КРИТИКИ О РОМАНЕ "ДЕВЯНОСТО ТРИ!"

Авантюрный и донельзя поэтический текст ветерана литературного андерграунда, который при желании можно считать импрессионистским романом, переполнен кроулианской магией, исторической конспирологией и садистским порно. Секрет поведения и эмоций главных героев в упорном строительстве Храма Невинных душ, в попытке опустить лезвие моста, ведущего через пропасть прямо к "элементарному королю", в поисках серебряной книги, написанной ангелами во время чудовищных мучений жертв похотливого расчленителя, но это не главное. Главное - не имеющий пока в нашей литературе аналогов захватывающий язык Волчека, который трудно с чем-нибудь перепутать.

"Ом", апрель 2002

Все временные пласты существуют в "Девяносто три!" одновременно, длятся, кружат пронизывающей метелью. Постоянно происходят какие-то обряды, смысл которых может быть понятен только посвященным. Неуловимые, посланцы завиральных теорий, члены "ложи кипящей глины", бледные тени, дети подземелья и больших городов, они существуют параллельно, где-то в стороне от постоянно спешащей, шумящей толпы. Предельно физиологичные, они делают странные дела ("Подрочить на распоротые кишки, что может быть чудесней?"), движимые непонятными установками, собирают таинственные алхимические книги, невидимые и свободные.

Дмитрий Бавильский, Русский Журнал

Проза Дмитрия Волчека, на первый взгляд аморфная, как сон, и беззащитная, как стихотворение, медленно складывается из повторяющихся образов, знаков и магических цифр. Кирпич за кирпичиком, главка за главкой - всего девяносто две, чтобы оставалось легкое ощущение недосказанности. Вполне устойчивое сооружение; при благоприятных условиях переживет и нас с вами. Коль скоро прирученные бесы так мило копошатся в щелях этого уютного универсума (назови его хоть Храмом невинных душ, хоть Серебряной книгой), внешней угрозы ждать просто-напросто неоткуда.

Ирина Каспэ, ExLibris

Читатель "Девяноста трех!" оказывается в знакомой ему по "Кодексу" жестокой вселенной невзрослых мужчин - во внекосмическом мире инициационного мифа, в кромешном пространстве, где возможны и желательны нарушения всех природных законов и всех социальных запретов. Женщин среди действующих лиц как не было, так и нет, в кромешном мире им делать нечего, но в "Кодексе" о них нет и помину, а в новой книге не так: там не раз поминается распиленная пополам Элизабет Шорт, а кстати (пусть мимоходом) какая-то зарезанная актриса (с. 92), а кстати и какая-то задушенная пассажирка (с. 94) - настигнувшая их злая смерть явилась, конечно, из кромешного мира, но явилась все-таки в мир обыденный, где женщины по-прежнему водятся.

Елена Рабинович, "Новая русская книга"

Дмитрий Волчек - извращенец. Во всяком случае все, что он пишет, а это уже не первая книга автора, пронизано теми сложными психофизическими переживаниями и комплексами, которые мешают иначе определить авторскую позицию. Волчека не интересует обычный ход жизни. Проза жизни отпугивает его, давая вольное дыхание лишь прихотливым эротическим фантазиям. Новая проза автора - рассказ о секте садистов, заманивающих малолетних мальчиков.

Александр Шаталов, NRG, декабрь 2001

Ожидание - вот главное состояние протагониста (-ов) этого повествования . Несмотря на изобилие на его страницах различных ритуалов (от методического истребления мальчиков известным Жилем де Рэ в сороковых годах пятнадцатого века, до загадочного убийства некоей Элизабет Шорт в сороковых прошлого, точнее - воспоминаний о них или их предвосхщений - в нем ничего, по большому счету, не происходит. Только ожидание. Чтобы скоротать время, протагонист(-ы) совершают много довольно обычных поступков, постоянно повторяясь, отчего эти действия сливаются в два-три базовых: прогулки, секс, еда, разговоры. В сущности, все они - лишь жесты ожидания; поэтому главный лейтмотив книги: "No new messages!". Тот, к кому обращено ожидание, во славу которого строятся разные мистические храмы, тот, на чью помощь уповают в ритуалах - он НЕ ОТКЛИКАЕТСЯ. От него "Нет посланий"; сколько ни пальпируй электронным щупом бесконечность Паутины, сколько ни тыкай волшебным наперстком в экран. Все одно. No reply. No new messages. Так и приходится за неимением новых посланий коротать время сочинением своего.

Кирилл Кобрин, "Новая русская книга"

Ну пожалуйста, не читайте эту книгу. Вы все равно ничего не поймете, если не являетесь Посвященным.
Вы ведь все равно ничего не знаете ни о Гвидо фон Листе - немецком маге, придумавшем символ СС, ни о Мишеле Бертье - колдуне вуду и Великом Иерофанте, которого тамплиеры восточного обряда ласково называют "дедушкой". В России вышел первый телемитский роман "93!". Для кого - непонятно, лагерь тамплиеров в России насчитывает несколько человек. Остальные читатели Дмитрия Волчека (интересно, каково его орденское имя?) сойдут с ума еще в течение первой части, каждые 140 секунд натыкаясь на расчленяемый во имя Великой Работы детский трупик. Но и этого автору показалось мало - и вот Хаусхофер идет к Гитлеру с предложением принести в жертву евреев. Так сказали ауспиции. Так показало гадание по печени одной из жертв. Еврейский народ должен послужить удобрением для Эфирного Дерева, на ветвях которого будет качатся новый телемитский Мессия.

Александр Рыбалка. "Время" (Израиль)

Приподнятая самоуверенность палачей и жертвенное расточительство их пленников, готовых принять от своих повелителей всю меру и всю безмерность зла, ибо в этом солидарном художественном промысле брезжит для них мучительный и мистический свет - кентавр господства-подчинения стоит в центре прозы пражанина Дмитрия Волчека, истинный протагонист которой - выверенный до последнего вздоха русский язык.

Александр Гольдштейн, ExLibris

Пахучие парни, солдаты, дорогие смазливые студенты, дешевые матросы, лунные светотени мальчиков (всего лишь световые тела, никакой плоти), - все они каменщики, строители бастиона Нового Ирода, и им пора объединяться. Но боюсь, что основой этого объединения, судя по роману Дмитрия Волчека, не могут быть только магия или Телема, но и порочная бесконечная страсть.

Владимир Кирсанов, www.gay.ru

Три части разделяют книгу. 0-31, 32-63, 64-93, три эона, которые скрещены, спарены, им придется повиноваться новым заповедям Бога, среди которых было требование сделать жен обоих визионеров общими.
Хотя в книге время распластано по страницам не выпуклее букв, но символическое смещение эонов, неверная череда полностью и окончательно убирает линейность и нитевидность (создаёт кольцевую нить, к вечной прялке, заимствовано из инвентаря Пенелопы). Ибо, согласно закону - был Изиды, потом Осириса, сейчас Гора. Мы видим - Смерть Изиды, алую утробу детомясника, горит Рейхстаг! 15 век, середина двадцатого - в середине двадцатого исида и неразрешённое отцовство, в пятнадцадом - замах на наше сейчас, ядовитое жало в горло Гора.

Do what thou wilt. И Жиль взрывается гремучим аспидным кошмаром, но чужой, бесоитальянской воли (Жиль де Рэ якобы увлекался чёрной магией, надеясь получить немного золота, обратился к Сатане, старался подружиться с дьяволёнком (Баррон), сперва усеявшим пол лаборатории золотыми слитками, а после обратившим их в красный порошок, взыскуя человеческих жертв от Жиля. Все переговоры проходили через итальянца Прелатти. О чём, в частности, и идёт речь (в частности)). Так он покушается на малютку, как некогда Ирод вырезал всех детей, ища пророка, так ищет Гора, дабы ужал ить и умертвить, и так, мы живущие в Горе, знаем, что эон Гора наступил, потому что Гор бессмертен и наша мать заступится за нас. Святой Охраняющий Ангел, шестикрылый серафим, пустил нас в наш взыскательный мир.

Денис Иоффе, "Стетоскоп"

Женщины, естественно, персонажи в романе Волчека совершенно случайные. Они - как музыка для пушкинского Сальери. Их разъятые трупы поверяют алгеброй и гармонией. Больше, впрочем, алгеброй, гармония не для женщин. Времена, страны, города, планеты, культы и секты - мелькают, как дома и люди из окна электрички. Только это не электричка, а пьяный трамвай, заблудившийся, как корабль и летучий, как все голландцы. "Познакомились в тамбуре пригородной электрички, выгрызли печень и сердце". Лирика барака, Игорь Холин, Лианозово и Купавна, "ноябрь 1437, два детских скелета обнаружены в замке Machecoul, валеты отнекиваются". Роман лучше читать не с начала и либо только страницы с четными номерами, либо - только с нечетными. Тогда появляется сюжет, фабула, беллетристика, немного уходит поэзия, но ее и так в книжке много, так что - хватит.

Евгений Лесин, "Паттерн"

Жанр "Девяносто три!" никак не обозначен, но можно считать, что это роман, местами плавно перетекающий в эссе о странных безумных существах: Великом Ироде, поджигателе рейхстага, маньяке-убийце - и прочем страшном и удивительном. В отличие от банального историка Дмитрий Волчек не рассказывает, а показывает своих персонажей, проникая под их черепную коробку, становясь ими - людьми, "запутавшимися в календаре желаний". Никаких оценок, морали, проповеди. Нервное подергивание слов, густые слои метафор, все - в страшном темпе. Все проговаривается до конца, в особенности физиология, во всех подробностях - гомо- и гетеросексуальная, педофилическая...

Владимир Кукушкин, polit.ru

Волчеку, может быть, удалось то, что не удалось Эко в его "Маятнике Фуко", - написать книгу в соавторстве с компьютером. Технологию я представляю примерно так. Устанавливаются общие рамки текста с пропорциональными подразделениями, например, поглавно (пространственно) и посемно (согласно набору знаков и их первенствованию). Потом задается алгоритм с алгоритмизированными же диссонансами, и все это дело распределяется по площади будущей книги, создавая подобие смыслового рельефа с опорными - высотными - точками, к которым цепляется промежуточное, то есть собственно текст. Знаком может быть что угодно: оккультный термин, цифра, нагруженное ассоциациями слово, например, "храм", имя, штандарт целой сюжетной линии, допустим, "канцлер, выборы канцлера", или даже такое: "географический пункт" или "экзотический географический пункт", "экзотический минерал", - получается такой калейдоскоп, где все вроде связано - изогипсами и при этом все разобщено - по перепадам высот. Оттого полкниги - назывные, неопределенно-личные и прочие безличные предложения, это ведь - разрыв естественных связей в языке, в половине текста разорваны кровотоки и сухожилия целокупного языкового тела, а в разрывы вставлены разные шарниры, перегородки и проводящие среды с их самостоятельными, отдельными смыслами. В результате выходит проза, вся из энергично сменяющихся сегментов (но - что не к достоинствам - с побочным действием цепенящего ритмического дурмана). Тогда перед нами - вроде огромной схемы высотных отметок, и если их тщательно соединить, получишь план местности, карту ландшафта, и в ней - спрятанная компьютерная программа, как, скажем, в рельефе-- намек на его тектоническую подоплеку. Вот эта компьютерная программа и содержит искомый умысел, там примерно и происходит иерофания, но только для посвященных, то есть знающих, что к чему, и владеющих ремеслами некромантов и хакеров, там для них - какое-то сатанинское откровение, мне, по скудоумию, недоступное. В общем, превосходная, по-моему, готика, если не брать все это слишком всерьез и не привлекать полицию нравов.

Дмитрий Гнедич, "Зеркало"