Ночь бегущего пса

    Утро серо. Слой пепельного света лежит на столе. Комната мертва и мертв сам день, только родившийся.
    Бесприютные, ветрено-холодные дни мои заполнены шелестом старых газет о стылый асфальт, бранью воробьев у дворовой свалки и монотонным движением метлы, которое кто-то считает работой. Я не люблю эти дни и терплю их лишь за то, что каждому из них на смену приходит вечер. Он приносит призрачный уют, обозначенный чашкой кофе, и радость настоящей работы.
    По вечерам я перестаю быть сутулым человеком в ватнике защитного цвета, старых валенках и цигейковой шапке, облысевшей на изгибах. Меня не гнетет определенность моего имени.
    При свете настольной лампы я становлюсь Творцом.
    Кто знает, кто хотя бы догадывается о существовании стран, созданных мной? Медленно и напряженно вычерчиваю я изгибы судеб своих народов; дарую им счастье побед над собой и радость в исправлении ошибок. Я отсекаю в их судьбах все, что мне кажется лишним, двигаясь наугад к неизвестной цели. Какие роли отвожу я друзьям! — где они? — какие врагам! — где их нет? Но в момент высшего торжества, когда мир мой делает шаг, неугаданный мной, все созданное: города, судьбы людей — сплетенье боли и любви, ужасные войны, слабость и благородство, естественное как солнечный свет, я сжигаю в пепельнице.
    А затем по несколько дней не решаюсь выбросить пепел.
    Утро серо. Устоявшийся запах сигаретного дыма и многодневной пыли привычен, а потому незаметен.
    Краски сна, лишь мгновение назад отпустившего меня, еще свежи. Я пытаюсь задержать их в сознании — удержать между пальцами воду. Остаются в памяти — тусклое пламя костра, отчаянье, беспредельнее звездного неба, яркая вспышка надежды — пробуждение...
    Все сны мои здесь тревожны и печальны. Немногие, сохранившиеся в памяти, превратились в воспоминания и затаившись, ждут дня, когда смогут сломить меня. Я не знаю, когда прийдет этот день и не боюсь его.
    Пепельница — настольный крематорий моих мыслей — пуста.

    Но два листа уже легли вчерашним вечером на стол:

Тот, который видел

    Едва заметным движением пальцев Он разрушает города, создававшиеся тысячелетиями. Одним взглядом Он уничтожает вражеские армии. Если же Он произносит слово — реки меняют русла, прочерченные Аллахом, и текут вспять, горы исчезают, а на их месте разверзаются ущелья. Человек, стоящий на краю такого ущелья, может видеть, как плывут внизу облака и кружат горные орлы. Но нет на Земле человека, видевшего это.
    О Его сокровищах говорят такое, чему невозможно верить, но не верить, значит обманывать себя. Он бесконечно богат. Все в этом мире доступно Ему, все подвластно...
    Недобрые языки шептали, что если на узкой дороге Ему встретится Аллах, то Творцу придется сойти в пыль травы на обочине, уступая Ему.
    Я своими глазами видел эти языки. Они сохли на городской площади возле Великой Мечети. Головы их бывших владельцев мне также довелось увидать. Коричневые, сморщенные, иссохшие, они были выставлены для всеобщего обозрения у Восточных ворот и тысячи жителей города плевали в них, бросали верблюжьим пометом и камнями. Но никто из этой толпы не видел Его лица.
    Никто не видел Его...
    Его видел только я! Я! Я — мерзкий червь городских помоек, гнусная, презренная тварь, изгой Звездного города, я видел его. Моя душа давно сгнила, а тело изъедено страшными язвами. Я презираем всюду и отовсюду изгоняем. Моим домом стала могила нищего водоноса. Я вышвырнул его кости из ямы и сам ночую в ней. Ночами я гляжу на месяц, я всматриваюсь в глубины звездного неба, но и там, вдали от шума базаров, пения муэдзинов, верблюжьих криков, вдали от грубой брани и побоев, щедрую дань которых я собираю с наших добрых горожан, даже там я не нахожу покоя — я видел Его.
    Этого не знает никто. Никто. Это надежное, прочное слово. Оно не обманет. Оно не должно обмануть...
    Но меня ищут. Я чувствую это.
    За мной незримо следят сотни глаз. Ужасный сон. Петля. Звон, как длинная игла, вонзается в мозг!..

— Повелитель Вселенной этой ночью так кричал... Если от Его слова проваливаются горы, то сейчас Земля похожа на монету с дыркой.
    О, Аллах, только были бы живы отец мой и мать. Только бы уцелел наш аул! О, Аллах!

* * *

    Я еще не знаю, станут эти несколько десятков строк основой нового мира, рождающегося в моем сознании, или только второстепенной ветвью одной из сюжетных линий...
    Чем бы они ни стали — пепельница пожрет их.

    Днем я редко работаю. Время, когда холодный белый диск едва пробивается сквозь снежные облака, а невидимое небо прижимается к сугробам, я отдаю на то, чтоб заслужить право есть хлеб и жить в сухой и теплой комнате. Я привык к однообразию дневных хлопот и, хотя не вижу в них смысла, порой они мне приятны.

    Царапая асфальт ивовыми прутьями, я вспоминаю:
           “мой череп — путестан, где сложены слова...”
    Сгребая лопатой мусор:
           “мой белый божественный мозг
            Я отдал, Россия, тебе...”
    Сугробы осели. А ведь утро, вдруг замечаю, удивительно теплое. Я снимаю ватник и мету скорее.
           “...все это делал, как нищий,
            как вор, всюду проклятый людьми”.
    Вот дорога. Граница. Машины здесь часты; старый снег, смешанный с песком, — противная коричневая кашица — скопился у обочин...
    Когда я увидел его?.. Кажется, несколько раз миновал взглядом, прежде, чем остановиться.
    Вытянув передние лапы в последнем прыжке, закинув голову, он лежал, сбитый машиной в грязь.
    Удивительное сходство происходящего с чем-то, что я видел уже, в чем участвовал, поразило меня.
    Этот пес... Ночной пес, чей бег был прерван грубо и навсегда. Он умер бегущим. Бегущий пес. Откуда? Господи! Откуда это?..
    Ты помнишь?!
    Ты помнишь последнее мгновение перед потерей сознания, когда внезапные сумерки, скрывая краски окружающего мира, сгущаются в твоих глазах плотной синевой?! В тот день они легли на дома и бульвар; вспыхнули костры на площади и я уже не видел грязного снега.

Ночь бегущего пса

  ...По смерти короля Жегро за блеск королевской короны скрестили мечи сыновья его Ярд и Якорд. Младший из них, Якорд, оказался хитрее и дальновиднее. Склонив на свою сторону благородных баронов, он казнил брата. Слухи об этой казни, дошедшие до нас, нелепы и невероятны. Жестокость короля Якорда, засыпавшего пеплом сожженных селений соседние страны, не забыта и по сей день. Остается лишь догадываться, какую казнь определил он брату в ночь, названную Ночью Бегущего Пса... (“Гельштарская Хроника”)

    Площадь затянута рыжей тканью тусклого света четырех костров. Ветер мнет тончайшее полотно, образуя ночные тени, скользящие по фасадам домов. Эти невероятные силуэты так же мало имеют общего с людьми на площади, как и все происходящее с реальностью.
    Ночь молчит. Она ждет брата.
    Вот он!
    С малой свитой выходит из здания Ратуши. Они идут уверенно, рассекая тонкие нити света, но лиц и одежды не разглядеть в сумасшедшей пляске теней. Король один подходит к эшафоту, оставив спутников посреди площади.
   “Мой брат. Мой палач. Мой судья.
    О, Бог! Кто дал ему право судить меня?! Кто позволил ему владеть тем, что принадлежит мне?! Лошадь под его седлом — моя! Женщина в его постели — моя! Страна его — моя! За мной же сохранил он одно — право умереть этой ночью и сделать все, чтобы я им воспользовался.
    Этот червь торжествует. Бог ему судья. Коль суждено Йакорду стать на путь Каина, пусть идет им теперь до конца. А впрочем... Что я ему?..
    Что ж они тянут?!”
    Трижды расколол тишину колокол часов Ратуши. Король отошел, ни слова не сказав брату. Темной раной легла на площадь длинная тень человека, разделяя их. Чистый голос, который мог бы принадлежать Богу, разнесся над площадью.
    Преподобный Або. Братья привыкли к нему с детства. Старый друг короля Жегро, он учил их благородству и мужеству. Одинаково сурово наказывал, но и милость его делилась между ними поровну.
    Горько улыбнулся Йард: что ж Ваши уроки, Преподобный?
    Но можно ли спросить со старика, который давно уже не способен ничего изменить в их судьбах? Так что же приготовил ему брат?
    - ...свои злокозненные замыслы. Деяния твои, брат наш Йард, глубоко опечалили нас. Желая не дать тебе возможности и дальше порочить королевское имя, решили мы (вот и конец твоему ожиданию, Йард. Ну, что он замолчал! Нет разницы между костром и петлей, но пусть же говорит, говорит...) подарить тебе... Ночь Бегущего Пса! Преподобный выкрикнул три последних слова. Ветер вырвал их из колодца площади, унося в ночь.
   “Скоты! Им мало моего унижения! Им надо посмеяться надо мной.”
   - ...к рассвету достать и принести на эту площадь любую (пауза как жгут затягивается вокруг шеи, останавливая дыхание) из звезд, светящих нам этой ночью. Рука старика взметнулась к небу и он замер так на мгновение.
   - ...жителям города под страхом смерти запрещается оказывать тебе помощь. Если принесешь звезду к рассвету, ты будешь свободен; в противном случае — казнен.
    А теперь беги! Любая из этих звезд твоя. Король дарует их тебе, а вместе с ними и свободу. Сумей же взять ее! Беги! Это короткое слово раскололо сознание Йарда. Столб, к которому был привязан он, скользнул в щель, прорубленную загодя в помосте. Йард замер, привыкая к неожиданной свободе.
   - Беги! — крикнул король Йакорд брату. Тот прыгнул с эшафота и побежал, ощущая удивительную легкость, не чувствуя на ногах привычных веревок. Его гнали злость и отчаяние. Но где-то глубоко жила надежда.
    Тяжелое дыхание — сиплый с трещиной вдох и выдох, как плевок спекшейся кровью, — предупреждали о его появлении в узких колеях безлюдных улиц. Три бесконечных ночных часа метался Йард в лабиринте черных домов, каналов, площадей и мостов. Три часа метался он в лабиринте каменных сердец. Он знал, что смертельный бег его бесполезен, но гнал себя по ночному городу за каждой упавшей звездой. Он боялся остановиться, боялся той минуты, когда мозг ему скажет: ты мертв. Он не находил звезд на земле, но все новые и новые падали с неба. Псом бежал он за ними, молил Господа остановить его, дать ему покой и все же бежал...
    Упал он на рассвете у какой-то стены на самой окраине города. Упал в траву и последнее, что увидел на этом свете — удивительное сияние капли росы, рожденное первым лучом восходящего солнца. Сияние росло и капля превратилась в ангела с золотым нимбом, приковывающим взор. Ангел спросил его о чем-то. Был голос его чист и высок. Йард не понял вопроса, его мысли оставались на земле. Он попросил у ангела звезду. Тот поднес к глазам Йарда открытую ладонь. На ней сияла звезда, маленькая и чистая. Йард попытался вспомнить, на что же она похожа. Он вспоминал, забывая Йакорда, Преподобного Або, забывая эту ночь. Он вспоминал, забывая обиды, вынесенные унижения и муки.
    Йард вспоминал, зная, что никогда уже ничего не вспомнит.

   - Матушка! Выслушайте и не браните меня, матушка! Утром у нас во дворе за амбаром упал человек. Я спросил его, что он хочет? Он плакал, матушка, плакал и умирал. Я принес ему воды в ладони, чтобы он выпил и ожил. Солнце первым лучом отразилось в этой воде. Он умер тут же, словно ждал этого луча.

* * *

    Я поставил точку, когда город шагнул в ночь. Ее тусклые фонари встали за окнами.
    Я поставил точку, но с усталостью не пришло облегчение — что-то главное осталось несделанным, непонятым. Вчитываясь в свежие строки, искал я причины тревоги, не отпускавшей меня, и понимал, что в тексте их нет...
    Все, что случилось впоследствии, я до сих пор пытаюсь восстановить в памяти. Я медленно и осторожно разматываю клубок воспоминаний, опасаясь оборвать или запутать нить. Но с какого-то момента память моя отказывает мне и невероятные картины, мгновенно сменяющие друг друга, возникают в ней...
  ...Дождь заливает ночь, плавит снег. Первый дождь — итог теплого низкого дня ранней весны...
  ...Серо-голубая пустота ночной улицы в редких вспышках фар автомобилей и мирном блеске асфальта...
    Он был очень тяжелым. Я тащил его по лужам, падая в грязь. Тащил к дереву, называемому весной каштаном из-за огромных цветов, появляющихся на его ветвях. Я хотел, чтобы весной стал он этими цветами.
    В корнях высокого старика с грубой корой я рыл ему могилу, мешая слезы с каплями дождя. Я рвал корни его будущей жизни, царапал лопатой мерзлую землю.
    Кем был я той ночью? Чью роль я играл? Кто придумал ее, Господи? Я хоронил брата. Брата? Я хоронил себя!..
    Бегущий Пес, пришедший мне однажды! Кто я без него? Кому теперь я нужен?
    Я встретил его, чтобы похоронить. Только разве он умер?..

    Я шел лугом... Босой, загорелый, я попирал растрескавшимися пятками нежную дорожную пыль, не щуря глаз, глядел на огромное густо-красное солнце, поднимавшееся над горизонтом. Иногда я запускал руку за воротник рубахи и вытаскивал сухие травинки — назойливое напоминание о прошедшем ночлеге. Дорога, прямая и уверенная, вела меня к солнцу. Ничего не нес я за спиной и ничего не оставлял там, откуда шел. Все было впереди.
    Я отдохнул у развилки. У меня не было еды, поэтому я просто лег на спину и окунулся в прозрачную глубину неба. Я слушал пение жаворонка и не хотел думать ни о чем.
    Мне было хорошо... Потом я перевернулся на живот и первая мысль проснулась в моей утренней голове. Предстоял выбор.
    Мне было безразлично, сделаю ли я сейчас шаг вправо или сверну налево. Дороги были абсолютно одинаковы и я не имел оснований предпочесть одну другой. Но сознание мучила мысль, что, свернув на одну из них, я никогда не узнаю, что сулила мне другая. Мне казалось, что жизнь моя станет вдвое короче, что увижу и узнаю я вдвое меньше. Я, как скупец, рыдающий над золотом, уходящим безвозвратно, и бессильный его удержать, не мог позволить себе оставить на этой развилке полжизни. Я был один и мне надо было идти.
    Сделав первый шаг, я почувствовал, как часть меня, нет, сам я одновременно шагнул в другую сторону. Я шел все дальше и все больше удалялись мы друг от друга.
    Первое время я переживал все его впечатления, знал все его мысли, был собой и одновременно им.
    Время шло. Мой путь не был легок — заботы заслонили в моем сознании его образ. В минуты отдыха я думал о нем. Он жил по-своему, не мне было судить его; он шел своей дорогой.
    Пришли дни, когда мне показалось, что лучше вернуться к развилке. Да, вернуться и признать, что эти годы пропали даром, не принеся мне ничего, кроме трудностей, постоянной работы и разочарований. Когда мне стало невыносимо тяжело, я подумал об идущем по другой дороге. Она оказалась проще, все доставалось ему легче, он достиг большего. Но в момент отчаянья, когда я побежал назад, он не остановился, он продолжал уверенно шагать навстречу своей славе. Я понял, что он стал совсем чужим. Что я опять один, а он — это уже давно не я.
    Тогда со злостью и новой силой пошел я вперед по дороге, которую выбрал сам. Я знал, что никто уже не захочет и не сможет мне помочь...
    Проходили годы. Счастье вспомнило обо мне. Я увидел его прекрасную улыбку. Ослепленный ее светом, я уже не обращал внимания на такие мелочи, как восход солнца или пение жаворонка. Я был один во всем мире. Иногда мне казалось, что я слышу далекий голос — он просил меня о чем-то, куда-то звал. Я заставлял себя не слышать этих слабых сигналов и шел дальше. Я отдавал всего себя дороге.
    Незаметно убывали мои мысли. Но год от года мне становилось все сложнее вставать с восходом и до заката идти навстречу солнцу. Я устал. Я захотел отдохнуть.
    Он показался задолго до того, как наши дороги сошлись. Шел тяжело, опираясь на огромный посох. Ветер путал его поредевшие длинные седые волосы.
    Мы так же мало походили друг на друга, как наши судьбы и дороги. Вот они и слились в одну.
    Впереди нас не ожидало ничего, позади оставалось лишь заходящее солнце. Мы хотели только отдыха, но даже единственное общее желание уже не могло объединить нас.