Стратонова Башня

    Ранним вечером 14-го дня месяца Тишри к горе Согласия, что близ Иерусалима, направлялся человек. Одет он был в белое, как принято у ессеев, и пришел к городу по дороге, ведущей из Хеврона. У холма Злого Совещания, он свернул с дороги, спустился к Царским садам, а затем, минуя редкие рощи пиний и посадки оливковых деревьев, стал подниматься по каменистым террасам холма.
    День был облачным и нежарким. В Иудее начиналась осень.
    С вершины город казался небольшим и виден был весь. Расположенный на холмах, он возносил к небу отделанные серебром стены храма Иеговы и мрачные укрепления неприступного замка Барис. Недалеко от храма видна была недостроенная колоннада дворца Хасмонеев. Узкие немощеные улицы, заполненные горожанами и паломниками, теснились у подножий холмов. На севере в сухой зелени виноградников поднималась гора Скопус.
    Человек долго стоял на горе, глядя на город. Он не любовался им, во взгляде его не было ни восхищения, ни восторга. Возможно, лишь интерес — он не был здесь без малого два года — но правильно было бы сказать, что смотрел он на столицу Иудеи с безразличием.

    Несколько дней назад, когда закончился с заходом солнца День Очищения, был он вызван к Учителю. За двадцать месяцев, проведенных им в общине ессеев близ Ен-Гадди, начальник общины ни разу не беседовал с ним, ни единым взглядом не дал понять, что он замечен. Вызов этот странным образом совпал с недавним решением, которое было принято им и о котором он должен был забыть, следуя за священником, передавшим вызов.
  - Брат Димитрий явился по твоему вызову, Учитель, — доложил священник и удалился, подчиняясь короткому жесту начальника.
  - Да будет мир с тобой, Димитрий из Александрии, — приветствовал послушника Учитель. — Садись.
    Сам учитель сидел в слабо освещенном углу комнаты и пламя лучины лишь изредка давало возможность увидеть его лицо.
  - Мир тебе, Учитель. — Димитрий сел на том же месте, где стоял, не приближаясь к начальнику.
  - Скоро истекает второй год, как ты живешь в нашей общине, Димитрий из Александрии. — продолжал между тем Учитель. — Твой священник доволен тобой, твоей работой и поведением. Он считает, что ты готов стать членом нашей общины, готов дать клятву и можешь быть допущен к изучению Священных Книг. Что ты думаешь об этом?
    Послушник молчал, как бы обдумывая услышанное.
  -  Кто я, чтобы Учитель спрашивал мое мнение? Ты видишь дальше меня. Тебе открыты сроки.
    Лицо начальника было скрыто в тени и нельзя было понять, как отнесся он к услышанному.
  -  У меня есть поручение для тебя. После того, как ты выполнишь его, я готов буду принять решение.
    Димитрий еще ниже склонил голову.
  -  Наш брат Иуда из Иерусалима, прежде живший в кумранской общине, некоторое время назад предсказал событие, которое должно произойти в Стратоновой Башне в последний день праздника Кущей. Я хочу, чтобы ты присутствовал при этом событии и доложил мне в деталях, насколько точно исполнилось предсказание.
  -  Могу ли я узнать, Учитель, в чем состояло предсказание, — спросил Димитрий.
  -  Иуда из Иерусалима предсказал, что по приказу правителя и царя Иудеи Аристобула будет убит его младший брат и соправитель Антигон.
  -  Это должно произойти в последний день праздника Кущей в Стратоновой Башне, — повторил Димитрий.
  - Ты все понял верно.
  -  Когда мне следует доложить тебе об увиденном?
  -  Ты сам определишь этот срок, но выйти ты должен сегодня до рассвета.
  -  Благослави меня, Учитель.
    Начальник общины поднялся и вышел из своего угла, но увидеть его глаз Димитрию так и не удалось.
    Близились сумерки. Димитрий спустился к воротам Источника и одним из последних вошел в Нижний
город.
    Улицы Иерусалима пустели. Жители города спешили к столам, чтобы, в соответствии с Законом, украсив жилища свои зеленью, с ветвями вербы, мирта, пальмы и лимона в руках отпраздновать выход их предков из Египта.
    Димитрий уверенно прошел кварталы мелких ремесленников и, миновав рынок со стороны Гробницы Давида, остановился у дома на улице Меди. Здесь должны были дать ему ночлег и еду.
    Он оставил Ен-Гадди, чтобы никогда не возвращаться к ессеям. То, что поручение начальника общины совпало с его решением покинуть Иудею, тревожило его лишь во время беседы. Это была пустая случайность, а жизнь полна случайностей и нелепых совпадений, тем более в этой стране болтунов и лживых пророков. Пророчество Иуды, справедливость которого так интересовала начальника общины ессеев — великолепный образец пустой болтовни высокомерных евреев. Он отправится в Стратонову Башню как только закончится праздник; как только станет ясно, что Антигон, который на вpемя тоpжеств должен вернуться со своим отрядом из Галилеи в Иерусалим, а не отмечать его в Стратоновой Башне, жив и полон сил. Тогда Димитрий из Александрии задаст один короткий вопрос этому ослу Иуде и навсегда покинет Иудею на корабле, уходящем в Остию.
    Впрочем, к чему это юношеское самоутверждение? Он все равно ничего не докажет Иуде, а себе ему нечего доказывать. Его место в Риме и он должен быть там как можно скорее.
    Он сделал бы это давно. Года, проведенного им в Иерусалиме до того, как с тремя послушниками и священником он отправился к ессеям в Ен-Гадди, было достаточно, чтобы сказать себе: "Это пустое". Их Бог, их высокомерие и вера в свою избранность, их пророчества и лелеемые ими тысячелетние сказки — все лишь пена на воде, лишь надутые красные щеки и пустота в глазах. Он сделал бы это давно, но обязан был выполнить данное ему поручение. Выполнить отлично, как все, что он делал. Даже в том случае, если поручение казалось ему странным.
    Все годы, проведенные в Иудее, Димитрий отчетливо помнил черное ночное небо Нумидии и негромкий, уверенный голос Мария.

    Четыре года война между внуками нумидийского правителя Масиниссы и их кузеном Югуртой, в которой Рим после долгих скандалов, вызванных подкупом Югуртой сенаторов, а позднее даже римских командующих в Нумидии и народного трибуна в Риме, выступил против него, приносила республике лишь расходы, которые никто не брался подсчитать, и бесславные жертвы.
    Югурта издевался над Римом и презирал его.
    Изгнанный после кассации сенатом мирного договора между ним и Римом — Югурта находился в Риме по вызову Меммия в народное собрание — он смеялся: этот продажный город перестанет существовать, стоит появиться подходящему покупателю.
    Лишь после проведения громких судебных процессов в Риме, высылки сенатора Опимия и назначения командующим войсками Рима в Нумидии Квинта Метелла положение стало меняться.
    Армии нужны были реформы. Реформы и лидер.
    После избрания консулом Гая Мария, прежде воевавшего в Нумидии под командованием Метелла, армия и Рим поняли, что человек, способный не только разгромить Югурту, но и восстановить былую славу Рима, найден.
    Приняв у Метелла командование нумидийскими легионами, Марий развил его успех и нанес Югурте окончательное поражение.
    Пятый год войны стал переломным.
    Армия нумидийского царя, потеряв более половины своего состава, была рассеяна в безлюдных юго-восточных районах страны. Сам Югурта скрылся у своего тестя — мавританского царя Бокха.
    Дальнейшая работа оставалась за дипломатами.
    Отмечая успех, консул приказал провести парад. Он лично вручил награды солдатам и офицерам Третьего легиона, в котором прежде служил сам.
    В числе награжденных был центурион второго манипула первой когорты легиона Клавдий Сильва.
  -  Я горжусь тобой, мой мальчик, — негромко сказал консул, вручая ему перед строем золотую цепь. — Ты достоин памяти своего отца. Мне надо переговорить с тобой. Это будет серьезный разговор. Найди меня сегодня вечером.
    Консул был другом отца Клавдия. Они служили вместе еще во время Нумантинской войны в армии Сципиона Африканского. Совместно готовили закон о подаче голосов, проведенный Марием, когда он был народным трибуном. Отец много сделал для того, чтобы состоятельные плебеи поддержали кандидатуру Мария на последних выборах. Вместе прибыли они в Нумидию три года назад. Клавдий следовал с отцом.
    Он начал службу в прославленном легионе простым солдатом и, Юпитер свидетель, был обязан званием и наградой только собственной смелости и выдержке.
    Во время одной из экспедиций сводного отряда первой когорты банда нумидийцев ночью напала на лагерь. Они были неуловимы, эти демоны пустыни, невидимы и неуловимы. В ночном бою погибли многие офицеры когорты. Был убит и легат консула Юний Сильва.
    Среди тех, кто не поддался панике и сумел оказать сопротивление врагу, был Клавдий. Именно он, вопреки общему желанию немедленно вернуться под защиту орудий легиона, с наступлением дня организовал группу, преследовавшую нападавших. Была обнаружена, а с приходом основных сил легиона уничтожена неизвестная ранее база югуртинцев.
    Это произошло почти год назад. Тогда же консул назначил Клавдия центурионом.
    За час до заката Клавдий Сильва вошел в палатку консула. Марий работал с почтой, поступившей из Рима.
  - У нас будет работа на севере, в Галлии, Клавдий. — Казалось, консул продолжил с Клавдием разговор, прежде начатый с собой. — Варвары забыли силу римского кулака. Им придется ответить за позор Аквилеи. Следует, наконец, навести там порядок и чем скорее мы сделаем это, чем прочнее будет Рим, тем скорее мы займемся главным.
    Консул отложил документы и встал. — Я хочу проверить посты в лагере. Будешь сопровождать меня.
  - Слушаюсь, консул. — Клавдий не понял, зачем консул решил лично контролировать караулы, на десятки лиг не было ни одной шайки мятежников, но рад был сопровождать его.
    Они вышли из палатки и направились к границе лагеря. Огромное африканское солнце медленно опускалось к каменистым холмам на западе.
  - Если бы не близость Внутреннего Моря, мы бы изжарились в этом аду, как ты думаешь, Клавдий.
  - Третий легион готов сделать ад провинцией Рима, консул.
  - Это ответ хорошего солдата, мой мальчик, — улыбнулся консул, — а ты хороший солдат. Сколько лет тебе сейчас? Двадцать ... ?
  - Двадцать семь, консул.
  - Двадцать семь. Уже сегодня ты можешь командовать когортой. Через год-два я не побоюсь дать тебе легион. Консула делает армия, твой отец знал это как никто другой.
  - Вы очень добры ко мне, консул.
  - Я не все сказал, Клавдий. Через год мы закончим эту войну и сделаем Рим свидетелем нашего триумфа. Мы наведем порядок в Галлии. Что дальше? Стратегия Рима должна формироваться за века до ее воплощения. Если Рим может быть единственной державой в мире, он должен ею быть. Мир это Рим. Вот единственная шкала, по которой следует измерять наши планы и действия, не боясь ошибиться.
  - Значит, Восток?
  - Конечно, Восток. Ты уловил самую суть, Клавдий. Галлия и Британия лишь полигоны, на которых легионы Рима будут оттачивать свое мастерство. Восток, который покорился Македонцу, должен покориться и нам. Он приучен к покорности, а Птолемеи и Селевкиды сегодня слабы. Наследники Македонца воюют между собой и завтра станут еще слабее. Но Восток — это не только они. Антиох и Птолемей лишь пыль на поверхности неотесанных глыб. Восток — это тысячелетние религии и тысячелетний фанатизм.
  - Египет?
  - Нет. Египет — мумия. Он рассыпется прахом, когда придет срок. Меня не тревожит Египет, хотя без него Рим не обойдется. Сейчас я говорю об Иудее.
  - Третий легион пройдет Иудею за десять дней, консул, сровняв с землей все, что выше роста самого приземистого легионера.
  - Ты опять говоришь как солдат, мой мальчик. Иудея — это миллион евреев в Риме и провинциях. Миллион евреев — это торговля маслом, вином и хлебом. Это недвижимость и немалая часть налогов. Миллион евреев — это миллион религиозных фанатиков, наконец. Но все, что я перечислил, это во-вторых. Риму не нужна пустыня между Внутренним и Мертвым морями. Пустыни с нас хватит и здесь, — консул обвел рукой унылые уродливые камни, неровно разбросанные под стремительно темнеющим небом. — Риму нужна богатая и покорная Иудея. Иудея, которая станет надежным плацдармом на востоке, воротами в Индию и Китай. И это во-первых. Но для того, чтобы она стала такой, мы должны знать, как подойти к ней. Иудеи не варвары. Приручение волка и лошади требует разных подходов. Сегодня мы знаем об Иудее немало, но знание наше неполно. Мы знаем все об армии Хасмонеев, она не является серьезным противником для нас; достаточно знаем об их финансах. Дважды просили они Рим о поддержке в войне с Антиохом и с... забыл. Неважно. Важно другое. Их религия — это их политика. А Бог иудеев ревнив, как не ревнива моя жена Юлия. Мнение их Бога в вопросах политики, если я не ошибаюсь, определяется взглядами на нее крупнейших сект. Наиболее приближены ко двору саддукеи и фарисеи. Но кажется мне, что истинный дух их суровой религии в полной мере отражает новая секта "лекарей". Кто знает — может быть, через полвека именно они станут определять политику еврейского Бога. Мне нужна полная и достоверная информация. Мне нужен толковый человек в Иудее. Поэтому я и хотел переговорить с тобой.
  - Ты волен в своем выборе, Клавдий, — консул улыбнулся растерянности молодого офицера. — Я понимаю, что к такому предложению ты не был готов. Ты ожидал новое звание и, безусловно, ты его заслужил. Но служба Риму возможна не только с мечом в руках. Два-три года в чужой стране, среди людей, которые видят мир иначе, позволят и тебе по-новому отнестись к нему. Кроме того, ты знаешь греческий, и у тебя будет хороший шанс использовать свое знание. Подумай над моим предложением. Через два дня мы отправляем корабль с рабами в Египет, в Александрию. Оттуда ты сможешь отправиться в Иерусалим, но уже не центурионом Клавдием Сильвой, а скромным и малозаметным молодым греком. Подумай и завтра дашь мне ответ.
    Два дня спустя, оставив консулу свои вещи и награды, Клавдий Сильва покинул Нумидию.

    Восемь дней праздновал Иерусалим, отмечая праздник приношениями и жертвами Богу. Восемь дней жирно курились жертвенники в храме Иеговы.
    Все это время Клавдий не покидал город. Не привлекая к себе внимания, ходил он по людным улицам, прислушиваясь к разговорам, собирая слухи и сплетни. Ему не было нужды до цен на пшеницу и вино, его не интересовали новые кредитные ставки ростовщиков и рост цен на недвижимость в столице. Клавдий Сильва хотел знать, что говорят в Иерусалиме об отношениях правителей Иудеи, Аристобула и Антигона.
    Клавдий оставил Иерусалим на последнем году правления Иоханнаана. Больше тридцати лет старик правил евреями, периодически воюя с ними, за что ими же был любим и почитаем. По смерти он оставил вдову и пятерых сыновей, старший из которых, Аристобул, возложив на себя корону, принял царский титул.
    Первого из своих младших братьев, Антигона, с которым в годы правления своего отца он обратил в Самарии в бегство Антиоха Кизикена, Аристобул почитал как равного себе и искренне любил. Остальных братьев и свою мать, вступившую с ним в спор за власть, закованными в кандалы он отправил в тюремные подвалы замка Барис.
    Клавдий хорошо помнил отца братьев — слепнущего толстого плешивца. Он готов был спорить с любым, утверждая, что старик к концу жизни ослабел умом, но придворные мокрицы восторженно объявляли старческие бредни то мудрыми решениями, то прозорливыми пророчествами. Кто, как не сам Иоханнаан, создал нынешний конфликт между своими детьми и вдовой, завещав разделение церковной и гражданской властей между Аристобулом и его матерью?
    На улицах говорили, что мать правителей уже умерла в тюрьме от голода. В это слабо верилось, но правдой в Иудее мог оказаться самый нелепый слух. Распускаемые дворцовыми бездельниками слухи множились, заполняя резиденцию правителя и выплескиваясь на улицы города. Основной темой для дворцовых сплетен и интриг были взаимоотношения братьев.
    В прошлом хороший солдат — этим он был симпатичен Клавдию, — Аристобул последние месяцы болел и руководство военными операциями практически перешло к Антигону. Вполне преданный брату, Антигон сосредоточился на подавлении возмущений в Галилее, не думая о своем положении при дворе. Между тем, обеспокоенные концентрацией власти в руках человека, влиять на которого было практически невозможно, придворные пауки бросились плести привычную паутину интриги.
  - Антигон желает править один, — нашептывали они Аристобулу. — В командиры отрядов попадают только люди, лично преданные ему. Антигон уже фактически правит Иудеей.
    Аристобул ревел от злости и гнал от себя шептунов. Он не желал верить им, но к действиям брата присматривался внимательней и вновь убеждался — Антигон по-прежнему предан ему.
    Клавдий понимал, что подобная нервозность в отношениях правителей, постоянно подогреваемая двором, должна привести к взрыву. Для этого не надо быть прорицателем, достаточно знать факты. Но факты, помимо прочего, говорили и о том, что Антигон не может быть умерщвлен в Стратоновой Башне в последний день праздника Кущей, коль скоро находится он в Иерусалиме и до конца праздника не покинет столицу.
    Помимо дворцовых сплетен за время праздника, Клавдий узнал все, что было нужно ему о кораблях, уходящих из Стратоновой Башни в Остию на неделе, следующей за праздничной. Один из дней провел он в обществе римского купца, ведущего свои дела в Палестине. У этого купца одолжил он лошадь, что бы попасть в Стратонову Башню.
    Последний день праздника Кущей — радость Торы — он почти полностью провел в Храме.
    Ранним утром 23-го дня месяца Тишри Клавдий Сильва покинул Иерусалим через Яффские ворота. Был он тем утром задумчив и погружен в себя, а потому не обратил внимания на то, что караул у городских ворот усилен нарядом всадников из личной охраны Аристобула.
    Оставив город, Клавдий пустил лошадь шагом и так ехал не спеша, рассеянно глядя, как медленное солнце, поднимаясь над невысокими холмами, постепенно рассеивало туман, наполняя светом затененные долины. Начинался новый день — солнечный и теплый.
    Клавдий расставался с Иудеей, но расставание это, так долго ожидавшееся, было непредвиденно грустным для него. Клавдий искал причину своей слабости, не желая сознаваться себе в том, что причиной этой стал взгляд Иуды, увиденный им накануне, взгляд, которым провожал старик Антигона, когда тот, помолившись за здоровье брата, сверкая новыми доспехами, в сопровождении охраны покидал Храм. В нем было даже не разочарование в своей ошибке и уж тем более не страх разоблачения. Во взгляде Иуды увидел Клавдий ужас. Мир рушился в этом взгляде, луна навеки погружалась в морские глубины, лишая людей света в ночи — вот что было в нем.
   "Теперь мне бы умереть, когда правда умерла в моих глазах, а мое пророчество было ложью", — тихо сказал Иуда, когда Антигон и его свита удалились, но слова старика были слышны всем в многолюдном безмолвии Храма. — "Антигон жив. Он должен быть сегодня в Стратоновой Башне, которая назначена ему местом гибели, но до этого города 600 стадий, а уже четвертый час дня. Время назвало меня лжецом".
    Клавдий не ожидал от старца публичного признания сделанной им ошибки. Он не был готов и к тому, что для самого Иуды ошибка эта стоила всего миропонимания. Это значило... Это значило, что пророчества свои ессеи — по крайней мере, ессей Иуда из Иерусалима, — ставили в один ряд с самой своей жизнью.
    Так размышлял Клавдий Сильва, неспешно двигаясь неширокой горной дорогой в Стратонову Башню и потому не обратил он внимания на двух всадников, стремительно обогнавших его.
   “Впрочем, — мелькнула у него вдруг мысль и Клавдий поспешил ее развить, — он все же ошибся. Как бы не относился сам Иуда к своей ошибке, какой бы трагедией не была она для него, важен факт — Иуда ошибся. Значит, — Клавдий пришпорил лошадь, — прав был он, Клавдий Сильва — они лжецы, эти евреи. Осознанно или нет, но они лгут, пророчествуя. Для него важно это заключение и только оно.”
    Клавдий приехал в Стратонову Башню вечером того же дня. Город он застал в трауре.
    Жители Стратоновой Башни оплакивали Антигона.
    Известно было лишь то, что передали официальные посыльные царя — Антигон был убит во исполнение приказа Аристобула при попытке мятежа*. Местом гибели стал коридор под одной из башен замка Барис. Башня носила название Стратоновой.

    Того же 23-го дня начальнику общины ессеев близ Ен-Гадди доложили, что послушник Димитрий из Александрии исчез незадолго до праздника Кущей. Требовался приказ Учителя для начала поисков тела пропавшего, последнее время около лагеря часто видели львов.
  - Не надо проводить поиски, — ответил начальник общины и продолжил, видя растерянность и недоумение священника, сообщившего об исчезновении Димитрия, — у нас никогда не было послушника из Александрии по имени Димитрий.
    Случившееся в последний день праздника Кущей, как и следовало думать, стало результатом интриг придворных. Царю доложили, что Антигон прибыл в Иерусалим с большим вооруженным отрядом не иначе как для захвата власти, описали торжественное посещение соправителем храма и передали его речи, не достойные честного человека.
    Желая проверить эти подозрения, но и обезопасить себя, царь приказал поставить своих телохранителей в коридорах замка Барис и пригласил Антигона. В царском приглашении подчеркивалось, что Антигона ждут одного и безоружным. Телохранителям была дана команда пропустить Антигона беспрепятственно, если условия приглашения будут выполнены и убить его немедленно, если хоть одно из них будет нарушено.
    Придворные заставили послов правителя умолчать о настоящем повелении царя и передать Антигону о желании Аристобула видеть его в новых доспехах, которые тому сделали в Галилее.
    Узнав об этом и не подозревая ничего дурного, Антигон в полном вооружении отправился к больному брату, но в темном проходе, называвшемся Стратоновой башней, был убит телохранителями.
    Аристобул не надолго пережил Антигона. Приступы его болезни усилились. Во время одного из таких приступов с ним случилось сильное кровоизлияние. Слуга, унесший кровь, по удивительному совпадению поскользнулся на том самом месте, где погиб Антигон. Кровь убийцы вылилась на видневшиеся еще брызги крови убитого.
    История эта, хоть и была интересна помощнику претора Клавдию Сильве, взволновала его мало. В Риме происходили вещи и похлеще; убийства, совершавшиеся за время нескольких консульств Гая Мария, были часты и кровавы, а по сравнению с интригами сената иерусалимская воспринималась как неудачная шутка расшалившихся детей.

* Подробности этого события Клавдий Сильва узнал лишь пятью годами позже в Риме, когда случайно встретил купца, оказавшего ему мелкую услугу в Иерусалиме