Альбер Камю. Записные книжки. Пер. с фр. С. Зенкина; сост., предисл., примечания С.Стахорского. - М.: Вагриус, 2000 (серия "Записные книжки"). - 208 с.; тираж 7000 экз.
Выборка из записных книжек Альбера Камю, на
страницах которых запечатлены 25 лет жизни (с 1935
по 1951гг.) и литературных трудов писателя. В полном
объеме ранее издавались в пятитомнике
издательства “Фолио”, в1998 году.
Читать его записи -
настоящая пытка, которую читатель не может не
чувствовать, не умеет не видеть, но не властен
остановить. Они о человеке, выбравшем
самоубийство растянутое на целую жизнь.
Более подробно см. статью “Бичующий
человек”.
Бичующий человек.
(Записные книжки Альбера Камю. 1935 – 1951 гг.)
Это записные книжки
человека, чья жизнь, чрезвычайно напоминает
историю жизни персонажа повести Кнута Гамсуна
“Голод”, рассказывающей о молодом человеке из
провинции, который живет в Осло и мечтает стать
писателем. Совершенно уверенный в собственной
гениальности, он предпочитает страдать от
нищеты, чем отказаться от амбиций – больной
душой и телом, испытывающий муки голода, он
превращает свою внутреннюю жизнь в сплошную
галлюцинацию…
В этих книжках,
предстает человек, придумавший западню, а затем и
угодивший в неё – в западню, демонстративно и
изощренно бичующего самого себя человека. Тем
самым, выбрав верный способ самоубийства,
растянутого на целую человеческую жизнь.
Кто такой –
бичующий себя человек?
Самобичующийся
подвергает истязанию психическими средствами
самого себя, преднамеренно рассчитывая и на
зрителя. И на себя как зрителя. Позируя перед
вами, бичующийся побуждает вас его утешать. Когда
есть в чем и надо его упрекнуть, обезоруживает.
Рвет на себе рубаху, подставляет грудь – на, бей
меня беззащитного, режь, я еще худшего стою! Но…
любой упрек отметет, обесценит. Воинственно
обидится на вас за вашу “черствость”. Соберет
всеобщее сочувствие. С его помощью представит
чудовищем вас.
“Я надеялся только
на внимание и терпение, которых заслуживает дело,
предпринятое с чистым сердцем … Мои слова
продиктованы вовсе не чувством обиженного
автора…. …я хотел бы, чтобы мое письмо не
породило нового недоразумения…
Мне жаль, что поверхностный взгляд
побудил вас приписать мне…. Вы избрали позицию
блюстителя морали, которая помешала вам судить….
Такая позиция шатка…и весьма зыбкая. Это
отвратительно, говорю вам об этом без гнева” - из
письма критику А.Р., написанного в 1942 г.)
Самобичеванием
отвлекают себя от предчувствующейся большей
моральной муки, открытия действительных ошибок,
от большей, чем вменяемая себе, вины. Отвлекают
фактически искусственно вызванной болью от
неизвестной боли переживания реальной жизни. От
своего прошлого в его результатах и ошибках. От
настоящего и будущего. От реального не в
намерениях, а в делах.
Кроме того, себе
как зрителю самобичевание приносит ощущение
искупления вины. Избавляет от осознанной
ответственности и от ужаса счастливо жить, когда
позади тебя вина. Избавляет от соблазна жить
здоровую жизнь.
Бичующий себя
словно старается создать у вас парадоксальное
впечатление, что только из величайшей
требовательности к себе наговаривает он на себя,
упрекаясь в том к чему отношения не имеет, что не
существенно, в чем виноват другой.
Парадокс. Обходя,
будто слепой, действительную свою вину, т.е. всё
то, что действительно зависело от него, всей,
выдаваемой на слушателя информацией, обеляя
себя, он самым жестким образом действительно
обвиняет. Других он обвиняет в существенном. Но
сам он - и зритель, и эмоциональный слушатель
своего самобичевания. Теперь он просто обязан, не
может на них, других виноватых, не обидеться.
Справедливость того требует. Ведь он так
убедителен.
Поистине доведены
до изощренности, результаты самобичевания. В
глазах слушателя оно обелило бичующегося.
Защитило от упреков. Выставило его
сверхтребовательным к себе. Побудило других
утешать его. Обвинило кого угодно, что угодно и
убедительно.
“Этот мир меня
уничтожает. Он стирает меня с лица земли. Он
отрицает меня без гнева. А я, смирившийся и
побежденный, устремляюсь на поиски мудрости,
которой все уже подвластно, - только бы слезы не
застилали мне взор и только бы громкое рыдание
поэзии, распирающее мне грудь, не заставило меня
забыть о правде мира.”
Бичующийся – сам
слушатель. Он вместе со всеми убежден, уверен,
поверил в вину других, вместе справедливо ими
возмущен ( а это весь мир), пытается себя утешить
и, возводя на себя напраслину, в реальном себя уже
не упрекнет. От вызванной реальной
действительностью боли защищен.
В результате
самобичующемуся приходится исказить все свои
отношения с миром и здесь приходят беды.
Одна беда – не
открыв прошлых ошибок, бичующийся обрекает себя
на принужденное их повторение в будущем. Их
специальное исправление, или исправление
случайное, - грозит открытием их в прошлом, а с ним
и избегнутой посредством самобичевания муки
раскаяния за совершение их. Самобичевание делает
рабом непризнанных ошибок и преступлений, ведет
к углублению “вины”.
Вторая беда –
самобичевание вынуждает демонстративно не
делать того, в чем из позы себя обвинил, то есть
часто не делать необходимого.
Третья беда –
приходится обидеться на всех, походя обвиненных.
Затаив обиду, беспочвенно испортить отношения
чуть ли ни со всем миром, озлобиться на него и
сетовать.
Четвертая беда - …..
23 января 1951г., одна из самых последних
записей в записных книжках:
“Я кричал, требовал, злорадствовал,
отчаивался. Но, дожив до тридцати семи лет, я
узнал однажды, что такое несчастье, и понял все
то, чего, как выяснилось, не понимал до сих пор. В
середине жизни мне пришлось заново, с трудом
учиться жить одному” -
В своей Нобелевской речи в 1957 году
Камю говорит, что настолько прикован к “галере”,
что не может не “грести вместе с другими, даже
полагая, что галера провоняла селедкой, что на
ней многовато надсмотрщиков и что, помимо всего,
взят неверный курс”. Очнувшись в ловушке такого
рода, он мучительно метался, тосковал в книге лирических эссе “Лето” по
минувшим дням молодости в Алжире, впадал в
надрывное покаяние потерявшего себя и
потерянного для других изгнанника. Повесть
“Падение” (1956) и сборник рассказов “Изгнание и
царство” (1957) – горькие, во многом исповедальные
книги, внушенные подозрением в каком-то
непоправимом просчете, заведшем его туда, где ему
самому смолоду, менее всего хотелось бы
очутиться.
4 января 1960 года
Камю разбился в машине, возвращаясь в Париж после
рождественских дней, в ящиках его письменного
стола не нашлось ничего годного для печати, кроме
набросков для едва продвинувшейся повести
“Первый человек” и записных книжек.
+/-
