Алексей Смирнов. Мавзолей

1

...Наши попытки проникнуть внутрь не увенчались успехом. Самому младшему из нас было восемь лет, самому старшему - четырнадцать. Обычная бессмертная шпана - ветер в голове, ролики на ногах.

Мы пришли к мавзолею из чистого озорства, пренебрегая комендантским часом. Нам не однажды рассказывали о сложной системе чар и заклинаний, не позволявших приблизиться к мавзолею и на двадцать шагов. Стражи не было - в ней не нуждались. Пирамида, невозмутимая и величественная, белела в сумерках первозданной белизной кирпичей. Магическое невидимое поле надёжно защищало мавзолей от бурь, мародёров и малолетних недоумков вроде нас.

Время настало такое, что магией никого не удивишь, но мы, несмотря на это, сочли себя обязанными всё пощупать и проверить собственными руками. И руки наши, как и следовало ожидать, наткнулись на прочную стенку, растворённую в вечернем воздухе. Таких стенок понастроили без меры, так как мало найдётся фантастов, будь им пусто, кто не украсил бы этой бедной выдумкой своё произведение.

Разочарованные, стояли мы на пороге величайшей тайны современности. Нам так хотелось хоть одним глазком взглянуть на Завещание Наследника - не говоря уже о Наследнике самом, чьё набальзамированное тело - так, во всяком случае, рассказывали бесчисленные наставники - укрыто в пирамиде и лежит там, помещённое в роскошный саркофаг. В руки Наследника, скрещенные на груди, вложено металлическое яйцо со свитком внутри. А в свиток записано Слово, объясняющее всё.

Нас прогнал Гермес, удостоенный третьесортной роли ночного сторожа - он, случайно проходя мимо, наткнулся на ватагу тинейджеров, от которых добра не жди, и сразу, без лишних слов, послал в нашу сторону громы и молнии. Мы бежали, но в душе поклялись не отступать и вернуться в более подходящее время. Эта клятва, как и большинство клятв, не стоила ломаного гроша, но годы прошли, и мы вернулись.

2

Врач-хирург Т. сошёл с ума: он задумал составить послание врачам-архитекторам двадцать первого века, положить его в надёжную капсулу и закопать.

Если быть точным, то в двадцать первый век он прицелился только сначала. Позже ему показалось, что его мысли останутся ценными и в двадцать втором веке, и в двадцать пятом. Идеи вообще бессмертны, сказал он под конец. И вообще - в начале было Слово.

Т. и раньше считался человеком со странностями. Это отметили все, как только он объявил в своё время о намерении получить второе высшее, на сей раз медицинское, образование - к тому моменту он только-только окончил архитектурный институт.

Составляя завещание, Т. хохотал и ломался, словно его поразила неизвестная загадочная болезнь. Текст, приведённый ниже, оставлен без комментариев и может многое сказать о состоянии душевного здоровья автора. Послание почему-то написано в форме доклада, со ссылкой на неустановленных (и вряд ли существующих в действительности) заказчиков. Отметим только, что по причинам, которые скоро станут очевидными, зодческая направленность авторской мысли была практически полностью вытеснена медицинской.

Вот он, этот текст - в его последней прижизненной редакции.

ПРОЕКТ ВОЕННО - МЕДИЦИНСКОЙ АКАДЕМИИ
Благочестивые наставления начинающим архитекторам.

Меня попросили сказать пару слов насчет внутреннего и внешнего устройства военно-медицинской академии, имея в виду спроектировать последнюю.

Намерение спроектировать военно-медицинскую академию кажется мне высоко полезным для общества. Поскольку военно-медицинская академия должна быть предоставлена в распоряжение каждого разумного существа, на её проектирование следует бросить лучшие умы государства. Этого, к сожалению, пока ещё не произошло, и я попытаюсь выправить положение.

Военно-медицинская академия - вещь совершенно необходимая в повседневном обиходе. Ее значение в социальной, философской и религиозной сферах трудно переоценить. Известно, что военно-медицинская диктатура есть именно тот тип устройства общества, к осознанию выгодности которого рано или поздно приходит всякий, кто даст себе труд задуматься о вечном. Либеральные методы управления обществом оказались несостоятельны - это ясно любому мало-мальски разумному человеку. Диктатура безусловно предпочтительнее, однако все до сих пор известные диктаторские режимы не смогли продержаться достаточно долго, так как заложенный в них высокий потенциал воздействия на индивида не был использован до конца по причине злостного сопротивления последнего. Эту досадную помеху можно без особого труда устранить посредством включения в систему общеобязательного медицинского фактора.

Разумный субъект избирает диктатуру в силу своей разумности, потому что это верно. А степень разумности субъекта можно выяснить, предложив ему в качестве теста вообразить желательное мироустройство с указанием собственного в нём места. Если субъект ратует за военно-медицинскую диктатуру, а себя самого видит в роли военно-медицинского диктатора, то он достаточно разумен. Круг, таким образом, замыкается. Но важно помнить, что каждый разумный индивид есть член соответствующего микросоциума, и мы видим на практике, что в это окружение входят большей частью лица, нуждающиеся в строгом и продуманном руководстве. Следовательно, оптимальным выходом станет создание множества военно-медицинских академий с собственными военно-медицинскими академиками, которые станут осуществлять диктатуру над своим окружением.

Несложно догадаться, что такая диктатура будет практиковать в основном карательные воздействия, ибо любой толковый человек по определению окружён большим количеством людей, проигрывающих ему в умственном отношении. Из этого видно, что отделение в военно-медицинской академии должно быть, в общем-то, одно - психиатрическое, и как раз из этой предпосылки я и буду исходить при рассмотрении деталей проекта - в том числе архитектурной специфики. Собственно говоря, к этому пункту я сейчас и перейду, по мере сил сопровождая рассуждения пояснениями медицинского характера.

Поскольку мы сочли резонным ограничиться психиатрическим отделением, наша военно-медицинская академия сможет обойтись одним корпусом, вмещающим все необходимые службы. Здание, разумеется, должно быть надёжно ограждено колючей проволокой от сопредельных дружественных военно-медицинских академий.

Театр, как известно, начинается с вешалки. Справедливо будет рассмотреть в этой роли приёмное отделение (возможности использования военно-медицинской академии в качестве личного театра настоящим трудом не рассматриваются). Приёмное отделение должно быть оснащено хорошей звукоизоляцией - с учетом внезапного осознания пациентами, куда они попали. Приёмное отделение должно располагать необходимым минимумом для оказания первой доврачебной помощи (зажимы, крючья, роторасширители и т.п.). Абсолютно необходим специальный аминазиновый кабинет, где всем без исключения поступающим вводится аминазин - препарат, вызывающий особое, непередаваемое чувство общей внутренней неуютности, когда любое действие нежелательно ровно настолько, насколько угнетает и противоположное бездействие.

Единый блок "приёмное отделение - аминазиновый кабинет" является, таким образом, если придерживаться военной терминологии, своего рода контрольно-пропускным пунктом и в то же время - санпропускником, боксом и следственным изолятором.

После такого начала никого уже не сможет удивить то обстоятельство, что сразу за приёмным отделением располагается морг, который я рекомендую соединить с музеем. При подобной планировке доставка больных в лечебные помещения будет сопровождаться знакомством со славной летописью военно-медицинской академии и осмотром ценных экспонатов. При выходе из музея пациенту нужно дать увидеть краем глаза пищеблок, совмещённый с санузлом для персонала, чтобы заболевший сделал правильные выводы о причинах бесперебойного пополнения музейной коллекции. Здесь же можно положить книгу отзывов - с последующим анализом записей, первичной диагностикой и базовым лечением.

В конце концов первый этаж вместит, таким образом, приёмное отделение, морг-музей лечебно-боевой славы и отхожую кухню. Помимо указанных служб, уместно рядом выделить место для администрации академии, в том числе - предусмотреть зону её отдыха, забав и затей. Особое внимание следует уделить личному кабинету начальника военно-медицинской службы, где будет находиться специально опалённое и обагрённое боевое знамя. На фоне последнего будет осуществляться трагикомически обставленное фотографирование выдающихся пациентов накануне их выписки в музей. Также приветствуется организация различных тематических экспозиций, выставок, обустройство рыцарского зала, площадки для аминазиновых топ-хит-шоу и т.д. - в зависимости от вкусовых предпочтений руководства.

Второй этаж примет на себя собственно лечебный удар. Мне кажется целесообразным выделить четыре психиатрических подразделения различной специализации. Каждому из них хватит пары просторных кабинетов без мебели и вообще без чего-либо: голые стены и пол. По периметру придётся протянуть стальные брусья для защёлкивания на них наручников и пристёгивания цепей. Понятно, что каждое отделение будет обеспечено потребным количеством намордников, ошейников, колод и прочих аксессуаров. В итоге мы получим подразделения доэкспериментальной психиатрии, экспериментальной психиатрии, постэкспериментальной психиатрии и психохирургии, которые мало чем будут отличаться друг от друга. Штатное расписание включит в себя ветеринаров, прозекторов и - для желающих добровольно переселиться в музей - эвтанологов; каждому из этих узких специалистов положен отдельный кабинет с зеркальными стенами и потолками.

Во всех подразделениях планируется учредить карцеры, где круглосуточно, без перерыва отпускаются лечебные процедуры. Психотерапевтическое воздействие возложится на боевые санлистки и прочую наглядную агитацию, которая будет повсюду развешана. Ту же функцию припишем стенду с крупно начертанным распорядком дня; в моём представлении этот документ должен быть приблизительно такого содержания: подъём - карцер - доэкспериментальное подразделение - аминазиновый кабинет - экспериментальное подразделение - аминазиновый кабинет - постэкспериментальное подразделение - просмотр телепередачи - карцер - подъём.

Военная специфика академии проявится в принудительной доставке на лечение, контроле над внутренним распорядком, а также в общей гуманистической направленности. Начальник военно-медицинской академии, в свою очередь, не только порождает и направляет лечебный процесс, но и вручает награды и присваивает новые звания, предварительно их изобретая.

Описание лечебного процесса как такового не входит в круг моих задач. Потенциальный руководитель военно-медицинской академии может посовещаться со своим творческим "я" и применить, к примеру, Большой Эуфиллиновый Патрон, раствор серы в персиковом масле или сочтёт за лучшее направить пациента в естественную грязелечебницу. Более квалифицированная терапия требует регулярного чтения фармацевтической литературы с уделением особого внимания разделам "осложнения" и "побочное действие", а также "тератогенный эффект".

Несколько слов об организации досуга больных. Это имеет большое значение. Развлекательную функцию возьмут на себя видео- и библиотеки, где будут собраны материалы, рассказывающие о деятельности родственных военно-медицинской академии учреждений. Исключительную ценность представляют мемуары, но поскольку их, по понятным причинам, напишется не слишком много, допускаются и художественные версии. Библиотека должна располагаться неподалёку от музея, с целью своевременной доставки туда зрителей и логического завершения темы, поднятой в книге или фильме.

Таковы самые общие рекомендации, которые, по моему мнению, окажутся полезны любому начинающему жить человеку. Они помогут ему как в профессиональной деятельности, так и при формировании рационального мировоззрения.

*****

...Болезнь Т. быстро прогрессировала. Он спрятал исписанный лист в стальную капсулу, изготовленную на заказ, пришёл в парк культуры и отдыха. Ещё накануне, под покровом ночи Т. разгрузил там солидный запас белых кирпичей, предназначенных для строительства маленькой пирамиды. Закопав капсулу в ямку, Т. принялся за работу. Дело спорилось; собрался народ. Т. поминутно озирался, подмигивал, скалил зубы и кивал в сторону кособокого сооружения, росшего на глазах. Древнеегипетские настроения овладевали им всё сильнее; Т., отойдя немного от постройки, окинул её любовным взглядом и прошептал: "Загадка Сфинктера!" (медицинские привычки прочно в нём укоренились и неохотно сдавали позиции новому культу). Приехала милиция. Т. схватили только после того, как он, закончив постройку, накинул на верхушку верёвочную петлю. К свободному концу была привязана бутылка шампанского; Т. отбежал подальше, отпустил. Сосуд залихватски врезался в кирпичную стену и разбился. Тут власти решили, что сделанного достаточно, взяли Т. за локти и повели в машину.

В милиции Т. сделал несколько заявлений, после которых его передали коллегам Т. - врачам. Т. не сопротивлялся, не протестовал, и его пассивность расценили как ещё одно доказательство сумасшествия. Отвечая на вопрос, при каких обстоятельствах родилась в мозгу его мысль сделать то, что он сделал, Т. с жаром ответил, что никаких таких обстоятельств он припомнить не может.

"Но что-то же вас подтолкнуло написать трактат, построить пирамиду, разбить шампанское?" - не унимался доктор.

И Т. ответил, что не имеет ни малейшего понятия о том первотолчке.

"В меня вложили Слово,- молвил он, извиваясь в чудовищных корчах.- Разве я в силах сочинить что-либо сам? Я в лучшем случае наследую постороннюю, высшую мудрость".

Странное дело - в стенах больницы речи Т. звучали гораздо разумнее, чем можно было ожидать. Но ссылка на Высокое наследство окончательно убедила медиков в тяжёлом заболевании коллеги, и выпускать его на волю поостереглись.

Хотели послать машину в парк - за капсулой с письмом: надо же подшить в историю болезни. Но время стояло суровое, бензина не хватало, и пирамиду не тронули.

3

Армия готовилась к переходу в низшее измерение - там ей предстояло воплотиться. Эфир уже уподобился разбухшей грозовой туче, которая из последних сил сдерживает тонны воды. Идеи, слова, пожелания, которые как осмысленно, так и бездумно отпускались в мировое пространство со времён Адама, давным-давно нагуляли себе форму и сделались образами - дело теперь было за материей. Не только герои мифов, не только персонажи бродячих суеверий с нетерпением ждали сигнала к выступлению - с ними вместе томились в ожидании фантастические гипотезы, отвлечённые умопостроения, молитвы, бранные слова и даже междометия. Последние мечтали, как будут они, неуязвимые и вездесущие, шнырять туда-сюда, наслаждаясь безграничной властью.

Внизу, тревожно что-то предчувствуя, плавала Земля. Конечно, низ тот был абстрактным и назывался низом для удобства, по привычке. И Земля была никакой не планетой, а твердью вообще, грубой материей, до которой рукой подать из эфирных пространств. Но представлять, как нечто плавает внизу - беззащитное, готовое к оккупации, - чрезвычайно приятно. Поэтому в эфире очень многие воображали себе разреженные облака, похожие в лучах солнца на куски обуглившейся, выцветшей от времени обёрточной бумаги. Получалось, что обёртка, наконец, не выдержала, порвалась, и вот открылся взору подпорченный эпохами, не слишком свежий сюрприз.

Каждый надеялся урвать себе кусок, разжиться собственным наделом в блаженных материнских пределах, где все они, сообщённые неисповедимыми отеческими силами, некогда появились на свет. Близился час, когда предводитель воинства, на которого и посмотреть-то было жутко, махнёт своей кожаной перчаткой с раструбом. Тогда многомиллиардные полчища, издав оглушительный рёв триумфа, устремятся сквозь хрупкие небеса вниз, и сам космический вакуум покажется им плотным, как будто он вовсе не пустота, но в испуге застывшая озёрная гладь, они же - команда бесстрашных, тренированных пловцов-профессионалов. Кое-кто строил планы немедленной мелиорации, собираясь осушить космическое пространство, словно болото, и после уж обустраиваться на свой вкус. Кто-то возражал, предлагая, напротив, затопить рассеянные участки ненужной - в их представлении - тверди. Поступали и другие ужасные предложения. Каждого из спорщиков поддерживали проклятья с одной стороны и молитвенные обращения - с другой. Стан любой фантазии, в какую ни ткни, кишмя кишел благородными херувимами и злонамеренными демонами. Многие из демонов имели форму гениталий, так как снискали себе жизнь посредством матерной ругани человечества.

Предводитель хорошо понимал, что в случае победы - а другого случая и быть не могло - его разношёрстная рать непременно передерётся. За годы бездарного и беспомощного управления землёй человек напридумывал слишком много нелепостей, среди которых изредка встречались и относительно умные мысли - что только осложняло положение и делало грядущую грызню неизбежной. Места, разумеется, хватит на всех, но каждый спит и видит себе монополию - в этом качестве мысли с идеями ничем не отличались от людей. Поэтому главнокомандующий твёрдо решил остановиться на чём-то одном, чему подчинится - не теряя разумной автономии - всё богатство недальновидного людского творчества.

В победе не сомневался никто. Оптимизм внушал хотя бы тот малозначащий сам по себе факт, что на каждого отдельного человека приходится много тысяч рыл, сук, дебилов и прочих, им подобных - тех, кем мысленно и вслух его ежедневно называют окружающие. Эта свита, неуклонно растущая, как на дрожжах, и следующая по пятам за человеком всю его жизнь, несёт в себе черты как отправителя, так и получателя ругательств. Всегда выходит так, что сук и рыл гораздо больше, чем ангелочков и котиков, которые тоже сопутствуют человеку, но значительно уступают первым в численности. Дело понятное - котиком можно быть для одного, двух - ну, пусть даже десяти персон, тогда как сукой - для всех остальных. Легко представить, в каком обществе суждено оказаться субъекту в случае материализации его эфирных тёзок, о существовании коих он догадывается, но точно не знает. "И свита эта требует места!" - так было сказано по похожему случаю в знаменитом романе.

Близок стал тот час, когда несчастные аборигены воочию узрят плоды своей умственной активности: познакомятся с яйцеблудами, поздороваются за руку с motherfucker'ами, обнимут мудозвона, полюбуются моржовым хером. Они узнают, как работает и выглядит эфирный двойник выражения "fuck you". И все эти радостные встречи состоятся под патронажем идеальных государств, отразятся в параллельных мерах, которых сверх всякой меры насочиняло человечество, пройдут они также в садах Эдема, льдах Коцита и галлюцинациях. А время потечёт в согласии с десятками гипотез и мнений, неосторожно высказанных по поводу этого процесса. И вообще - где бы не была сформулирована гипотеза, за пьяным ли столом или в лаборатории алхимика, она не останется без внимания и найдёт себе достойное земное соответствие.

...Остановились на жребии.

Притащили однорогий шлем; его хозяин внешне отличался от земного прототипа только рогом на лбу и очень в связи с этим гневался (прототипу в своё время пожелали, чтобы вырос у него на лбу рог). В шлем побросали бумажки - не менее ( в эфире всё возможно) миллиона; на каждом из клочков было кратко изложено то или иное видение мирового устройства.

Маршалы и сотники застыли в предвкушении счастливого билета. Притихли полки и обозы, угомонились герои сказок и басен, замолчали персонажи пьес и мыльных опер. Горнисты и трубачи изготовились играть. С невозмутимым видом главарь, страдавший почему-то дальнозоркостью, отставил ладонь и страшным голосом огласил содержание записки. По сомкнутым рядам прокатился вздох неудовольствия - то была вполне предсказуемая реакция. При таком изобилии возможностей и вариантов трудно было ждать, чтобы какой-то из них, пусть самый совершенный и универсальный, устроит всех и каждого в отдельности. В частности, приверженцы идеи, по которой во главу угла ставилась необходимость, сделали попытку оспорить сам способ принятия решения - выбор, дескать, неприлично случаен и лишён внутренней логики. Зато взгляд главнокомандующего, которым тот наградил смутьянов, логики лишён не был, и недовольным пришлось смириться с неизбежностью - то есть с тем, за что они сами и ратовали.

4

Мы вернулись, нас осталось трое - Олаф, Илларион и Каспар Караганов, ваш покорный слуга. Болезнь у всех троих была одна - мавзолей, и этот недуг связал нас прочнее кровных уз. За годы, прошедшие с времён нашего отрочества, мы познакомились с десятками легенд и саг, посвящённых мавзолею. Эти предания во многом противоречили друг другу, но в некоторых вопросах отмечалось согласие. Так, с большой долей уверенности можно было утверждать, что мавзолей не всегда был таким, каким его привыкли видеть. Самая первая пирамида, воздвигнутая Наследником, была гораздо меньше и предназначалась для хранения Слова. Однако в дальнейшем Совет интервенции решил расширить ее внутреннее пространство, чтобы там мог поместиться сам Наследник. По всей вероятности, его решили сохранить в качестве генофонда - на случай, если реальность Армагеддона исхитрится взять верх над прочими реальностями и историю придётся начинать сызнова.

Такой поворот событий представлялся вполне возможным. С первых же дней вторжения как оккупантам, так и аборигенам пришлось распрощаться с утопической идеей мирного сосуществования миров. Конечно, в одной из академий восторжествовало именно это направление - речь идет об идее, м не нужно об этом забывать, а равные права для всех идей были гарантированы конституционно. Но в остальных военно-медицинских академиях главенствовали совсем иные принципы. Общим в них было только одно: какую бы идею ни претворяло в жизнь то или иное лечебно-боевое учреждение, какие бы цвета в нем ни царили - тёмные, светлые или полутона, людей везде ждала одна и та же участь: непрерывное лечебно-профилактическое воздействие. Чтобы они, не дай Бог, не сочинили ещё каких-нибудь миров и героев - места отчаянно не хватало. Очень скоро человечество преобразовалось в рудимент, поскольку не имело больше возможности порождать жизнеспособные образы. Оно уступило жизненное пространство собственному вымыслу и постепенно растворилось в сложных философских системах, утопических проектах, религиозных догадках и овеществленном сквернословии. И в основании всего перечисленного лежала военно-медицинская академия как фактор объединения и залог стабильности. Жребий оказался не так уж плох: военно-медицинская диктатура, как выяснилось, наилучшим образом соотносится с требованиями тьмы и света в равной степени.

Разумеется, случались конфликты - я об этом уже говорил. И не только случались - им не было видно ни конца, ни края, но за всю их историю никто не осмелился посягнуть на основополагающий принцип обновлённого бытия.

Нам повезло, и повезло именно благодаря очередному конфликту. Дело в том, что вскоре после нашей стычки с бдительным Гермесом парк, в котором находилась пирамида, перешел под юрисдикцию консерваторов. Эти последние свято держались традиций и осуществляли военно-медицинскую диктатуру, в каждой мелочи следуя первоисточнику. Бежать удалось лишь нам троим; остальных постигла судьба, обычная для пациентов классических академий. Олаф подался в зону с обратным течением времени, и к моменту написания этих строк остался прежним, каким мы его помнили, - беспечным сорвиголовой с легкой формой олигофрении. Он, как и мы, был верен мечте о мавзолее и казался живым воплощением идей экзистенциализма и солипсизма. Его наивная воля, настоянная на простительной умственной неполноценности, упрямо рвалась вперёд, не зная в самозабвенном полете препятствий и не подозревая о существовании границ. Илларион, породистый внешне и хорошо развитый физически, добрался до угодий Заратустры, где прошёл полный курс лечения под присмотром древнегерманских божеств. Мне повезло, наверно, меньше: я попал в довольно странный округ, где попеременно осуществлялись все возможные идеи без исключения. Уж не знаю, чьему мыслительному процессу был обязан мир появлением такого гибрида, но школа жизни получилась неплохая. Вылеченный от одного недуга, я тут же начинал лечиться от предыдущего лечения, и, когда оказался в числе немногих счастливчиков, кого сочли возможным выписать, решительно не знал, ни кто я такой, ни где я нахожусь.

Так что, если вдуматься, каждый из нас троих ждал от мавзолея чего-то особенного, важного только для себя. Олаф, с его основным недостатком, усиленным привнесённой инфантильностью, искал себе покровителя. Он искренне, по-детски верил в могущественный абсолют, который непременно его защитит и охранит от всяческих бед в будущем, сделает сильным и мудрым - надо только набраться терпения, а после - хорошенько попросить. Взгляд Иллариона был устремлён в грядущее. Иллариона излечили от множества заблуждений, и с некоторых пор он считал, что имеет исключительные права на мавзолей по праву сильного. Ему воображался некий штурм, некое гордое, неуклонное восхождение на вершину. Он представлял, как его победоносный кулак нанесёт сокрушительный удар по магическим полям и кирпичным стенам, после чего силой возьмёт то, что принадлежит ему по закону. Его грозная экипировка не оставляла никаких сомнений в готовности Иллариона идти до конца. Что до меня, то я был ещё одним лишним человеком, который занят поисками тихой заводи, где всё стабильно, прочно, истинно и вечно - то есть места, где не стыдно и ко дну пойти, если так уж сложится, но тонуть зато в уверенности, что гибнешь в реальном мире, а не зависаешь на неопределённое время в мираже. В общем, прежде, в довоенное время, меня бы непременно заподозрили в поисках либо Грааля, либо Амбера, либо чего-то ещё, в той же степени высокого и благородного. Но наступили времена, когда любой младенец знает, что есть и то, и другое, и много ещё чего есть, но есть оно лишь в силу завещания Наследника, который один не был выдуман человечеством и теперь удостоен за то высокой чести оставаться нетленным и неизменным.

...Итак, мы стояли, созерцая пирамиду, которая ни в чём не изменилась и белела так же загадочно, как в дни нашего детства. Но мы уже успели измениться и явились в древний парк подготовленными к упорной осаде. В верхах к тому моменту было подписано соглашение, по которому консерваторы обязывались потесниться и предоставить былой вотчине статус нейтральной территории. Вокруг нас прыгала, летала и суетилась разная мелюзга - тролли, гоблины, героические рыцари, драконы, волколаки и робокопы. Давным-давно, в незапамятные времена мастера так называемых "фэнтэзи" и "боевой фантастики" произвели на свет астрономическое количество этого добра. И потому волколаки и рыцари, ни разумом, ни смыслом не отягощённые, сдружились с уже помянутыми выше междометиями, мало чем от них отличаясь. Безвредные, безмозглые резвились они вместе в высокой траве, не чая души друг в дружке и отлично уживаясь с многочисленным племенем других элементарных сущностей. Вероятно, Оккам что-то предчувствовал, когда формулировал свой принцип несотворения новых сущностей без нужды. Когда Илларион, шагнув вперёд, случайно раздавил своим кованым сапогом нескольких богатырей, орава подняла возмущённый вой, но дальше криков дело не пошло.

Из нас троих оружие было только у Иллариона - легендарный меч Экскалибур. Определив на ощупь местонахождение невидимой волшебной стены, Илларион откинул с глаз прядь белокурых волос, звонко выкрикнул сложное языческое заклинание, размахнулся и нанёс удар. Он выждал немного и попытался пройти несколько шагов, но был вынужден остановиться: преграда устояла. Тогда настала очередь Олафа; он пал на колени, обратил к небесам наивные, глупые глаза и еле слышным, страдальческим шёпотом изложил свою просьбу. Закончив, Олаф опустил голову и несколько минут стоял неподвижно, к чему-то прислушиваясь. Потом он, крякнув, встал и робко двинулся в сторону мавзолея, а когда стена его остановила и его, повернулся к нам с виноватым видом и беспомощно развёл руками.

Я понял, что должен что-то сделать. В моей голове образовалась окрошка; я сознавал, что повидал намного больше, чем мои друзья, но затруднялся с выбором - слишком много путей открывалось передо мной, и все они, скорее всего, были ложными. Поэтому я сделал усилие, выбросил из головы накопленный опыт, зажмурил глаза и быстрыми шагами просто пошёл к пирамиде. И глаза открыл лишь тогда, когда обнаружил, что мои вытянутые руки упираются в шершавые белые кирпичи. Олаф с Илларионом, встав от меня справа и слева, положили мне руки на плечи, безмолвно выражая этим жестом своё преклонение перед сильнейшим. Затем Илларион вторично взмахнул Экскалибуром, ударил по стене мавзолея и прорубил в ней рваную, пыльную брешь.

5

Сейчас мне трудно сказать, чего мы ждали. Во всяком случае, не чуда - чудесами нас накормили досыта. Пожалуй, определённости - да, так будет вернее всего. Первым мы пропустили внутрь Олафа, а сами остались снаружи, рассудив, что каждый из нас имеет право на минуту интимного, без свидетелей, общения с Наследником.

Олаф, конечно, отсутствовал не минуту, а гораздо дольше. Мы бы встревожились и пошли ему на выручку, если б не различали смутно в открывшемся проёме коленопреклонённую фигуру возле едва различимого саркофага. Наш друг был неподвижен и, насколько я его знал, что-то вымаливал у Наследника. Наконец, Олаф поднялся и вышел, медленно пятясь. Лицо его выглядело обеспокоенным.

"Ну?" - спросили мы одновременно, и Олаф вяло проговорил:

"Не знаю я".

Тут моментально, словно меня озарило, я понял, в чём дело, и вместе со мной понял Илларион, но что-то своё. Он иронически хмыкнул и сказал:

"Пойдём посмотрим. Нам нечего бояться".

Я, не в силах чётко сформулировать мысль, нутром понимал, что он прав. Мы вошли, и Олаф к нам присоединился после недолгого колебания. Ему казалось, что он мог чего-то не заметить, что-то упустить и теперь его смекалистые товарищи помогут ему исправить ошибку.

В мавзолее царила сухая, пыльная мгла. Света, проникавшего в брешь, хватало, чтобы мы различили под толстым стеклом тощую фигуру Наследника. Глаза гаранта стабильности оставались вытаращенными - уж не знаю, что он видел в смертный час; скорее всего - собственную сказку, превратившуюся в быль. А может быть, его просто удавили, так как язык гаранта вывалился, высох давным-давно и превратился в кусок заскорузлой коры.

Вслед за нами в пирамиду проникли осмелевшие междометия, бранные возгласы и благословения; они тут же устроили свару, не соображая, где находятся и кто возлежит перед ними на каменном ложе. Возле проёма столпились лунатики, гномы, андроиды и прочая шушера. Разинув рты, они заглядывали внутрь, но тут Илларион их шуганул, и стая убогих побоялась переступать порог.

Мы стояли, не зная, что сказать, пока не услышали обиженный голос Олафа:

"Он не настоящий"

"Нет,- возразил ему Илларион,- он настоящий. Это мы стали так велики, что он в сравнении с нами кажется никчёмной головешкой".

"А я не согласен,- твердил своё Олаф.- Он не может ни защитить, ни помочь. Можете оставаться здесь и любоваться, сколько влезет, а я отправляюсь искать всамделишный мавзолей".

Илларион покровительственно улыбнулся:

"Куда тебе одному! Погоди, мы пойдём с тобой. Я только довершу начатое".

Сказав так, он взмахнул Экскалибуром и запросто, шутя перерубил пополам саркофаг вместе с Наследником. Стукнулась об пол стальная капсула, по-прежнему сжатая в иссохших отрубленных кистях. Мы с Олафом поёжились - возможно, что-то в самом деле скрывалось в мощах гаранта, ибо Илларион в тот миг показался нам чуть ли не полубогом, снискавшим себе внезапное дополнительное могущество.

"Что мне до реликвий!- заявил он презрительно.- Это - всего лишь вершина из многих, и вот она покорилась моей воле. Теперь я готов идти куда угодно. Ни одно препятствие не устоит под моим натиском".

"Я, пожалуй, останусь",- молвил я нерешительно.

Олаф испуганно охнул, а Илларион удивлённо поднял брови.

"Где ты останешься? - спросил он заботливо.- Здесь? Зачем?"

"Я не думаю, что где-то ещё смогу получить то, что мне нужно,- объяснил я виновато.- Вам хорошо, вы своего добились. Олаф приобрёл в твоём лице могущественного покровителя, ты - сокрушил твердыню и готов к новым подвигам. А я искал почвы под ногами, и вряд ли существует какой-то другой мавзолей, где мне будет спокойнее".

Олаф ахнул и прикрыл ладонью рот.

" Да,- сказал я, упреждая его вопрос.- Я буду за Наследника. Здесь тихо, никто не мешает. Единственное, о чём я попрошу вас, это заделать дыру в стене. Тогда я смогу сосредоточиться и что-нибудь сочинить".

"Что?- переспросил недоверчиво Илларион.- Что ты хочешь сделать?"

"Что-нибудь сочинить,- повторил я твёрдо.- Не может же быть так, что уже всё-всё-всё сочинили. Где-то есть ещё Наследство; оно летает, не знаю, в каких краях, и ждёт, когда за ним придут. Возможно, Наследнику просто не повезло - он вытянул то, что поближе лежало. Надо просто хорошенько подумать и подождать".

"Ну, что же - можешь думать,- пожал плечами Илларион.- Лично я не намерен попусту транжирить время. Я выступаю в поход прямо сейчас".

Олаф подошёл ко мне и взял за руку.

"Можно, я с ним пойду?- спросил он в тревоге.- Ничего?"

"Ничего",- успокоил я его. Илларион резко повернулся и вышел из мавзолея. Олаф последовал за ним, ежесекундно с сожалением оглядываясь на меня. Никто из них не спросил, чем я собираюсь питаться и что буду пить - они понимали, что это глупый, ненужный вопрос.

Я сбросил с возвышения остатки саркофага, вынул из мёртвых рук капсулу, развинтил. Внутри лежал разлинованный, в трубочку свёрнутый лист бумаги. Я не стал его читать, бросил на пол к прочему мусору, снова закупорил контейнер, улёгся на ложе и сложил на груди руки. Опустевшая капсула приятно холодила мои пальцы. Я слышал, как Илларион отдаёт местной мелюзге распоряжение починить стену мавзолея и не подпускать к ней никого в течение по меньшей мере десяти дней. По истечении этого срока я, лишённый воды и свежего воздуха, наверняка буду мёртв и никто уже не сможет причинить мне вред.

"Каспар, я буду всё время о тебе думать!"- прокричал откуда-то Олаф. Я ничего не ответил. Внезапно вернулся Илларион и буркнул:

"Я решил оставить тебе Экскалибура - на всякий случай. Я, наверное, управлюсь и без меча".

"Спасибо",- поблагодарил я его со всей искренностью.

"Ну, тогда - всего тебе",- пожелал мне Илларион напряжённым голосом, положил меч на пол возле ложа и поспешно вышел из пирамиды. До меня донеслось не то ржание, не то клекот. По всей вероятности, моих друзей традиционно ждали какие-нибудь сказочные кони, чтобы нести их сквозь миры и эпохи к настоящему мавзолею.
январь 1999