Когда они легли спать, Сашка долго
ворочался на застеленном простынёй диване, а
диван огрызался противным, старческим скрипом.
- Да что ты ёрзаешь, лежи спокойно, - не
выдержала Оля. Живот у неё и так болел от большого
количества съеденного у бабушки на кухне
варенья. Целую банку сожрали, с хлебом. - Уснуть
невозможно.
Сашка затих.
- Оля, ты спишь? - тихо спросил он минут через
пять.
- Да пошёл ты к чёрту, - громким шёпотом
ответила Оля. - С тобой тут уснёшь.
- А ты ничего не слышишь?
- Что слышать? Уже час ночи.
- Там, за стенкой. Хрустит что-то.
- Спи, урод.
- Ну Оля, ну послушай, - взмолился Сашка.
- Ничего я не слышу. Может, ветка дерева об
стену стучит. Спи.
Сашка затих. Оля явственно слышала, как
он тихонько дышал, завернувшись в одеяло. В
комнате, где они спали, было очень темно, потому
что бабушка задёрнула на окнах шторы, только
кусок стены освещался бледным светом гуляющей по
крышам луны. Оля закрыла глаза и стала
представлять, что делает сейчас дома мать со
своим другом Тимофеем Ивановичем. Они уже выпили
всё шампанское и теперь возятся голые в кровати.
Тимофей Иванович ложится без штанов на
расставившую ноги мать, и та начинает выть, как
будто от головной боли. Оля много раз уже слышала
этот вой, и он теперь легко появляется у неё в
ушах.
- Оля, а ты веришь в покойников? - шёпотом
спросил Саша.
Тимофей Иванович остановился в своём
амёбном танце и недоумённо уставился на Олю,
покусывая усатую верхнюю губу.
- Да уснёшь ты когда-нибудь, скотина, или нет? -
вздёрнулась с раскладушки Оля. - А то приду и
врежу.
Наступило молчание. Оля улеглась
снова, попутно освободившись ногами от пут
излишне жаркого одеяла. Тимофей Иванович
откашлялся и, по-телячьи нагнув голову, опять
стал толкаться на теле матери. А мать снова
завыла, жалобно заплакала от неизвестной Оле
обиды. Вскоре Оля поняла, что вместе с матерью
плачет и Сашка, просто под одеялом его плохо
слышно.
Она встала и пошла к нему. Сашка лежал
на диване, отвернувшись к стенке, сжавшийся в
клубок, и тихо ныл.
- Ну чего ты ноешь, скотина? - ласково спросила
его Оля, присев на край дивана и обнимая младшего
брата за напряжённые плечи.
- Оля... - зашептал Сашка, развернувшись к
сестре и уткнувшись мокрой, горячей мордочкой ей
в ногу. - А ты знаешь про золотого таракана?
- Про что?
- Про таракана... золотого. Он даже светится в
темноте.
- Что за чушь собачья, откуда ты взял про
таракана?
- Я его видел, - всхлипнул Сашка. - Видел.
- Где ты его видел?
- Тут. У бабушки. У неё в комнате. Ещё месяц
назад, когда тут ночевал.
- Да тебе приснилось.
- Не приснилось.
- А я тебе говорю, что никаких светящихся
тараканов не бывает. Это фонарь в стакане
отражался, или в медном блюдце.
- Да он ползал, Олька, он ползал, а потом взял -
и бабушке в рот заполз.
- О, господи!
- Точно заполз, Олька, он там живёт! У бабушки
же зубы есть золотые, вот и таракан такой там
живёт.
- Ну как внутри у бабушки может жить таракан,
да ещё золотой, - тихо рассмеялась Оля. - Ты
соображаешь, балбес, что несёшь? Прямо как в
детском саду.
- Я сам видел, как он туда влез.
- Вот упрямый. Говорят же тебе: приснилось.
- Мало ли мне что снится, я же не думаю, что это
правда, - не унимался Сашка. - Своими глазами
видел. Я в туалет встал, а дверь открыта была. Вижу
- блестит что-то в темноте. Я ближе подошёл. Он на
бабушке прямо и сидел, на животе. Большой такой,
раз в пять больше, чем обычный таракан. Усики у
него тоненькие, и тоже золотые, так... шевелились.
- Бред, - отрезала Оля.
- Сама ты - бред, - распсиховался Сашка. -
Увидела бы, так небось завыла бы от страха. А как
он бабушке в рот полез, прямо с усами...
- Хватит пакость всякую рассказывать, -
собралась вставать от него Оля.
- Не иди, Олька, он там за стенкой шуршит, -
взмолился Сашка. - А вдруг сюда приползёт? Уснёшь,
а он тебе в рот залезет. И будет там жить.
- Дурак ты, Сашка. Большой уже, а в такие
глупости веришь. Ничего там не шуршит, - Оля
прислушалась, и ей друг и в самом деле показалось,
что шуршит. Но от этого Оле стало почему-то не
страшно, а смешно. - Давай, идиотик, вставай.
Сходим, посмотрим на твоего таракана. А то так до
утра не уснём.
- А тебе не страшно?
- В конце концов, чего его бояться-то,
таракана? Что он нам сделает?
- Ну... не знаю, - неуверенно промычал Сашка. -
Того и гляди, он ещё и летать умеет. Знаешь, бывают
такие тараканы, летучие.
- Вставай, балбес. Тапки только одень, а то
ноги застудишь.
Тимофей Иванович накрыл матери голову
простынёй, чтобы она перестала выть, так было и
тогда, когда Оля за ними подсмотрела, ведь
голова-то ему была не нужна. Вой заглох, остались
только тяжёлые, как кашель астматического
старика, толчки в скрипучее тело двуспального
дивана, давящийся хрип матери и тихое
насвистывание: такое было у Тимофея Ивановича
обыкновение, любил он посвистеть.
Оля и Сашка прошли коридором мимо
кухни, потом мимо входной двери. На кухне
механически стучали ходики, там было намного
светлее, на окне белели густые снежноузорные
занавески. Дверь в бабушкину комнату оказалась
открытой, и Оля ещё возле кухни услышала утробный
храп старухи. Идти приходилось осторожно, чтобы
не скрипнуть половицей. Олю всегда удивляло, как
в этих старых квартирах и коридор покрывали
паркетом. В щелях этого паркета селились
приползавшие с лестничной клетки тараканы.
В комнате было совсем темно. Оля
остановилась в коридоре, откуда под углом должно
было быть видно бабушкину кровать и напрягла
зрение. "Без света золотого таракана не
увидишь, даже если он тут и есть", - подумала
она. Сашка тоже выглянул вперёд, вцепившись ей в
руку и в подол спальной рубашки. Оля похолодела.
Кровать была пуста.
На ней лежало только смятое, откинутое
в сторону бельё. Видно было, что бабушка встала с
кровати. Она храпела где-то в другом месте, за
створкой приоткрытой двери. Оле не хотелось
заходить, но она уже не могла повернуть назад, это
было бы ещё страшнее. Оля почувствовала, что
дрожит. Собравшись силами, она ступила в сторону
через порог комнаты, волоча Сашку за собой. Она
уже различила что-то в темноте, и, продолжая
выходить из-за двери, различала всё больше.
Бабушка находилась прямо посередине
комнаты. Она не стояла на полу, а висела над ним,
раскорячив пухлые ноги и руки, как кукла,
изображающая младенца. Она похожа была на
раздувшуюся, заплесневевшую черепаху. Золотые
зубы светились у неё во рту, открывая в уродливой
плоти бабушки иное, волшебное естество. В голову
Оли вошло вращательное движение густой тёмной
массы, её зашатало, и она повалилась на круглый
коврик, как оглушённая обухом овца. Сашка сделал
неуклюжий шаг, нога его подвернулась, он
плюхнулся на пол, и у него с глухим, мокрым ударом
лопнуло лицо. Раз дёрнувшись, тело Сашки упало в
бедро распростёршейся на боку сестры, заливая
белую спальную рубашку девушки густой кровавой
жижей из прорвавшейся головы.
Получилась как бы рыба под соусом.
