и Лауро поцеловал ее в лоб.
  - Ничего нового, — произнесла донья Луиса. — И так все время, сынок. Гляди, гляди, у нее губы дрожат, боже мой, сколько же все это будет продолжаться и продолжаться, все это?..
  - Мама.
  - Не может этого быть, Лауро, так, как я, никто этого не понимает, никто не знает, что ее все время мучит какой-то кошмар, а она никак не просыпается.
  - Я знаю, мама, я тоже все понимаю. Если бы можно было что-то сделать, Раймонди бы уже сделал. Сидя здесь, ты ей ничем не поможешь, пойди поспи, прими успокоительного и поспи.
    Он помог ей подняться и проводил до дверей. “Что это было, Лауро?” — внезапно остановилась она. “Ничего, мама, где-то там стреляют, ты же знаешь”. Теперь да, теперь уже поздно, он оставит ее одну в спальне, спустится к магазину и оттуда позвонит Лусеро.
    Он не нашел голубой куртки, своей любимой вечерней одежды, ходил, искал по шкафам в коридоре: может быть, мать повесила ее там, — в конце концов надел первый попавшийся пиджак, поскольку было прохладно. Перед тем как выйти, заскочил на минуту к Мече и, еще до того, как в полумраке разглядел ее, ощутил тот страшный сон, дрожащие руки, таинственного скользящего под кожей обитателя. Снаружи снова сирены, не следовало бы выходить так поздно, но магазин потом закроют, и он не сможет позвонить. Зрачки у Мечи двигались, будто хотели выглянуть из-под век, посмотреть на него, повернуться к нему. Он провел ей пальцем по лбу; страшно было дотрагиваться до нее, не дай бог обострить ее кошмар неосторожным прикосновением. Зрачки сновали под веками, Лауро отпрянул, он не знал почему, но с каждым разом боялся все больше, и мысль, что Меча может поднять веки и взглянуть на него, вынудила его уйти. Если отец еще не спит, можно попытаться позвонить из гостиной и говорить вполголоса, но сеньор Ботто продолжал слушать спортивного комментатора. “Да, об этом много болтают, — вздохнул Лауро. — Нужно будет встать пораньше и, прежде чем ехать на факультет, позвонить Лусеро”. В глубине квартиры он увидал сиделку, она выходила из спальной комнаты, неся в руках что-то блестящее — то ли шприц, то ли ложку.
    Даже время стиралось и исчезало в долгом ожидании, с бессонными ночами, с дневным сном, чтобы отоспаться; все время приходили и сменялись родственники и друзья, чтобы отвлечь донью Луису или сыграть в домино с сеньором Ботто; еще одна сиделка — первой нужно было уехать на неделю в Буэнос-Айрес; никто не мог найти кофейные чашки, их растаскивали по всем комнатам; когда удавалось, заглядывал Лауро и, когда хотел, уходил; перед тем, как зайти, Раймонди уже не звонил по вечной своей привычке; никаких перемен к худшему не наблюдается, сеньор Ботто, это такой процесс, который можно только поддерживать, и все; питание я ввожу ей через зонд, нужно ждать. Но ей все время что-то грезится, доктор, посмотрите на нее, она почти уже не спит. Успокойтесь, сеньора Луиса, вы представьте себе, что ее сны — это реакция организма, все это трудно объяснить, в таких случаях действуют иные факторы, в конце концов, не думайте, будто она осознает то, что мы называем ее сном. в этом случае такая жизнеспособность и эти рецидивы — хороший признак, поверьте мне, я ведь наблюдаю за ней внимательнейшим образом, нужно отдохнуть именно вам, сеньора Луиса, идите сюда, я померю ей давление.
    После всего, что случилось на факультете, Лауро с каждым днем все трудней было возвращаться из центра, он появлялся внезапно, скорей из-за матери, чем из-за Мечи, задерживался на минуту, узнавал, что все по-прежнему, разговаривал со стариками, придумывал темы для разговоров, чтобы хоть ненадолго отвлечь их от тягостных мыслей. Каждый раз, когда он подходил к Мечиной кровати, — снова мощный контакт, Меча так близко, будто зовет, неясные знаки пальцами, взгляд изнутри, как будто ищет выхода, что-то длится и длится, как стук заключенной в обитую кожей стену, этот мучительно-бессмысленный зов. Иногда подступала истерика, он вдруг чувствовал: его Меча ощущает лучше, чем мать и сиделку, когда он стоит там и глядит на нее, кошмар достигает самого страшного мгновения, лучше немедленно уйти, ведь он ничем не поможет, говорить с ней бессмысленно, дура. родная, кончай свои штучки, а ну, открыла немедленно глаза и прекратила этот дешевый розыгрыш. Меча, идиотка, сестренка, сколько же ты над нами будешь издеваться, психопатка дрянная, пошли к черту всю эту комедию и мотай сюда, мне столько нужно тебе рассказать, сестренка, ты же ничего не знаешь, а у нас такое творится, но я тебе все равно расскажу, Меча, хоть ты ничего и не знаешь, все тебе расскажу. Он поддавался приступам страха: может, наклониться к Мече, но ни слова вслух, ведь сиделка и донья Луиса никогда не оставляют Мечу одну, а ему столько нужно ей рассказать, кажется. Меча обращалась к нему изнутри, из-под закрытых век, и движением пальцев, рисующих бессмысленные буквы на простыне.
    Был четверг — не потому, что они знали, какой сегодня день, и не потому, что для них это имело хоть какое-то значение, просто об этом сообщила сиделка, когда пила на кухне кофе, и сеньор Ботто вспомнил, что должен быть специальный выпуск новостей, а донья Луиса — что ее сестра Росарио позвонила, приедет в четверг или в пятницу. Наверняка у Лауро уже начались экзамены, он уехал в восемь и не попрощался, оставил в гостиной записку, к ужину, вероятно, не вернусь, пусть не сомневаются, не ждут. К ужину не пришел, сиделке вновь удалось отправить донью Луису спать пораньше, сеньор Ботто выглянул после сеанса телеигры в окно, с Пласа Ирланда доносились пулеметные очереди, вдруг тишина. невыносимая тишина, ни патрульной машины, лучше всего идти спать, эта женщина, она отвечает на все вопросы телеигры в десять вечера, — действительно феномен, сколько же она знает по античной истории, как будто жила в эпоху Юлия Цезаря, в конце концов от культуры заработок больше, это тебе не молотком на аукционе стучать. Никто не обратил внимания, что дверь всю ночь была заперта, Лауро к себе не возвращался, утром все подумали, он еще спит после очередного экзамена или занимается перед завтраком, только в десять обнаружили, что его нет. “Успокойся, — произнес сеньор Ботто, — точно ведь, остался посидеть с друзьями”. Донье Луисе как раз подошло время помочь сиделке помыть и переодеть Мечу, теплая вода и одеколон, вата и простыни, уже полдень, а Лауро, но это странно, Эдуарде, как это он даже не позвонил, такого никогда не было. когда был вечер по окончании курса, он позвонил в девять, ты помнишь, он боялся, мы волнуемся, а ему тогда было меньше. “Мальчишка свихнулся на своих экзаменах, — сказал сеньор Ботто. — Вот увидишь, придет с минуты на минуту, он всегда появляется к часовым новостям”. Но к часу Лауро не появился, пропустив спортивные новости и сообщение о новой подрывной акции, подавленной благодаря своевременному вмешательству сил по охране порядка, ничего нового, температура постепенно будет понижаться, в горных районах дожди.
    Был уже восьмой, когда сиделка отправилась за доньей Лунсой, та продолжала обзванивать знакомых, сеньор Ботто ждал, что позвонит его друг из комиссариата, если вдруг что станет известно, он непрерывно просил донью Луису не занимать телефон, но она продолжала искать по записной книжке и звонить всем подряд, может, Лауро остался у дяди Фернандо или снова вернулся на факультет сдавать очередной экзамен. “Пожалуйста, оставь телефон в покое,— снова попросил сеньор Ботто. — Как ты не понимаешь, мальчишка, возможно, именно сейчас и звонит, а у нас все время занято, что ты хочешь от него... из автомата, даже если он не поломан, все равно и другим в очереди нужно дать позвонить”. Сиделка настояла, и донья Луиса пошла к Мече, она вдруг начала двигать головой, все время мотала головой из стороны в сторону, только и успевай подбирать волосы, спадавшие на лоб. Срочно сообщить доктору Раймонди, вечером его застать трудно, но в девять его жена позвонила сообщить, что он сейчас подойдет. “Добраться будет трудно,— сказала сиделка, вернувшись из аптеки с коробкой ампул.— Неизвестно зачем оцепили весь квартал, слышите — сирены”. Едва только она отошла от Мечи, которая продолжала двигать головой, что-то долго и упорно отрицая, донья Луиса позвала сеньора Ботто, нет, никто ничего не знает, мальчишка ведь точно не сможет добраться, но Раймонди пропустят, он в медицинским халате.
  - Дело не в этом, дело не в этом, я уверена, что-то случилось, не может быть, чтобы к этому времени никто ничего не знал, Лауро всегда...
  - Смотри, Луиса,— сказал сеньор Бот-то,— гляди, двигается, кисть и рука, рукой она первый раз двигает, Луиса, может быть...
  - Но это еще хуже, чем раньше, Эдуардо, ты не хочешь понять, у нее продолжается галлюцинация, она защищается от... Сделайте ей что-нибудь. Роса, я сейчас, или лучше ты, Эдуарде, позвони, спроси у них, срочно.
    В гостиной сеньор Ботто стал набирать номер и остановился, повесил трубку. Почему в самом деле Ромеро, что могут знать Ромеро о Лауро, лучше еще немного подождать. Раймонди не приходил, его задержали на углу, он, должно быть, давал объяснения, Роса не могла больше делать Мече уколов, это довольно сильное успокоительное, лучше подождать, пока придет доктор. Наклонившись над Мечей, подбирая ей волосы, мешающие смотреть невидящими глазами, донья Луиса покачнулась, Роса едва успела подставить стул, усадить ее. Вой сирены все нарастал со стороны улицы Гаона, когда Меча приоткрыла веки, взгляд, скрытый завесой, опущенной несколько недель, замер на клочке чистого неба, медленно соскользнул к лицу доньи Луисы. Она кричала, прижимала руки к груди и кричала. Роса попыталась увести Луису, отчаянно призывая сеньора Ботто, он пришел, сел неподвижно в ногах у Мечи и уставился на нее, словно все сосредоточено во взгляде Мечи, он передвигается медленно с доньи Луисы на сеньора Ботто. с сиделки на краешек неба, руки Мечи медленно поднимаются к животу, скользят, чтобы соединиться вверху, тело содрогается от спазма, потому что, наверно, она слышит сейчас усиливающийся рев сирен, удары в дверь, от которых содрогается весь дом, крики команд и треск дерева, рассыпающегося под автоматной очередью, вопли доньи Луисы, давка врывающихся толпой, все словно ко времени пробуждения Мечи, к тому самому времени, когда кончится этот страшный сон, и Меча сможет наконец возвратиться к реальности, к прекрасной жизни.