Глава 2. Александра

Время от времени мне становится смешно, особенно когда я читаю в бульварных изданиях высказывания на тему поисков братьев по разуму. У меня каждый раз чешется язык поинтересоваться: а что бы вы, уважаемые соискатели “братцев”, сказали, если б узнали, что на планете Земля обитают, кроме вас, минимум две формы разумной жизни? Причем одних вы хорошо знаете, любите и даже зовете братьями, при этом не забывая изучать и дрессировать. Кретины, — у дельфинов нет такого понятия, как самолюбие, зато они очень эмоциональны и хорошо чувствуют чужие эмоции. От ученого исходит одобрение и симпатия — значит, пусть ставит надо мной свои опыты. Сотня ребятишек захлебывается от восторга, — ОК, покажем им еще пару сальто. Утопающий излучает страх и отчаяние, — спасаем всем коллективом. Увы, — для нас эмоции не норма жизни, мы их то подавляем, то даем им волю, то преобразовываем в формат комплексов… Мы типичная техногенная, технократическая цивилизация. Скучно-с.

Со второй формой лично я общалась весьма тесно, даже, можно сказать, интимно, последние четверть века, чего не скажешь обо всех остальных. А тоже было бы забавно посмотреть, как бы отреагировало человечество на новость, что рядом с нами вот уже три тысячелетия (в их анналах сохранилась точная дата) обретаются выходцы из очень далекой галактики. Кипиш бы, наверное, поднялся…

Потому-то мои друзья китари и скрываются от любопытных глаз.

Еще время от времени мне приходит в голову, что ностальгия — это такой зверь, вечно голодный и не очень симпатичный на вид. Я его не люблю, однако вынуждена смириться с его существованием, так как он все равно не умирает, не убегает от меня и не успокаивается. Его не радует ни дивный вид Кавказских гор с их заснеженными вершинами и буйной южной природой, ни зрелище танцующих девушек-китари с их плавными движениями крыльями, ни сказочная архитектура Весмариэле, Города Снегов, ни даже суперсовершенная компьютерная техника, видом и начинкой немало схожая с нашей. Его не радует моя прекрасная подруга арвенэ Ктерий Леахайр, президентша Весмариэле. И даже моя во всех отношениях замечательная дочь Александра Вторая не всегда умеет заглушить тоску по родному Питеру. Боже, каково мне было ее рожать, — получеловека-полукитари с парой перепончатых крыльев за спиной. Уже, между прочим, летает — будь здоров. Ей, конечно, лучше оставаться в Весмариэле. Там хорошо, там чудесный климат, великолепный университет, куда детей пускают в обязательном порядке (китарийские дети почему-то не имеют привычки шалить, мешать и надоедать глупыми вопросами, а на умные китари-взрослые охотно отвечают), и заботливая арвенэ Тери, как я ее окрестила. А вот мне своего зверя-ностальгию нужно время от времени кормить, иначе я свихнусь.

Боже, как же я давно не была в славном городе Питере…

К моему удивлению, в нем на первый взгляд мало что изменилось за последние девять лет. Кроме людей, конечно, — на всех физиономиях печать какого-то явственного запустения, вырождения, что ли. А так все как раньше. Все так же в лесах несколько зданий на Невском. Все так же зеленеют величественные стены Эрмитажа. А вот Русский музей (зайти бы… в последний раз ходила еще девчонкой двадцати лет) невесть зачем перекрасили в ярко-розовый цвет. Чем им прежний желтенький не нравился? Набережную Робеспьера, тоже неизвестно для чего, переименовали в Амонашвили. Был такой выдающийся педагог, оказывается. А ментовка на этой набережной… Амонапьера! — как была, так и осталась.

Между прочим, именно оттуда я сразу ощутила чужое и далеко не доброжелательное внимание.

Внимания моих соплеменников я не люблю и не стараюсь привлекать. Как правило, их интересует что-нибудь не вполне нормальное, на что можно показать пальцем и сказать какую-нибудь гадость. Или не только сказать. А на меня все обращают внимание, когда я делаю что-нибудь для меня совершенно обычное. Например, передвигаю предметы. Ну, без помощи рук и ног, так что ж тут такого?! Или вот отвечаю на непроизнесенную сентенцию. Так думайте тише, если не хотите, чтобы ваши мысли кто-то читал! А простейшая молекулярная телепортация, некоторым индивидуумам (не мне, конечно, я долго этому училась) доступная без всякой тренировки, так что они и сами не понимают, как оказались в другом полушарии? Нет — надо утверждать, будто я сгустилась из воздуха. Я еще понимаю, коридоры, позволяющие шариться в другие галактики. Действительно, тяжко и опасно, не говоря уже о том, что никогда наверняка не знаешь, куда попадешь. После некоторых усилий интеллекта я наловчилась путешествовать даже сквозь время. Но это крайне опасная и во многом зряшная затея, только старые дуры вроде А.И.Снегиревой находят в ней удовольствие. К счастью, даже очень умный следователь не додумается до того, что я только недавно вернулась из крестового похода, где завоевала титул опоясанного рыцаря и (совершенно официально!) баронессы Пентиум. Что ж, в пятьдесят лет можно именоваться в честь модели моей молодости…

Но хватит о грустном. Невский поразил меня обилием разнообразных забегаловок. Вот уж где я отъелась за все годы, проведенные среди вегетарианцев-китари! На каждом шагу не бистро, так ресторан. А между ресторанами — куча хороших магазинов со всяким тряпьем. Я не удержалась и накупила себе цивильной одежды, в том числе отличные кожаные джинсы и шикарные туфли как раз в моем стиле. А дальше… дальше надо было подыскивать себе вписку. Я обошла несколько гостиниц (сколько же их пооткрывалось на Невском!), дорогих и не очень, шикарных и паршивеньких; все они были битком забиты (во всяком случае, люксы), а уезжать из центра мне не хотелось. Меня даже тоска взяла по старым хипповым временам, когда можно было приехать куда угодно и заночевать у “братьев по оружию”, точнее, по отрицанию оного. Мои старые друзья, если они меня еще помнят, уже давно остригли свои длинные волосы, а фенечки надели на внуков. Я же так и осталась хиппи, только не земной, а галактической. На этом мои размышления прервались явлением спешащей домой с работы тщедушной старой девы в сереньком клетчатом платьице и с очками на интеллигентском носу.

— Дама, — позвала я, наслаждаясь традиционным питерским обращением, — можно вас на минутку?

Женщина остановилась. Вряд ли она была девой и уж наверняка лет на десять моложе меня, но вид у нее был типично стародевичий. Какая-нибудь библиотекарша, изредка посещающая филармонию.

— Что вам угодно? — вежливо поинтересовалась она.

— Мне угодно снять комнату, — безапелляционно заявила я. — Что-то мне подсказывает, что у одной милой леди эта комната есть в свободном состоянии. Торговаться не буду, мешать — тоже, жиличка я тихая.

— Кто вы? — кажется, я шокировала бедняжку.

— Ведьма! — радостно сообщила я, но, сообразив, что перегнула палку, засмеялась: — Да вы не удивляйтесь, я сама питерская, но очень давно здесь не была. Ностальгия, понимаете, замучила. Так сколько вы хотите?

Сумма, прозвучавшая в ответ, показалась мне весьма скромной по сравнению с ценами в гостиницах. Я даже испытала некоторое разочарование. По дороге — моя квартирохозяйка жила на Фонтанке, в десяти минутах ходьбы от Невского — я выяснила, что зовут ее Инна Федоровна, что она действительно работает в библиотеке и действительно любит иногда послушать классику и что ее трехкомнатная квартира ей одной, конечно, не нужна.

— А кто ваша вторая, то есть первая, жиличка?

Эффект оказался неожиданным.

— А как вы догадались?

— Раз вам три комнаты не нужно, а одна свободная есть, значит, третья занята, — объяснила я. — Логично?

Инна Федоровна вынуждена была согласиться.

— Молодая девушка… вашего возраста, может быть, даже моложе, — нехотя пояснила она.

Обожаю подобные объяснения. Вроде бы и не промолчал, но и не объяснил ровно ничего. Сама то и дело пользуюсь этим приемом. Вот и в разговоре с Инной Федоровной — не рассказывать же ей, кто я на самом деле. Однако пришлось бросить ей кость в виде россказней про горный туризм, тем более, что рассказать мне есть чего. Весь вечер я развлекала ее за чаем туристскими байками.

С Алиночкой, второй жиличкой, в первый день мне познакомиться не удалось. Инна, войдя в дом, первым делом прокричала: “Алиночка! Котеночек! Я пришла!”, но никто на сей клич не отозвался.

— Наверное, в парикмахерской, — виновато сообщила Инна. Я нимало не была огорчена.

Зато о душевных качествах Алиночки я получила весьма полное представление, случайно заглянув не в ту комнату. Дурдом, царивший там, разбросанные по полу кружевные трусики, чудовищно безвкусная одежда, вся в блестках, люрексе и золоченой фурнитуре, супердорогая косметика вперемешку с дешевой, очень ярких тонов, гнуснейшие женские романы корешками вверх, расческа с неестественно желтыми волосами — в общем, тот еще котеночек… Я попыталась уговорить себя — может, она еще и ничего, ей же действительно двадцать, а не пятьдесят, как мне… но уже знала, что это не так.

И это было таки правдой, как сказала бы моя незабвенная подруга, соло-гитаристка группы “Сильфида” и настоящая одесская еврейка Женя Кораблева (от природы Либерман)! Мое первое утро у Инны ознаменовалось явлением пред мои сонные очи двух готовых к выпечке не то хлебов, не то булок, белых и дряблых. Далее они куда-то ушли, а на их месте оказался ком рыжего редкого меха и два таких же дряблых кома теста повыше, украшенных блеклыми коричневатыми пятнами. Я не сразу сообразила, что вижу женское тело, которое по определению должно бы меня соблазнять. Вторым неразрешимым вопросом было, что в моей комнате (кстати, запертой изнутри мною лично на ключ) делает голая Алина.

Голая Алина пошарила в книгах, ничего женского там не обнаружила и негромко, но недовольно фыркнула. Затем она обнюхала мою парфюмерию, сбрызнула под мышками туалетной водой, подрумянилась губной помадой, взяла мой батник и приложила к себе. Конечно, на ее бюст он бы не налез. Алина вслух вопросила: “А шо, она так лифчики и не носит? Тю, дура!”, из чего я заключила, что рыжая крошка явилась в Питер с благодатной Украины, пожала плечами и вынырнула из комнаты, не закрыв дверь. Я немного подождала, что она будет делать дальше. Алина походила по квартире, распевая попсовую песенку на трех аккордах, натыкаясь на предметы и матерно ругаясь при каждом столкновении. Петь и ругаться она не переставала даже с запихнутым в рот бутербродом (судя по звукам). Через некоторое время она снова появилась в поле моего зрения, уже одетая в розовые обтягивающие джинсы, носки с люрексом и яркую “леопардовую” блузу, на которую накинула зеленую джинсовую курточку. В тон куртке она подобрала тени для век, несравненно сочетавшиеся с ярко-голубой тушью, вишневой подводкой, золотистой помадой и бледно-лиловыми перламутровыми румянами (наложенными поверх моей черничной помады). Недрогнувшей рукой Алина начесала волосы, хрюкнула довольно и пошла прочь, оглушительно хлопнув дверью. Я задыхалась от смеха.

Кроме нескольких миллиграммов косметики, из моей комнаты ничего не пропало, но эти утренние посещения (а я не сомневалась, что она будет приходить каждое утро) меня вовсе не радовали. Я решила принять контрмеры, а пока удовольствовалась тем, что приняла душ с мылом Алины, почистила зубы ее зубной пастой и сделала маникюр ее маникюрными принадлежностями. Увы, подходящего лака для ногтей у Алины не оказалось: не может же солидная ведьма красить ногти в желтый, салатный или ядовито-красный оттенок. Пришлось взять свой — естественный.

В мои дальнейшие планы входило накормить своего динозавра Ностальгиус проклятус, поэтому я первым дело отправилась в Русский музей, прошарилась там два с половиной часа, затем зашла в театральную кассу на Невском и накупила билетов в оба оперных на две недели вперед. Думаю, двух недель мне будет вполне достаточно, чтобы отдохнуть от всех моих неприятностей.

Я не то старею, не то уж не знаю, что со мной происходит. Климакс, наверное. А может быть, верно, что веселого гея можно увидеть только в гробу; правда, это сказано о мужчинах, но я-то и есть настоящий мужчина! Ладно, не будем грешить на естественные причины. Просто я уж слишком сильна для нормального человека. И даже для ненормального. Среди людей мне нехорошо… об этом, кажется, я уже говорила. Среди китари, весьма Контактной расы, мои заморочки с чтением мыслей, ясновидением и прочей белибердой смотрятся вполне нормально, зато я сама там не к месту. При том, что моя жена — китари. И дочь — полукитари. И я в Весмариэле весьма уважаемый член общества — советник по контактам с разумной жизнью Вселенной. Все равно я, где бы я ни была, — чужак в чужом краю.

Мой предпоследний “контакт с разумной жизнью” закончился прегадко. Я попала на планету, где царил феодализм. Моя, кстати, любимая эпоха, — более полного идиотизма как стадии развития общества не найдешь даже в первобытных “цивилизациях”. На этот раз идиотизм проявился в яростных преследованиях исследователя с Земли, причем сразу и без всякого повода с моей стороны — просто увидели и побежали за мной с явным намерением убить (мне, как Контактеру, такие намерения не чудятся). Я смылась. Но после скачек с препятствиями по незнакомой и крайне неровной местности, поросшей вековыми лесами, я ухитрилась грохнуться с какой-то невысокой скалы прямо на камень и сломать ногу. Конечно, неприятно, но не смертельно. Утешая себя этими размышлениями, я наскоро перекусила, положила рюкзак под голову и заснула, наивно полагая, что в этой пакостной ложбине меня никто не найдет. Однако просчиталась. Я поняла это, очнувшись от жуткой головной боли (не иначе, по черепу трахнули, сволочи) в деревянной клетке; вокруг шарились кто-то вроде княжеских дружинников и звери, выполнявшие роль охотничьих собак. Попытки прозревать судьбу не дали результатов: во-первых, чертовы гуманоиды и сами не знали, для чего я понадобилась местному удельному князьку — их хозяину, во-вторых, судьба моя уж давно покрыта мраком свободного выбора. Обозревая окрестности, я обнаружила, что меня везут на окраину леса, причем, по-видимому, из замка упомянутого феодала и обратно в лес, где меня… ммм… нашли. С разбитой башкой и сломанной ногой. То, что я в клетке, меня не волновало, хотя моим конвоирам казалось весьма позорным. Просто они не знали, дурашки, что я за секунду могу оказаться за тысячу парсек от их идиотской планеты с ее клетками и злобными царьками. Меня разбирало любопытство: зачем же они все это затеяли?

Затея была, как оказалось, проста. Меня высадили на опушке и начали травить собаками. Звери, коих я окрестила собаками, оказались более крупными и зубастыми, чем их земные аналоги, и несравненно более агрессивными; может, их специально натренировали? А я не могла даже убежать из-за сломанной ноги. И, прежде чем до меня дошло, чем это все может закончиться, десяток зубастых пастей уже рвал мои мяса.

Не будь я так разъярена, я бы просто достала пистолет. Эти болваны не додумались даже разоружить меня, хотя стволы у меня разве что между зубов не торчали. Но на меня, что называется, накатило. Вместо барьерного поля я поставила силовое, и собаки вместе с князьком и его дружинниками полетели назад, завывая от страха. Однако князек решил показать пример храбрости и попытался палить в меня из арбалета; конечно, не попал, зато меня окончательно понесло. Первым делом я подожгла поля, расстилавшиеся неподалеку; вряд ли их хозяева имели отношение к моим проблемам, но как красиво горело! Затем я обратила взор к замкам. Очень красивые были замки, архитектурой отдаленно напоминавшие нашу готическую; а еще красивее были камни, на которые эти замки рассыпались. Разрушение, производимое мной, доставляло мне жгучее наслаждение, но, как булгаковской Маргарите, все казалось, что результаты получаются какие-то мизерные. Поэтому я стала делать что попало: обрушила дамбу, и стена воды понеслась, сметая все на своем пути. Затем собрала все свое статическое электричество и потянула… притянула сразу две тучи и долго любовалась невообразимым зрелищем колоссального грозового хоровода, ибо они, столкнувшись, начали сворачиваться в огромную воронку. То и дело возникали смерчи; молнии били со всех сторон, и громовые раскаты сотрясали землю… сотрясали землю? Нет уж, этим займусь я!

Мои тектонические эксперименты оценивались бы на Земле не менее чем в девять баллов. Обиталища крестьян рассыпались, как карточные домики, люди, ошалев от страха, метались во все стороны, не зная, куда бежать; домашние животные подняли дикий рев. Огромные деревья выворачивало с корнем. Мои тучки, наконец выяснив отношения, разразились самым сильным дождем, какой мне когда-либо приходилось видеть; бешеные порывы ветра швыряли в лицо крупные холодные капли вместе с градинами и оборванной листвой. Забавно, однако, что люди пострадали мало, во всяком случае, непосредственно от моих действий; кажется, я вообще никого не убила, хотя кости переломала очень многим. И чем больше болела моя несчастная нога и следы от укусов окаянных собачек, тем больше я бесилась, уже совершенно потеряв достоинство советницы по контактам. Теперь я была просто измученной и потерявшей голову от злости лесбиянкой, из тех, что тысячами гибли на кострах инквизиции и в концлагерях, только у них не было возможности превратить целую планету в подобие собственного изувеченного тела. Паника в поселении аборигенов достигла апогея; несчастные сгрудились в кучу посреди большой долины. И тут показалась я.

Собственно, феодализму свойственна патологическая религиозность, а гуманоиды, за редким исключением, и мыслят одинаково: вот и эти решили, что бог где-то там, очень далеко и после смерти. Я их разочаровала. Воображаю, на что я была похожа, — оборванная, искусанная, грязная и хромая. На меня взирали в немом ужасе, и это подвигло меня на краткую, но экспрессивную речь. Я доступно объяснила братьям по разуму (у них, наверное, до сих пор энергетические ожоги — слишком сильные телепатические импульсы весьма малоприятны), что измываться над калекой стыдно и вообще, не будет им ни добра, ни счастья, пока они не искупят свои грехи праведной жизнью, как-то: не убий, не украдь, не прелюбодействуй. Такая вот живая и отвратительно лицемерная богиня.

Вернувшись на Землю, я отчаянно запила. Александру Вторую ко мне даже не подпускали — боялись, что начнет перенимать опыт. Тери попыталась увещевать меня, но добилась только того, что я стала колоться героином. Только через полгода я начала понемногу отходить. Нога моя давно срослась, татуировки восстановили весмариэльские мастера. А к магии появилось стойкое отвращение. В сущности, между магом и Контактером разница только в том, что Контактер видит и слышит, а маг — еще и воздействует. Я про себя решила, что воздействовать больше не буду. И, чтобы мне не слишком мешали, умотала еще куда-то.

Перед этим Тери приняла сообщение от соплеменников, тусующихся на уютной планетке за триста двадцать семь парсек отсюда. Они между всем прочим сообщили, что планете, часть которой я столь эффектно разгромила, решено присвоить имя первооткрывателя, то есть мое, так как у них нет самоназвания. Тери позвала меня — спросить, не возражаю ли я.

— Возражаю, — сообщила я. — Я уже дала ей название. На правах первооткрывателя.

— Какое же? — поинтересовался китари — спец по межпланетным связям.

— Армагеддон.

— А мы уже собирались занести в базу данных планету Александра, — мой собеседник, отродясь не читавший Библию, приветливо улыбнулся. — Так как ты сказала, досточтимая? Арма…

— …геддон, — докончила я. — Ладно, будет вам и Александра.

На следующий день я уже была за тридцать восемь световых лет от Земли.

Почему эта близкая и доступная земноподобная планета до сих пор не была исследована мною лично, не говоря уж об ученых космических цивилизаций, — я не знаю. Проворонили. Зато там я, попав в большой по тамошним мерками городок (тысяч пятнадцать жителей) Лакони, нанялась сначала в дружинницы-телохранительницы, а затем и в командирши дворцовой охраны старшей дочери одного из местных мини-владык. Меня там знали под именем Баньши. Вскоре “баньши” стали называть моих дружинниц. Поначалу это были довольно безобидные существа, вооруженные метательными ножами, девять часов в день дежурившие по шестеро в покоях бесцветной и замученной длительным бездельем принцессы, по имени, кажется, Клейра, еще по два-три часа практиковавшихся в швырянии своих ножиков, а в остальное время бившие баклуши. Но моей кипучей натуре этого показалось мало. Я первым делом принялась обучать своих ниндзя-чебурашек азам кик-боксинга. Затем сочла нужным с санкции Клейры задействовать девчонок в охране общественного порядка. Надо было видеть, с какими серьезными минами они расхаживали по грязным улицам, отлавливая воришек и драчунов. Вскоре количество “баньши” было малость расширено — с двенадцати, не считая меня, до сотни, а преступность в Лакони начала с подозрительной скоростью исчезать. У “баньши” не стало работы. От нечего делать они стали подглядывать за мной, выяснили, что я тонирую волосы темно-вишневой оттеночной пеной, и решили действовать. Пример подала лично Клейра, перекрасив остриженные до плеч волосы в нежно-розовый цвет. У остальных было меньше вкуса: через пару недель я превратилась в предводительницу ходячих галлюцинаций. После парикмахерской эпидемии настало время повальных татуировок. Свободные от дежурств и патрулирования “баньши” занимались попеременно лежанием друг у друга под иглой и взаимным хвастовством. Долго так, конечно, продолжаться не могло. Преображенная Клейра оказалась удивительно толковой девицей, неплохо соображавшей в нелегком деле политики. А жители Лакони, особенно дамы, в одночасье начали дружно поддерживать добрую королевишну, обещавшую им какие-то вольности типа снижения налогового пресса или разрешения разводов по инициативе жены. Словом, закончилось это все тем, что мои “баньши”, наводившие ужас на мелких бандюг, успешно положили на лопатки армию папы-короля, ассимилировали ее и под командованием Клейры двинулись завоевывать соседние княжества.

Мораль: безделье — отличный повод для революции, когда никакого другого под рукой не оказывается.

А я под шумок скипела.

Когда я все это рассказывала своей старой подруге Рэй, она только недоуменно качала головой. Рэй — очень сильная Контактерша, одна из лучших моих учениц: ей достаточно было небольшого толчка, чтобы высвободить все свои таланты. Лучше всего ей удается левитация — она при каждом шаге готова взлететь. Я всегда восторгалась ее буйством, готовностью немедленно действовать и неприкрытой любовью к классовому врагу в лице господ натуралов (Рэй, как и я, предпочитает дамское общество). Прямолинейная, независимая и решительная, Рэй — прелестнейший образчик незлой ведьмы (добрыми маги не бывают). Сейчас она работает журналисткой, и, как подобает настоящему магу, добилась на этом поприще незаурядных успехов. Совместное путешествие на планету Асгрейн оставило на ее лице несколько жутких шрамов, но это ее нисколько не портит.

Мы расстались девять лет назад, когда Рэй, попав в полосу огня на Асгрейн, сильно обгорела и уже не могла самостоятельно выбраться. Собственно, сама же была виновата, — бросилась мне на выручку, хотя я убедительно просила ее этого не делать. Впрочем, это был один из тех трюизмов, которые я повторяла себе по ночам, чтобы меня не так мучила совесть. Не нужно было вообще брать товарищей на эту кошмарную планету, поделом обозванную астролетчиками “последним пристанищем” или попросту “могилой”. А зная Рэй, можно было не сомневаться, что она куда-нибудь влипнет, ибо благородство еще никого до добра не доводило. На Асгрейн она сделала выбор, долженствовавший быть последним в ее жизни: ушла в пространственно-временной коридор. Не зная пункта назначения и с 70-процентными ожогами. У нее не было ни малейшего шанса выжить, но она выжила, больше того — через семь лет вернулась в Питер, где ее не переставала ждать ее подружка Лена (благодаря которой мы и познакомились), ухитрилась почти сразу влезть в самую популярную газету в городе и немедленно прославиться как самый скандальный и самый бесстрашный журналист 2019 года.

Увидев Рэй, я сразу почувствовала, что с ней что-то не то. Ушла отличавшая ее какая-то свирепая бесшабашность, глаза потухли. Конечно, выжить в коридорах и остаться прежним не удавалось еще никому. Но Рэй как-то уж слишком надломилась.

— Слушай, что с тобой? — спросила она меня вместо “здрасьте”. — Ты какая-то неоформленная. Что-нибудь с Тери?

— Нет, с Тери все в порядке, — у меня начали брезжить кое-какие догадки. — Как Лена?

Рэй опустила голову и уставилась в пол.

— Нет больше Ленки, — наконец произнесла она тихим, отрешенным голосом. — Ну, рассказывай…

После моего рассказа она с нескрываемым удивлением заявила:

— Я тебя не понимаю! Подумаешь, погромчик учинила. Ты вспомни Асгрейн, как ты там скалы обрушивала. И как ты на Эльхай подставила под пули, то есть под стрелы, целую армию. То есть мы все это делали, но страдаешь почему-то ты одна.

— Потому что вы все это делали с моей подачи. А я, как лидер, должна чувствовать ответственность за свои действия. Всегда чувствовала, а тут сорвалась.

— А кто не срывался? — Рэй надолго замолчала. Я не торопила ее. — Кто не срывался? — опустошенно повторила она. — Ты-то, делов — землетрясение вызвала! А руками шею кому-то свернуть слабо? Тебе слабо. Я помню, какой из тебя убийца. А мне нет.

История, которую мне рассказала Рэй, действительно впечатляла. Лена была красивой девушкой, и сразу несколько молодых людей донимали ее ухаживаниями. Самый назойливый до такой степени достал бедняжку, что та напрямик заявила ему: мол, Женьку из-за тебя не брошу. И объяснила, кто это Женька.

На первых порах это помогло. Однако отвергнутый поклонник жаждал реванша. Мало того, что он поделился ценной информацией со всеми общими с Леной знакомыми — Лену это почти не задевало. Он еще и при встрече непременно заводил разговоры о том, как ей не повезло, бедненькой генетической уродке, Богом обиженной, неполноценной психопаточке. Однажды это все услышала Рэй. Неделю Лена отдыхала, а потом горе-поклонник, запудривая кровоподтеки, подошел к ней уже в компании двух приятелей.

В отличие от Рэй, Лена драться не умела. Поэтому решила просто поторопиться и, пока зеленый свет, перебежать на другую сторону улицы — авось отстанут. И поторопилась прямо под колеса мчавшегося на красный свет грузовика…

— Эта троица, — тихо говорила Рэй, и я понимала, что она точно так же, как и я, повторяет себе это каждую ночь, — они такие же убийцы, как если бы они ее отравили или зарезали. Мне их не жаль. Они сами выбрали.

— А водитель? — глупо спросила я.

— А что водитель? Он же не знал, что она так выскочит. Его посадили. И хватит с него.

Мы еще немного помолчали, потом Рэй вдруг сказала:

— А помнишь, ты говорила, что есть где-то далеко планета Имрэй, где люди умирают от восторга?

— Помню…

— Когда?

— Еще не знаю, — ответила я.

— Ты видела наших?

— Еще нет. Я только приехала. Знаешь, у меня ведь теперь есть дочь. Пятый год уже. Пусть немного подрастет, Имрэй от нас никуда не денется. А к ребятам я зайду, зайду обязательно.

Вторым пунктом я навестила вервольфов. Точнее, вервольфа.

Странная пара, надо сказать, — я впервые столкнулась с таким явлением. Нет, не с ликантропией, — это гораздо менее сложный трюк, чем кажется со стороны. Все дело в том, что их личности слились в одну. Говоря “я”, каждый из них подразумевал себя и партнера. Поодиночке оба производили впечатление немного аутичных созданий, так как обоим больше нравилось общаться друг с другом, то есть с самим собой, чем с кем бы то ни было. Нескончаемый внутренний диалог, который бывает у каждого человека, у них превратился в почти нормальное общение. Вместе это двутелое существо становилось немного пугающим.

Несколько лет назад что-то случилось с ними. Они рассоединились, даже не заметив этого. Результат оказался плачевным: младшая “часть”, рыженький паренек по имени Андрей, выбрался на крышу собственного дома и радостно выколол себе глаза. Оказалось, что именно в нем сконцентрировалось подсознание обоих, все темное, все иррациональное, которое, выйдя наружу, обратилось в неизлечимое сумасшествие. Четыре года спустя его выписали из больницы с диагнозом “полное выздоровление”. Они снова были едины.

Мне открыл Игорь, старший, очень обрадовался, моментально накрыл стол с чаем и тортом собственного изготовления. Казалось, он (я имею в виду, вервольф, а не отдельно взятые Игорь или слепой Андрей) вполне счастлив. Но я уже не была счастлива. Меня мучили дурные предчувствия. И, странное дело, мне вдруг показалось, что Андрей что-то знает. Подсознание, понимающее то, что не принимает разум.

Я разорвала его надвое. Игорь, обретший собственное “эго”, метался вокруг меня и кудахтал, как еврейская курица, уверяя, что Андрюша болен, что я его зря беспокою и что нельзя быть таким жестоким.

— А ты вспомни, что мы вместе делали по всей Галактике, — я почти дословно процитировала Рэй. — Дорогуша, мы живем в жестоком мире. Я верну его тебе в целости и сохранности, но через полчаса. А пока мне нужен только он. Слушай, выйди, а?

Андрей отстраненно молчал. Однако, стоило Игорю выйти из комнаты, как он тут же прижался ко мне и сообщил, теребя рыжие волосы:

— Луне холодно.

— Откуда ты знаешь? — мне пришлось принять его тон.

— Я знаю.

— Ты же ее не видишь.

— Она видит за меня. У нее мои глаза. Ты ведь знаешь, — доверительно сказал Андрей, — она сама не видит, что происходит на Земле. Она ослепнет. Земля слишком яркая.

— А кто ей рассказывает?

— Никто. Раньше у нее было зеркало. Она смотрела в него и все видела. А потом ей захотелось иметь свои глаза. Живые глаза.

— И ты отдал ей свои?

— Да.

— А что она хочет теперь? Чтобы ты согрел ее?

— Да. Ей холодно. Люди ее не слышат. Только я.

— И как ты собираешься это сделать?

— У нее нет крови, — Андрей сгорбился и обхватил коленки руками, — поэтому она мерзнет. У нее вместо крови холодный ночной свет. А ей нужна живая кровь.

— Твоя?

— Все равно. Раньше ей давали кровь другие. Теперь не дают. Ей нужна очень, очень горячая кровь.

— Рассказывай. Не бойся. Я не скажу ему.

— Он не знает, — объявил Андрей, сокрушенно качая головой, — он глух. Он ее не слышит. А я слышу. Луна хочет крови. Знаешь что, — он слегка толкнул меня в плечо, требуя повышенного внимания, — ей нужна кровь мага.

— А я больше не маг, — сообщила я. — Я завязала с магией. Так что я теперь Луне по барабану.

— Луне все равно, ты или другой, — не сдавался Андрей. — Ей неинтересно, что у нас творится.

— А зачем тогда она за нами подглядывает?

— А ей скучно. Представь, одна, там, в холодной вышине. Санди!

— Что?

— Твоя кровь должна подойти.

— Ты хочешь, чтобы я умерла? Или нацедила пару стаканов, этого хватит?

— Нет, — Андрей с удивлением пожал плечами. — Нет, что ты. Ты ничего не будешь делать. За тебя все сделают другие. Санди, они это сделают. Они хотят. А я не хочу.

— А как же Луна?

— Я хочу ей помочь. Но я не хочу, чтоб ты умерла.

— А кто хочет?

— Он, — неопределенно ответил Андрей. — Он думает, тебя надо убить. И Луна будет довольна. Но это не его мысли. Правда, правда. Она сказала ему.

— Она — это Луна? — я начинала нервничать.

— Нет, — сказал Андрей сокрушенно, — я не знаю.

— Это смерть?

— Нет. Она ей служит. Она и Луне служит. А знаешь, Санди, она не как все. Другим все равно, кого использовать, а мишень выбирают покруче. А она — наоборот. Только на этот раз она сделала как все.

— И как ты думаешь, у нее получится?

Андрей надолго задумался.

— Не знаю, — наконец выговорил он. — Мне холодно. Я боюсь. Луна смотрит за мной, и ей не нравится, что я знаю. Она убьет меня, чтобы я молчал. А если я умру, то умрет и он.

— Игорь?

— Не знаю. Он не верит в Луну. Сейчас он придет, и я опять замолчу. Санди, мне страшно.

— Сейчас он придет, и Луна тебе уже ничего не сделает, — заверила я.

Разговор был окончен. Я действительно позвала Игоря. Он смотрелся довольно жалко, — человек, лишенный подсознания. Мне пришлось сильно напрячься, чтобы восстановить их в одном лице.

— Что-то голова болит, — пожаловался Игорь, приходя в себя. — Всегда у меня мигрень на новолуние.

Новолуние. Ну, надо же. Я заторопилась прощаться, уже на пороге сообразив спросить о Тине.

— А сходи к ней, если застанешь, — посоветовал Игорь. — Только она все время сидит у себя в клинике. Даже дочкой не занимается, скинула ее на родителей.

Зачем было дочку заводить? Впрочем, кто бы спрашивал…

Вернувшись домой, я обнаружила, что мои вещи кто-то основательно перетряхнул. Инна еще не вернулась, в комнате Алиночки тоже не наблюдалось движения. Значит, порылась и ушла. Очень интересно. Я открыла дверь в ее комнату (замок на двери не составлял проблемы — достаточно было всего-навсего нажать на рычажок, руку-то мне протягивать туда не обязательно), залезла в шкаф и выбросила все тряпки Алиночки на пол. Подумав, перевернула столик с косметикой. Невежливо, конечно, но надо же людей воспитывать!

После обеда, граничившего с ужином, у меня был запланирован поход на “Евгения Онегина”, что я и сделала с превеликим удовольствием.

Окно Инны еще не светилось. То ли задержалась на работе, то ли, что более вероятно, выгуливала где-то свою драгоценную Алиночку. Вчера она, захлебываясь от восторга, рассказывала мне, как Алиночку любит креветки в кляре и обслуживание в каком-то ресторане, куда я не собиралась идти. Судя по всему, Алиночка не работала и жила за счет любящей Инны. Глупо. Но опять же, не мне судить. Меня отсутствие хозяйки и соседки вполне устраивало — Инна, человек добросовестный, должна была приволочь мне очередную порцию книжек из своей библиотеки. Но провести вечер за чтением мне их так и не удалось.

Прямо на ступеньках около нашей двери сидел и безутешно плакал ребенок.

— Эй, ты! Чего ревешь? — поинтересовалась я.

— У меня маму подменили! — сообщил ребенок, глотая слезы.

Это был мальчик лет восьми, светловолосый, симпатичный, с огромными светло-карими глазами и парой веснушек на курносом носу. Одет прилично. Вид ухоженный. Паранойе взяться вроде бы не с чего.

— Откуда такие мысли, прелестное создание?

— Оттуда, — обиделся мальчик. — Никто не замечает, а я замечаю. Подменили, и все!

— А ну-ка, — тут я заинтересовалась по-настоящему, — ты кто, между прочим?

— Виталик.

Мальчик подумал и добавил:

— Я уже в третьем классе. Не маленький. А они, — он ожесточенно махнул рукой куда-то в пространство, — они думают, я малый придурок!

— Такими словами, Виталик, — я сделала строгое лицо, — ругаться нехорошо. Пошли, расскажешь все по порядку. Я тебя чаем напою. А то неудобно на лестнице.

— Куда? — Виталик испугался. — Не пойду! Мне мама говорила, чтоб я к чужим…

— А я, между прочим, не чужая. Тебе кто-нибудь верил, что твою маму подменили? Нет. А я поверила. И могу тебе помочь. Так что не спорь и пошли.

— А как вас зовут? А вы откуда? А как вы мне поможете?

Потрясающе. Только ребенок восьми лет может задать столько вопросов за три секунды, пока я открывала дверь.

— Ты слишком много спрашиваешь, — мне стало смешно. — Зовут меня тетя Саша, я с Кавказа, помочь тебе могу на том основании, что я ведьма. Удовлетворен?

— Ведьм не бывает, — неуверенно сказал Виталик. — А… вы меня?…

— Не съем, — заверила я. — Ведьмы детей только в сказках едят.

Пока я заваривала чай Виталику и кофе себе, малыш рассказывал:

— У меня была такая классная мама! А потом ее подменили. Она с виду совсем такая же, а я знаю, что это не мама. Я бабушке говорил, и дяде учас… скову… участковому, во! И Любовь Иванне, нашей училке…

— Учительнице, — поправила я. — А они что?

— Они все говорили, чтоб я не мешал. А Любовь Иванна пошла к ней, к этой, которая вместо мамы, и наговорила ей!

— И что, все рассказала?

— Ага, — губы Виталика начали подозрительно разъезжаться, — говорит, я, это самое, педаго-ги-чес-ки запущенный… не хватает тепла… фантазирую, чтобы привлечь к себе внимание!

Должно быть, беднягу и впрямь обидело учительское предательство, раз он так запомнил все эти педагогические штампы, вываленные “Иванной” на его псевдомаму.

— А почему ты думаешь, что ее подменили? Она какая-то не такая стала?

— Да… она не помнит нашу сказку… и про Саритануля… и про клубничное мороженое с ананасом… и она обещала мне братика, а эта, новая, тоже не помнит! И приставку к телеку! И еще раньше она любила зеленое платье, а теперь не любит! И говорит, что мне нужен новый папа!

— А где старый?

— А они разошлись, — со знанием дела пояснил Виталик. — Не сошлись характерами. Мама всегда говорила, что нам и вдвоем неплохо! А теперь нам плохо, потому что она меня шлепает.

— Может, твоя мама просто влюбилась? — предположила я. — Знаешь, как бывает: человек втюрится в кого-нибудь и меняется до костей.

— Если бы она влюбилась, она бы встречалась с каким-нибудь дядей!

Резонное возражение.

— А кто бы ее мог подменить? И зачем?

— А она была этой… ну… мирный атом изучала, — охотно сообщил малыш. — Ее похитили западные спецслужбы!

Боже, до чего детей довели в этой стране…

— А еще она любит луну, — заявил Виталик и совсем помрачнел.

— А что в этом такого? — я почла за благо сделать вид, что не врубилась, но сердце у меня нехорошо екнуло. Что такое творится в этом городе и с этой луной?

Даже мои краткие ностальгические паломничества позволяли уяснить, что с Питером (таки да, как сказал бы Игорь!) что-то явно не то. Исчезла изящная, слегка чопорная и аристократическая питерская мягкость. Еще десять лет назад у любого петербуржца можно было спросить, как, например, проехать на Васильевский остров или что за нашумевшая выставка открылась в новой супербогемной галерее в стильно обшарпанном зданьице на Галерной. Ныне же от тебя еще относительно вежливо, но уже стараются отделаться. Невский заплеван шелухой от семечек, не говоря уж о менее оживленных улицах. Мусор выбрасывается прямо из окон, в подъезды лучше входить в противогазах. Женщины одеваются как попало, мужчины неприкрыто хамят. В метро устроены “туалеты” по углам, в автобусах и троллейбусах то и дело вспыхивают скандалы с контролем и у пассажиров между собой. За три дня я отвыкла вздрагивать при звуках очередной аварии и привыкла к зрелищу автомобильных пробок. Питер стал похож не то на Москву — размерами и урбанистическим бардаком, не то на Нижний Тагил или Запорожье (мерзейший из виденных мною городов на Земле) — духотой и маргинальностью. Мне время от времени становилось просто тяжело на душе, ибо моя родина, город, воспоминаниями о котором я жила, умирала. Откровенное невнимание к ребенку, которому плохо, — это тоже не по-питерски, но вполне в стиле того… места, в коем очутилась я.

— Я раньше любил луну, — заявил Виталик. — У нее такие клевые были полоски на полу. А потом она стала злая. Я ее теперь боюсь. И другие ребята боятся, только не говорят. А эта, новая, не боится.

— Это луна виновата, что она так изменилась, — вырвалось у меня.

— Нет же, — Виталика раздосадовала моя непонятливость, — она не изменилась! Она всегда была такая. Просто она не моя мама, и все.

Я внимательно посмотрела на него. Тяжело парнишке. Потому что… потому что его мать и впрямь как подменили. Очень сложно объяснить, что же не так с человеком, которого ты знал много лет другим. Меняется неуловимая аура, окружающая тебя, любимые словечки исчезают или употребляются не в том смысле, глаза блестят как-то по-другому — никто не заметит, кроме самых близких.

— Ну-ка вспомни, как вы жили с мамой, — скомандовала я. — Вспоминай. Как она тебя ругала, как играла с тобой, как целовала на ночь, как звала к столу. Ну? А теперь подумай про ту, другую…

Он вспоминал. На свое горе малыш уродился действительно сильным Контактером. И знал же, к кому обратиться! Его воспоминания были очень четкими, очень слышными. Я внимательно вслушивалась в них, но, даже если бы попыталась пропустить что-то мимо ушей, Виталик бы мне не дал.

— Черт побери, парень, — перебила я его. — Похоже, что это действительно не твоя мама. Может быть, это твоя тетя? Родная тетя? Вот скажи: у твоей мамы есть сестричка?

— Нет, — Виталик наморщил лобик и покачал головой. — Нет, — растерянно повторил он.

— А может быть, есть? Но ты ее не знаешь? Твоя мама показывала тебе старые фотографии из семейного альбома? Там, где она со всей семьей?

— Да, — с горячностью согласился мальчик, — и рассказывала. И про бабушку Веру, и про дядю Артема, и про моих ку… кузенов. Про Валю и Колю. А про сестричку не говорила. Они были вдвоем, мама и дядя Артем.

Версию про сестру-близнеца пришлось отбросить.

Более странной истории мне еще не приходилось слышать.

— А это точно луна виновата, — вдруг заявил Виталик. — Бабушка Лина говорит, что от нее люди делают странные вещи. Бесятся. Вот.

— Это точно, — подтвердила я, скромно умолчав, что впервые в жизни сбита с толку. — А еще некоторые люди приносят ей жертвы. Ну, это…

Виталик оказался немного образованней, чем среднестатистический третьеклашка.

— Знаю, — авторитетно заявил он. — Друиды и эти… пихии. Так это ж просто.

— Что — просто?

— Да с этими людьми, — для него и впрямь было все просто. — Надо позвать Хитмена и Ксину — принцессу-воина. И они их — чик!

— Разве так можно — чик, и все? — возмутилась я. — На твоих хитменов людей не напасешься!

— А че они в жертву приносят? — вполне основательно возразил малыш. — Чик их! А вот кто мне маму найдет?

— Найдем, — пообещала я. — Во всяком случае, постараюсь. Не с таким справлялась!

Тут мне вдруг стало весело.

— А знаешь чего? У меня есть целых две знакомые принцессы-воина! — сказала я, наслаждаясь загоревшимися глазенками Виталика. — Впрочем, они обе уже давно стали одна императрицей, а вторая открыла школу амазонок.

Виталик пришел в восторг.

— А я знаю, кто вы! — радостно сообщил он. — Вы — разработчик компьютерных игр!

Ну ребенок нынче пошел…

— Точно, — подтвердила я.

— А про Ксину вы разрабатывали? А что там на двадцать пятом уровне?

— Если я тебе сейчас расскажу, тебе неинтересно будет дальше играть, — сказала я.

Виталик ушел. Вернулись мои дамочки. Алиночка немедленно принялась ломиться ко мне в комнату.

— Какого черта? — яростно заорала я.

— Шо такое, — нимало не смутившись, ответствовала из-за двери Алиночка, — шо ты у меня в комнате наделала? Ты шо, охамела?

— А ты, родная моя, о… — это я вспомнила уроки Рэй, потомственного филолога. — И не п…! А то в п… же и получишь. От…сь от меня на…! …!

На этом я иссякла, но большего Алиночке и не требовалось. Я слышала, как кудахчет Инна, заинтересованная в мире между жиличками, как шипит ее подружка, но меня это уже не задевало. Мне нужно было собраться с мыслями. Но и этого мне не позволили: в пол-первого ночи ко мне ввалилась Инна и принялась уговаривать меня помириться с Алиночкой.

— Инна Федоровна, — устало произнесла я, не думая о последствиях, — у меня серьезные проблемы. Я устала, я хочу отдохнуть. В конце концов, я пожилой человек, я родила ребенка в таком возрасте, когда другие обзаводятся внуками. Мне нужен покой. Вместо этого на меня объявляют сезон охоты, с моими друзьями случаются всевозможные несчастья и еще начинающий Контактер попросил меня о помощи. А я, по этике Контакта, не имею права ему отказать. Вы меня понимаете? Вижу, что понимаете. Придется понять.

Инна Федоровна растерянно смотрела на меня.

— Я… я скажу ей, чтобы не ходила в вашу комнату, — наконец выговорила она.

— И очень меня этим обяжете. Иначе я ее просто убью. Мне уже приходилось это делать, так что поверьте — я слов на ветер не бросаю.

Конечно, Алиночку я бы ни в коем случае не стала убивать. Но на Инну это произвело неизгладимое впечатление. Она в страхе кинулась прочь из моей комнаты. А у меня испортилось настроение на целый день вперед, потому что покоя, как я и предполагала, мне и во сне видеть не придется.

Утром, прошвырнувшись по выставке абстрактной скульптуры (там же, на Галерной), я решила снова навестить Рэй. Мне казалось, что она лучше других поймет, что происходит.

За дверью компьютерного центра (а Рэй чаще всего обреталась там, если не бежала на задание — но плохим была бы я Контактером, если бы она сейчас ушла!) слышался сердитый юношеский голос.

— Достал, блин, — жаловался невидимый паренек, — со своими эквейшенами! Заколебал! Напихал их столько, что я и до завтра не доверстаю эту фигню! Аналитик, блин!

Работа советника сродни деятельности аналитика. Поэтому я обиделась за своего почти коллегу. Но тут невидимый верстальщик решил расслабиться и запустить какую-то игрушку.

— О! — радостно возопил он. — Поехали!

Но его радость быстро улетучилась.

— Он меня буцнул, — пожаловался юноша в пространство — очевидно, он был один в кабинете. — Я тебе покажу, как буцаться! Есипадла!

Я толкнула дверь, соображая, что бы могло зваться есипадлой. В это время верстальщик сменил гнев на милость — этакое сладостное предвкушение близкого уничтожения противника.

— Либздия-аночка! — нежно протянул он.

И тут у меня, что называется, поехала крыша — подозрительно часто она стала ехать в последнее время.

— Не смей меня так называть, ты, каракатица!

Под руки мне попался системный блок в полуразобранном состоянии, торчавший на одном из столов, я ухватила его и со всей дури обрушила бедному любителю компьютерных игрушек на череп. И нет бы я действительно комплексовала по поводу своих наклонностей, — отродясь такого не было за три последние инкарнации! Однако посмотрела бы я в глаза тому злодею, который придумал окрасить вредного робота в ядовито-розовый цвет…

— Я тебя самого сейчас так буцну, что не скоро забудешь! Я тебе покажу есипадлу! — продолжала я бушевать. Несчастный парнишка съежился — а кто бы не съежился под тяжестью блока, пусть и полуразобранного, на голове? — и единственным спасением для него было появление Рэй. По счастью для него, Рэй не слышала его пассажей с “либздияночкой”.

— Есипадла? Ты так на нее сказал? Ты че, вообще поехал? — возмутилась она.

— Да я не на нее, — пищал верстальщик, потирая разбитую маковку.

— Ты поговори мне еще, так я добавлю! Совсем распоясался! — ворчливо заметила Рэй. — Иди отсюда отдыхай, мне нужно с человеком поговорить. Надо же, а! Есипадла!

Продемонстрировав верстальщику либздияночку-есипадлу в процессе, я немного успокоилась и даже относительно толково сумела поведать Рэй о визите Виталика.

— Черт-те что, — выпалила прямолинейная Рэй, потому что больше сказать ей было нечего.

Отмахнуться от ребенка, оставив его один на один с бедой, — это было похоже на нынешних взрослых питерцев, если они вообще еще могли так называться. Но не может, не имеет права Контактер отмахнуться от другого Контактера, обратившегося к нему за помощью. Рэй это знала не хуже меня, потому и не стала спрашивать, для чего я согласилась. Впрочем, я уже упоминала о ее благородстве.

В сущности, я и не сомневалась, что могу на нее рассчитывать. Ей, кстати, прямая выгода мне помочь: какой материал, черт побери, получится!

Рэй слезла со стула, на который уже успела взгромоздиться за время нашей беседы, подошла и обняла меня. Крепко обняла.

— Ну как же тебе не хочется быть доброй, — простонала она. — За что угодно прячешься, за этику, за выгоду. А не хочешь признать, что тебе просто стало жалко пацана…

— Рэй, — безжалостно ответила я, — ты просто сентиментальная стареющая лесбиянка. А я — нет. Я старая злая ведьма, и оттого, что я ушла на заслуженный отдых, я ничуть не стала добрее. И вообще, я не помню, говорила я тебе или нет, но маги не бывают добрыми. Они и злыми-то не бывают по-настоящему.

— Потому-то некоторые и на покой уходят раньше времени, — поддела меня Рэй.

— Да ты придумаешь еще! Я ушла потому, что мне стало трудно сдерживать свою силу, вот и все. Добро или зло там, это мне неинтересно. Я должна заботиться о равновесии.

“Чик их!” — выкрикнул кто-то в моем мозгу.

Вот этого-то “чика” допускать и нельзя. Нельзя давать волю ребенку, сидящему в каждом из нас, — незлому и негадкому, но легко поддающемуся инстинкту разрушения. Хотя — у многих это довольно испорченный ребенок. Рэй, однако, несогласно покачала головой: я ее не убедила.

Однако ее любезной готовностью помочь мне я пока не могла воспользоваться. Я просто не знала, что мне делать.

Из “Питерского фонаря” я зашагала в новое здание ФСБ.

Раньше оно было неброским стандартным строением и располагалось в неприметном переулке, название которого не давалось памяти. Теперь же — куда там, роскошный дворец из стекла и металла отгрохали неподалеку от Исаакиевского! Естественно, квадратные вышколенные мальчики у входа, ненавязчиво так интересующиеся, куда, кто и по какому делу. При этом мне доступно разъяснили, что вообще-то пускать никого не велено, но документы все равно нужно предъявить. Я опешила.

— Если вы меня все равно не пускаете, зачем вам мои документы?

— Так положено, — уклончиво ответил один из “мальчиков”.

— Что значит — положено? Вы или пускаете меня и проверяете мои документы, или даете мне от ворот поворот, и на этом все кончается. Зачем вам знать, кто я?

— Как — зачем? — подключился к разговору другой. — Мы ведем учет граждан, обратившимся в нашу структуру. Статистика там, социальный состав, почему, по какому делу…

— По личному я делу, — устало произнесла я. — Мне нужен как раз отдел статистики.

— Зачем?

— Я же сказала — по личному делу!

Я уже развернулась, досадуя, чтобы уйти, но мальчики как-то очень быстро положили мне руки на плечи.

— Детки, — сладенько осведомилась я, — вы любите рукоприкладство или просто интересуетесь моей мускулатурой?

— Протокол достань, Горбачев, — бросил один из них через плечо. — Пиши: “Отдел статистики”. Еще пиши: на вопросы отвечать отказывалась.

— Подозрительная какая-то, — пробормотал Горбачев. — Фамилия как?

— Ты ко мне или к нему? Так он моей фамилии не знает, — съехидничала я.

Ведьма прошла бы между этих парней в момент. Но я уже не была ведьмой. К тому же меня поразили идиотские нравы ведомства, в которое я опрометчиво ломанулась. В это время один из мальчиков наткнулся на мой пистолет и радостно заорал:

— Оружие! Горбачев, пиши: “Оружие”! Пистолет марки…

Он на миг запнулся, и я ловко врезала ему локтем в солнечное сплетение, заодно перебросив через голову тушу второго. Горбачев секунду обалдело пялился на побоище, потом очнулся, бросил протокол вместе с ручкой на землю и кинулся ко мне. Зря, кстати, — с такого разбега на ногу противника напороться легче легкого.

— Ребята, эскейпнитесь! — взывала я, укладывая бравую троицу в штабель. — Нельзя же так! Я же к вам с миром пришла, чего вы беситесь?

К тому времени, когда я закончила взывать, ребята уже не могли мне ничего ответить. Они оказались на удивление неинтересными противниками. Зато ко мне спешили еще несколько человечков в погонах — патруль милиции. Патрулей в Питере за девять лет развелось видимо-невидимо, хотя мелочь по карманам тырили, по-моему, еще поболе прежнего. Юный сержант, на добрых пару метров опередивший подчиненных, ринулся на меня с воздетой дубинкой.

— Чувак, — задушевно позвала я, — убери-ка ты свой демократизатор. Он тебе еще пригодится в качестве вибратора. А мне вибраторы, представь себе, не нужны.

На последнем слове я въехала бедняге в челюсть. Мелкий инцидент плавно перерастал в Мамаево побоище. Методично избивая несчастных представителей власти, я не забывала призывать их хотя бы разобраться в происходящем. Наконец сержантик понял, что ко мне стоит прислушаться.

— Что здесь имеет место? — важно спросил он, утирая кровь из разбитого носа.

— Кабы я знала, — ответила я честно. — Хотела обратиться сюда, в отдел статистики, по интересующему меня личному вопросу. Не пустили. Однако, указав мне путь отсюда, все же потребовали документы. Спрашивается — зачем? По какому праву? Ни черта это не положено, — зарычала я, заметив слабые дергания Горбачева, — никогда не было положено, а теперь положено?

— А когда вы еще сюда обращались? — удивился сержантик.

— Признаться, я в последний раз бывала в Питере девять лет назад, — тут я немного смутилась. — А еще лет двадцать назад я здесь жила как коренная петербурженка.

— Она оказала нам сопротивление, — наябедничал один из фээсбешников, — и у нее незарегистрированный пистолет.

— Я стала сопротивляться, потому что вы начали выкручивать мне руки! — возмутилась я. — А оружие я ношу на законных основаниях. Вот мои документы…

Мои документы и патруль, и служивых заинтересовали чрезвычайно. Во-первых, оказалось, что лет семь назад в Российской Федерации обменяли паспорта; у меня, естественно, был старого образца.

— Ничего удивительного, — заметила я, — я же живу на Кавказе, в Грузии.

Весмариэльский мой адрес был немедленно и аккуратно переписан сержантом по фамилии Пушкарев.

— Направим запрос на всякий случай, — пробубнил он, и меня взяла досада. Все дело в том, что Весмариэле ни на каких картах не значится, больше того — обитатели Земли даже не подозревают о его существовании. Пушкарева ждало жестокое разочарование…

Вообще, единственной моей ксивой, с которой все было в порядке, оказалось это самое разрешение на ношение оружия. По счастью, со мной был именно тот пистолет, на который это разрешение было выписано. Меня долго и пристрастно пытали насчет отсутствия прописки, отсутствия штампа возле записи о детях, отсутствия еще чего-то… Особенно интересовался дотошный Пушкарев целью моего визита в Питер.

— Надо бы задержать, — раздумчиво подытожил он в пространство. — Я ее фотографию на столе у одного нашего следака видел. Точно, надо задержать.

— Не надо меня задержать! — запротестовала я. — Откуда ты знаешь, может, он в меня влюблен, следак-то твой? Как его, кстати, зовут? Не Долгобородов?

— Нет, — Пушкарев впервые глянул мне в лицо не искоса, а прямо и открыто. — Долгобородов — наш зам. А тот — Рубцов.

— Позволь, но ты же в таком случае работаешь в другом районе, — поразилась я.

— Подменяю, — Пушкарев криво усмехнулся, и я решила ковать железо, пока горячо:

— Узреешь своего Долгобородова… Ивана? Он же Иван? Значит, тот! Так вот, увидишь его, передавай привет от Санди. Скажи, я помню и о том, как мы ходили в горы, и о том, что я ему обещала…

— А что вы ему обещали? — подозрительно вопросил Пушкарев; остальные с явным неодобрением прислушивались к разговору.

— А есть в горах Кавказа такое местечко — Имрэй, — я пошла на блеф. — Вот и скажи: я помню об Имрэй.

— Имрэй, — послушно повторил сержантик. Он был совсем молоденький, лет двадцать, не больше. Мне стало даже жаль его. Но — не хочешь оказаться с разбитым носом, не мешай отставным ведьмам!

— Должно быть, твой Рубцов взял мою фотографию у него, — предположила я, краем глаза (мне, с моим косоглазием, это было несложно) наблюдая за его реакцией. — Интересно, зачем?

— Нет, — тихонько шепнул сзади еще более молоденький ментик, — к нему фээсбешник приходил.

— Мне только внимания фээсбешников и не хватало! — простонала я. — Ну, ладно.

Для доблестной милиции и впрямь было все ладно — Пушкарев и компания не захотели связываться с подружкой начальства. Зато привратники не считали разговор законченным. Один из них уже успел связаться по мобилке с кем-то из начальства; через две секунды после ухода патруля на отделанное мрамором крыльцо высыпали штук десять квадратных мальчиков в форме и несколько человек посолиднее.

— Подполковник Верданский, — представился один из них, — начальник службы статистики. Кто ко мне?

— Я, — бестрепетно я шагнула вперед, и моя бестрепетность, похоже, произвела на Верданского некоторое впечатление. Он внимательно рассматривал меня.

— Что вам нужно… И что это за побоище? — мрачно произнес Верданский.

— Побоище, господин Верданский, учинила не я, а ваши орлы. А я к вам по личному вопросу.

— По какому личному?

— А может, наедине? Вопрос-то личный.

— Ваши документы, — потребовал предводитель квадратных мальчиков, неожиданно тихо для своего веса подобравшийся ко мне. Я спокойно продемонстрировала ему весь свой джентльменский набор.

Верданский покачал головой.

— Я приму вас, — произнес он после минутного раздумья. — Мне кажется, вы сможете быть нам полезны. Идемте, пожалуйста.

Пистолет меня немедленно попросили сдать на входе. Но вежливо, даже выдали какой-то жетончик.

— Меня интересует семья гражданки Иртеньевой, — без обиняков сказала я. — В частности, я хочу знать, сколько детей было в семье и нет ли у Галины Васильевны Иртеньевой сестры-близнеца. А если есть, то где она теперь. Еще меня интересует… я хочу сказать, что может оказаться, что сестра эта или отдана на усыновление, или умерла при родах или во младенчестве… словом, неважно, что с ней сейчас. Главное, была ли она. А также нет ли у Галины Иртеньевой двойника.

— Странная просьба, — удивился Верданский. — Не могли бы вы объяснить, почему…

— Могу. Ко мне обратился сын Иртеньевой, Виталий. Он утверждает, что его мать подменили, так как она, внешне оставаясь почти прежней, стала вести себя совершенно по-другому. В частности, изменились ее вкусы, манеры разговаривать, она не помнит те милые пустячки, которые обычно бывают между родственниками. Она стала по-другому с ним обращаться. Я обещала ему помочь.

— Сколько лет сыну? — после недолгого молчания спросил Верданский. Я присмотрелась к нему повнимательнее. Вопрос был задан явно не из пустого любопытства, хотя к этой истории Верданский не был причастен. Я отчетливо видела и то, и другое.

— Восемь.

— А вы… знали его отца?

— Нет. Вынуждена сознаться, что я знаю только Виталика.

— Да, — выдохнул Верданский и снова замолчал, опустив голову. Наконец он поднял ее и попросил: — Расскажите мне о нем. Какой он теперь? Как он учится, ведет себя?

Я честно рассказала то немногое, что знала. Верданский еще немного помолчал, затем кивнул головой, стряхивая с себя сгустившуюся печаль, и включил компьютер. Пока загружалась программа-досье, он не произнес ни слова. Мне стало жаль его. Что бы ни было у него с Иртеньевой, о сыне он действительно тосковал.

— Если с Галиной что-то случилось… словом, я помогу вам, — тихо сказал Верданский, не глядя на меня. — Сделаю все, что в моих силах. Вы уже были у нее на работе?

— Виталик не знает точного адреса. Он смог назвать мне только ее полное имя и род занятий. Кстати, он считает, что ее, как специалиста по атомной физике, могли похитить западные спецслужбы.

— И это возможно, — задумчиво проговорил Верданский.

— Как вас, кстати, зовут?

— Константин Алексеевич. Послушайте… Александра Ивановна… Санди…

— Вот те раз!

— Я не шучу. У нас на вас есть свое досье. Я знаю, что вы экстрасенс. Скажу вам больше: разрабатывалась программа привлечения экстрасенсов, в том числе и вас, к… к нашей работе. Но вы просто ушли в тень. Чем вы заняты теперь? Разыскиваете детям их пропавших мам?

— А вы сразу поверили, — оценила я. — Слушайте, Костя… вы позволите? Мы с вами ближе по возрасту, чем многие, кто звал меня просто Санди… так вот, вам повезло. Вы сами не знаете, на что способны. Хотя ваша знаменитая интуиция вас никогда не подводит, и за это вам прощается очень многое.

— Вы правы, — Константин нимало не удивился.

— Я занята программированием. Разработкой компьютерных программ. А на своих способностях ведьмы я решила поставить крест. Понимаете, они начали выходить из-под контроля. Да, еще: вы хороший союзник. У вас неплохие возможности и сильный побудительный мотив. Давайте так: я устраиваю вам встречу с сыном на нейтральной территории, а вы делаете все, что я вам велю, чтобы найти вашу бывшую жену. Договорились?

— Вы и это знаете, — Константин усмехнулся. — Я согласен. Я бы согласился без всяких условий с вашей стороны. Без отца ребенок еще может как-то обойтись, но вот без матери…

— Боюсь, что ему придется не обходиться без отца, — спонтанно брякнула я.

Константин резко обернулся ко мне.

— Это… просто опасение? Или вы что-то чувствуете?

— То-то и оно, мил человек, что ничего. Ничего. Потому мне и не по себе. Обычно я всегда знаю, жив или нет человек, о котором я думаю. А тут… правда, я глубоко еще не искала. Но поищу.

— Что должен делать я?

— Первое — дать мне адрес ее НИИ или где она там работает. Второе — направить срочные запросы во все клиники Питера. Приложите фотографии Галины. Не исключено, что двойничок-то поддельный. Я-то склоняюсь к близняшке, потому что настолько точно изобразить кого-то другого чужому почти невозможно, но чем черт не шутит. — Я договорила, уже зная, что неправа. — Скорее всего, вы что-то найдете, — завершила я несколько нелогично, но Константин уловил ход моих мыслей.

— Она жила только с Виталиком? — дождавшись моего кивка, он продолжал: — Ее знакомые и сослуживцы или не знали ее настолько хорошо, чтобы заметить подмену, или просто не обращали внимания. Плавает, как утка, летает, как утка, и крякает, как утка. А Виталик заметил. Верный расчет, черт побери, — кто же обратит внимание на детскую болтовню!

— Маленький фактор они в расчет все же не приняли, — засмеялась я. — Так что не такой уж и верный.

— Спецслужбы, — Константин задумался. Тем временем чудо-комп наконец-то нарыл кучу информации по Иртеньевым. Я пересела поближе, и мы вместе принялись смотреть все материалы. — Вы как считаете?

— Я считаю, что людям необходимо говорить правду, — это было то, чего мне отчаянно не хотелось. — Вы, Костя, способны к Контакту. То есть, грубо говоря, к телепатии и ясновидению. У вашего сына был один шанс из десяти унаследовать эту способность. Однако, если Контактеры — оба супруга, шансы возрастают. Виталик, несмотря на нежный возраст, думает громче, чем говорит. Следовательно, что?

— Галина — экстрасентка, — Константин покрутил головой. — Ну и ну!

— И, судя по всему, довольно сильная. Если она хороший специалист… а она хороший специалист. Иначе вы бы отмахнулись от мнения Виталика насчет спецслужб. Контактеры обычно более интеллектуальны. Поэтому я считаю, что спецслужбы тут ни при чем. Открою вам секрет…

И тут я пересказала Константину кое-что из того, что услышала от Андрея.

— Но он же сумасш… — Константин поперхнулся. Понял, видать.

— То-то и оно. Подсознание в чистом виде. Потому и чувствует, не зашоренное, не ограниченное привычными представлениями, то, чего мы с вами не чувствуем.

— Охота на ведьм, — поразился Константин. — Средневековье какое-то! Ну, ладно…

На прощание я сказала:

— Надо спешить, Костя. Виталика надо спасать. Нет, не от инквизиции — от его новой мамаши. Она его бьет. Если поймет, что малыш растревожил осиное гнездо в нашем лице, может и убить.

Кажется, Константин понял, что нас было более двух.

Информация, выданная нам его компом, давала неплохую пищу для размышлений. Галина была начальницей главной лаборатории в Институте атомной промышленности. То есть главных лабораторий там было несколько. Галина занималась вопросами атомных электростанций. Уже, кстати, повод для похищения. Наверняка рассчитывали на это, сволочи… В этом Институте Галина проработала всю свою жизнь. Росла быстро: от лаборантки, втиснувшейся после политеха на должность малонужного винтика по большому блату, до инженера, старшего инженера, заместителя начальника лаборатории, начальника звена, еще какого-то структурного подразделения — и вот дослужилась. Знала четыре языка, кроме русского: английский, испанский, японский, украинский. С родными почти не общалась. Правда, в одном доме с ней жила ее родная тетка (бабушка Лина, что ли). Виталика родила, не состояв в браке. Работала на восьмом месяце, после родов не успела очухаться — месяц просидела и опять на работу. Болела раком горла, прооперирована. Полностью выздоровела. Надо будет спросить у Игоря, но, по-моему, с неКонтактным человеком такого просто не может быть. Значит… ха! Значит, знала о своем даре-проклятии, знала и умела применять. Вот он — настоящий мотив! Однако два года в жизни Галины выпадали. Она просто исчезла. Не было никаких записей, кроме краткого: “Выехала из г. Санкт-Петербурга в неизвестном направлении”. Случилось это еще до рождения Виталика. Через два года вновь появилась, восстановилась в родимом политехе и три курса сдала экстерном за год. М-да…

— Как все запущено, — вслух произнесла я, стоя у врат атомной альма-матер.

Пускать меня туда, знамо дело, не хотели. Вахтер придирчиво изучал мои документы, консультировался с кем-то по телефону, уточнял цель визита. Спасибо, хоть о пистолете не узнал. Наконец, моя счастливая звезда сжалилась — меня пропустили.

Потом я еще полчаса блуждала по бесконечным коридорам типового длинного и гулкого здания, пытаясь разыскать кабинет начальницы.

На меня подняла глаза миловидная женщина. Приятные черты лица, большие карие, как у сына, глаза, волосы окрашены в красивый цвет опавших листьев. Возле правого уха — небольшая пикантная родинка. Это-то меня и заинтересовало в первую очередь: на фотографии Галины родинки не было. Изменилось и выражение глаз. Это не были холодные и спокойные глаза Контактера. Но не были и загроможденные эмоциональными переживаниями глаза обычного человека. Мне почему-то было неприятно, словно я вместо теплой человеческой руки пожала лягушечью лапу.

— Конничива, Галина Васильевна, — нагло сказала я.

— Что? — она переспросила растерянно, так растерянно, что стало понятно: дальнейшая демонстрация познаний в японском уже не понадобится.

— Здравствуйте, говорю, — я сделала недовольное лицо. Она тоже.

— Что вы хотели?

Ни тебе здрасьте, ни привет. Сынок-то воспитан неплохо.

— А мы с вашим сыном тут кой-куда собираемся, — ответила я, безуспешно пытаясь придать вокалу простонародный акцент. — Так я и подумала, отпросить, может?

— Куда это вы собираетесь? Он мне ничего не говорил, — Галина нахмурилась.

— А он вообще скрытный.

Пробный шар. Виталик не из тех детей, что секретничают. Проглотила, не подавившись.

— Это точно, — проворчала недовольно. — Так куда вы идете?

С незнакомым человеком, конечно, откровенничать не будешь. Но приличная любящая мамаша готова трепаться о своем чаде всякому встречному. Это раз, а второе — не худо бы и спросить, кто эта незнакомая женщина, с которой твой сынуля куда-то там едет. Но, если не уверен, что знаешь всех родственников, спрашивать не станешь, и это еще один плюс в пользу Виталиковой гипотезы.

— А я его в музей хочу сводить, — отвечаю, — он уж год как просится.

— И давно он вас просил?

Глухая, что ли? А! Пытается выяснить исподволь, кто я. Хитрая, лисичка-сестричка…

— А тогда, когда вы у нас гостили, — поистине, нахальство второе счастье. — Он еще с моей Сашкой так подружился. Прямо водой не разлить. И вчера все спрашивал.

— Да, — хладнокровия ей не занимать, — прямо пара голубков. Как там Сашенька?

— Ой, отлично! Вчера сразу две пятерки принесла! Такая выросла, вы ее и не узнаете!

— Дети, они быстро растут, — тут моя визави сообразила, что ведет себя не как настоящая мама, — мой тоже за год на одиннадцать сантиметров вымахал.

Ее глазки при этих словах нисколько не потеплели. Надо будет проверить.

— Ну ладненько, — с этой мне взять нечего больше, — так вы не против?

— Нет-нет, конечно, идите…

От Галины я зашла в другую комнату, на дверях которой было начертано: “Замес ител ”.

— Замесител, — задумчиво повторила я. — А что он месит? Сейчас мы что-нибудь замесим…

Заместителем была дама лет пятидесяти, в строгом темно-синем костюме, слегка скрадывавшем лишний вес, со старомодными очками на славянском курносом носу.

— Здрасьте, Марина Сергеевна! Не узнаете? А я Александра Ивановна, Галечки Иртеньевой сестра двоюродная. Мы с Виталяшкой тут заходили к маме…

— А, помню-помню, — радостно откликнулась заместительница, испытывая отчетливую неловкость; сомнения ее пока не мучили, и то слава Богу, — редко же вы заходите. Как Виталик поживает?

О, вот это я понимаю.

— Виталька молодцом! Учится, конечно, не в полную силу, но его башка варит за полкласса, — убежденно сказала я, исходя единственно из знания привычек Контактеров, — здоров, только мамы ему не хватает.

— Да, Галина у нас трудоголичка, — усмехнулась Марина Сергеевна, — скоро домой вообще ходить перестанет, сюда переселится. Раньше еще как-то меньше надрывалась, а в последние три месяца днюет тут и ночует. Вы бы на нее как-то воздействовали…

Черт, опять это слово. Да не могу я воздействовать! Стоп, речь ведь идет о новой Галине. Видимо, она не так талантлива, как настоящая, вот и приходится ей перерабатываться.

— Она совсем изменилась, — сокрушенно подтвердила я, — замучилась…

— Точно, — мы с Мариной Сергеевной пели в унисон, — дерганая такая стала. То, бывало, и кофейку зазовет попить, и про детей расспросит, и про своего часами рассказывает. Веселая, шутить любила. А теперь стала угрюмая, у себя в кабинете одна запирается, под глазами синяки…

— Во-во, — обрадовалась я, — сколько мы ей все говорили: нельзя себя так мучить! Себя угробит и сын почитай без матери растет. Кончится это все неврозом и язвой желудка…

Еще немного поболтав о специфически медицинских проблемах применительно к атомной физике, мы расстались. Больше ни с кем здесь, насколько я успела понять, у родичей Галины приятельских отношений быть не могло, а если и могло, то слишком эти сотрудники заняты делами, чтобы запомнить, кто же конкретно навещал их начальницу на работе.

Время до концерта в филармонии (“Времена года”, Чайковский и Вивальди) еще оставалось, и я с пользой потратила его, ненавязчиво пытаясь выяснить, не изменилось ли поведение Галечки Иртеньевой за последние три месяца. Соседи, конечно, ничего не замечали. Однако кто-то, полная женщина в красном халате (отродясь питерцы не шлялись по улицам в халате! Даже ведро мусорное и то не выносили! Что за черт?), назвавшаяся соседкой снизу, пожаловалась, что в последнее время сверху раздаются крики и плач ребенка. А еще две старушки пожаловались, что Галя перестала здороваться, а если ей говоришь, то делает вид, будто вообще видит тебя в первый раз в жизни. Бодренький старик с удивлением заметил, что Галина уже не восхищается его цветами (“Подумать только! Раньше она всегда останавливалась поболтать со мной о цветоводстве!”), вообще ничем не восхищается, вид у нее вечно недовольный и мрачный.

М-да, как все запущено… Почему-то мне вдруг понравилась глупая присказка, услышанная по радио. Однако я забыла о собственных проблемах. В настоящее время в славном городе Питере, растерявшем былую славу самого интеллигентного города мира, обретаются минимум два человека, которым очень хочется меня угробить. Не обманывает ли меня предчувствие, что исчезновение Галины — их лап дело? Может быть, этого мне просто очень хочется? Одним махом — двоих побивахом?

С этими невеселыми мыслями я и пошла на концерт, не успев переодеться, набралась там очередной дозы классики и уже в отличном настроении топала домой.

Вот все-таки что значит правильно сорганизоваться и потратить день с пользой. Надо будет во всех подробностях рассказать это Виталику… потом, когда все закончится. Пусть берет с меня пример. Я ностальгически прошагала мимо Казанки — эх, сколько же фенечек я нацепила здесь когда-то! — окинула взглядом торчавших там унылых личностей (судя по всему, свободу любви они понимали в несколько ином плане, чем хиппи) и затормозилась.

Среди унылых личностей торчал мой племянник. И не просто торчал, а явно поджидал кого-то.

Я не думала, что двадцать пять лет спустя сумею узнать этого румяного пухлого малыша. Теперь крошка Шура вымахал до двухметровой отметки. Узкие руки компьютерщика, витые мускулы спортсмена, беззащитные, подслеповатые глаза… в меня парень пошел. На мать не похож совершенно. Интересно, какая теперь Оля? Тоже в очках (это у нас фамильная черта)? Шурик беспокойно оглядывался, наконец из-за угла вынырнул тщедушный юноша с хорошеньким ангельским личиком… интересно, откуда в этом аду ангелам взяться? Впрочем, у моего племянника хороший вкус. Как и у меня. Эх, Шурка, и чего тебе не живется, как всем нормальным людям?

Я осторожно подошла к ним. Разговор, который они вели, был обычным разговором влюбленных, но и из него тоже можно было кое-что почерпнуть. У блондина, которого звали Лешка, был маленький племянник и сестра, а также любимая мать. Шурка же сообщил, что из их семейства уходит отец, а сестра (то есть моя племянница) Нина работает в “Питерском фонаре” и дружит с моей Джиневрочкой! Честно говоря, услышав про отца, я испытала некоторое разочарование. Если это Козельцев, то моя сестра демонстрировала определенную глупость, выдерживая этого деспота столько времени. Скорпион по Зодиаку, самец-мачо по убеждениям, причем совершенно неисправимый. По счастью, Шурка не унаследовал отцовские черты. Это было безобидное создание, неспособное даже написать мало-мальски разрушительный вирус. Вот Лешка… это уже кое-что. Сильные и опасные страсти под твердой оболочкой пуританского воспитания.

Занятые только собой, они не заметили, что я напряженно прислушиваюсь к их разговору. Однако у них были и другие свидетели. По плешке — назвать ее тусовкой было уже невозможно — шарился рослый молодой парень примерно Шуркиных лет, довольно симпатичный на вид, с бесстыдными стальными глазами сердцееда и волевым подбородком человека, не привыкшего отступать ни перед чем. У меня возникло искушение счесть его совершенно бессовестным, но — увы! Сего достоинства лишена даже я. Шурик увидел его, узнал, замахал ему рукой, они перекинулись парой слов, и тут вьюнош (Валерий, так его назвал Шурик) вытащил фотографию. Мою фотографию, смею заметить. Должно быть, это и был Рубцов, о котором рассказывал сегодня сержант Пушкарев.

Интересно, что Шурик меня, по-видимому, помнил и чтил. Он даже рассказывал обо мне своему приятелю, ибо тот узнал меня по фотографии первым. Рубцов начал мямлить что-то насчет какого-то расследования. Он действительно еще не решил, что со мной делать. Он мямлил и думал: “Эта твоя тетя, друг Саня, может принести мне на блюдечке миллион долларов”. И мне не нравился ни общий ход этих мыслей, ни то, за что ему обещали миллион, ни, наконец, то, что этот болван (причем умный болван) даже не знал, кто меня заказал. Заказали — и все. А заказчик, между прочим, тоже не дурак, неплохой психолог… знал, к кому обратиться. Я решила вмешаться и пересказала общительной троице небольшой сюжетик, кажется, из Агаты Кристи, закончив поучительно: “Не суйся в омут, он может оказаться без дна”.

У меня не было возможности пронаблюдать реакцию. Я сразу же смылась, чтобы они меня не узнали. Но рожи у всех троих были довольно глупыми.

Вечером я была занята. У меня было важное дело, ради которого, собственно, я и сперла у верстальщика-есипадлиста ключи от компьютерного центра. Важное дело заключалось в блестящем компакт-диске с надписью “Ксина — принцесса-воин”.

Перед тем, как начать игру, я загрузила “Пейджмейкер”, нашла файл, над коим бился несчастный есипадлист, и добросовестно доваяла его. Нужно же было чем-то отблагодарить одинокого страдальца — за ключи и разбитую макушку.

Машины в “Питерском фонаре”, несмотря на его широкую популярность, оказались так себе, марки “прощай, молодость”. И, пока загружалась “Ксина”, я позвала Виталика.

— Привет, малыш!

— О, тетя Саша! Как ваши дела? А я уже сплю. Я сегодня пятерку получил. По пению.

— Молодец, — засмеялась я.

— А вы где, тетя Саша?

— А меня нету. Я тебе снюсь. Ты спи, я тебе сказку расскажу. Жила-была одна тетя, и детей у нее не было, и счастья тоже. Вот она и стала злая. Кто она — я пока не знаю. Но она не твоя мама, кто угодно, только не она. Я сегодня видела ее и твоего… ну, еще одного человека, который будет нам помогать. Поэтому я уже кое-что знаю.

— А где моя мама?

— Тоже пока не знаю. Слушай, давай завтра встретимся. Ну, например… в двенадцать у Эрмитажа. В Эрмитаж пойдем, я тебе зал рыцарей покажу. Не бывал еще?

— Бывал, — заявил Виталик, — с мамой. Только я совсем маленьким был.

— Во. Теперь все по-новому увидишь. Ну, до завтра…

Виталик был удивительно вежливым ребенком — даже во сне попрощаться не забыл.

Кто такая была эта Ксина и откуда вообще взялось малопонятное имечко, вряд ли знали и разработчики. Но в остальном они потрудились на славу — уж я-то могу отличить хорошую работу от плохой. Игрушку сделали по древнегреческим мифам, каждый уровень нес с собой массу забавной и, наверное, нужной ребенку информации на эту тему, а заодно и на тему античной истории; кой-чего не знала даже я. Любой геймер бы наслаждался трехмерной графикой с эффектом полного присутствия, продуманными головоломками, совершенно убийственными репликами героев типа “мне моя жизнь дорога как память”… знакомая, кстати, реплика. Кто-то при мне ее не раз повторял. Уж не я ли? И мелодии странно знакомые, чуть ли не с рождения. Через полтора часа я добивала после Геракла Лернейскую гидру, еще час спустя — пыталась отбить Ипполиту у Тезея, на рассвете рубилась с самим Аресом, походя свернув башку Минотавру. Угробив всех противников, подсунутых мне фирмой “Россия Комп плюс”, я совершенно отъехала.

На высокую скалу вылезла толстая Сапфо с лирой в руках, перебрала струны, вынув из них звук, подозрительно похожий на электрогитару через дисторшен, и завела песню в нашу с Ксиной честь на собственные слова. Бегущая строка внизу дисплея объясняла для чайников, кто такая Сапфо и что в ней было хорошего, а за спиной поэтессы отплясывали рок-н-ролл мускулистые лесбиянки (по географическому, конечно, признаку… а вы что подумали?) из первого в истории человечества Союза писателей. Теперь я уже окончательно узнала мелодию. Это был мой собственный хит “Парус”! Вот не думала, что на него так хорошо ляжет сапфическая строка… Песня закончилась, побежали титры, и в них промелькнула строчка: “Музыка Александры Снегиревой и группы “Сильфида”.

Приятно, черт побери, когда от тебя что-то остается в истории.

Я вытащила компакт из сидюшника, твердо решив не возвращать его в пункт проката. У меня тоже есть дочь, которой тоже надо бы изучить античную историю. Уже начинало светать, и я торопливо выскользнула из кабинетика с громким названием “компьютерный центр”. Ключ бросила возле двери — пусть думает, что обронил.

Хорошо, что я умею мгновенно и полностью отключаться — обычному человеку такое не под силу. Иначе я бы просто не выдержала “отдыха” в Санкт-Петербурге: культпоходы, посещения друзей, теперь еще Виталик, чтение книг — недели не хватит. Интересно, что по ночам в Питере теперь отключают электричество, и приходится покупать свечи. Я обычно покупаю черные, для пущей стильности, и мою славную квартирохозяйку это приводит в неописуемый душевный раздрай: она думает, что я занимаюсь черной магией. Двух часов отключки прямо на полураздолбанной скамеечке в крохотном дворике мне хватило, и я с новыми силами ринулась в ФСБ к Косте Верданскому.

На пороге меня ждал сюрприз: оказывается, Верданский заказал для меня пропуск. Даже не пришлось сдавать оружие, так как швейцары в погонах его просто не заметили. С оружием я себя чувствую куда уверенней, хотя после Армагеддона эта уверенность пошатнулась.

— Я отправил людей в клиники пластической хирургии, — задумчиво произнес Константин. — Кстати, вы знаете, что туда приходят запросы из милиции?

— Конечно, приходят, — я не сразу врубилась. — Вы имеете в виду, ищут меня?

— Да. Разослали вашу фотографию. Правда, пока не во все клиники, однако запросы датированы позавчерашним числом — могли еще просто не дойти.

— А ваши люди уже дошли до всех?

— До всех легальных. Их в Петербурге общим числом одиннадцать, включая кабинеты косметической хирургии в парикмахерских.

— И, конечно, ничего…

— Именно. Теперь мы раскручиваем всех, кто может заниматься этим тайком.

— А как это тайком? — поинтересовалась я. — Нужно соответствующее разрешение, да? От цеха врачей или коллегия какая-то существует?

Оказалось, что все клиники взяты под колпак правоохранительными органами. Блин, борьба с преступностью называется.

— Многие этим недовольны, — пожал плечами Константин, — но что вы хотите, безработица такая, что за любое неосторожное слово можно вылететь. А пособие крохотное.

Его слова натолкнули меня на мысли в совершенно другом направлении.

— Костя, у меня тут есть одна знакомая, которая живет вообще не поймешь на какие шиши, — начала я.

— Проститутка?

— Да нет вроде бы. Ночи дома проводит. Но живет, во-первых, на чужой квартире, во-вторых, видели бы вы ее тряпки. А не работает же ни черта!

— Как? Так дома и сидит?

— Днем куда-то шляется. Чаще всего, по-моему, в парикмахерскую, потому что прически меняет что ни день, и, главное, с каждым разом все хуже. С родителями связи не поддерживает, я же слышу ее разговоры. Я сперва думала, она нашу хозяйку доит. Так нет же, эта библиотечная крыса не то что содержанку — собачку себе не сможет завести, денег не хватит.

— Думаете, преступница?

Костя правильно насторожился, потому что и я терзалась смутными подозрениями на эту тему.

— Странная преступница, однако, — проворчала я. — Мне она не нравится. Каждый день рыщет у меня в комнате. Если бы она что-нибудь украла, было бы еще ничего. Но деньги у меня лежат на видном месте, я их специально кладу на стол. Золотишко тоже не прячу. Нет — даже не трогает.

— А что она делает?

— Что-то ищет, но что — фиг поймешь. Специально оставляет пальчики на блестящих обложках книжек, на флаконах духов… ну всякое такое, женская дребедень. При мне проявляет повышенный интерес к одежде и косметике. Однако упорно роется в сумках, причем надевает перчатки. Следы поисков в сумках тщательно заметает, в отличие от… ну, вы слышали.

Константин поморгал глазами и задал совершенно законный вопрос:

— А что она может у вас искать?

— То-то и оно, что ничего. Понимаете, ни-че-го! Кроме денег, побрякушек и оружия, у меня взять больше нечего. А еще меньше мне нравится то, что она очень хитрая. И это тоже умело скрывает. Ведет себя — ну дура дурой. Никогда я не любила умных людей, притворяющихся дураками. В общем, Костя, мне нужен ваш комп.

— Вообще-то я не имею права, — промямлил Константин, однако решился: — Ладно. Мы с вами придем сюда ночью, чтобы никто не знал. Я думаю, в моем присутствии и под мою ответственность…

— Мерси. Теперь к делу.

Я вкратце рассказала ему о беседах с самой лже-Галиной, ее замшей и соседями.

— Галина всегда была нелюдима, — заметил Константин. — Потому, наверное, ее и…

— А у меня сегодня встреча с вашим сыном, — перебила я.

Он понял.

Виталик уже стоял возле касс, маленький и сосредоточенный. На Константина взглянул с удивлением. Рядом с ним, к моему величайшему удивлению, ошивались Рэй, Тина и Рекс. Я торопливо пожала им руки, а Рекс встал на задние лапы и лизнул меня в губы.

— Тинка, вот не ожидала тебя здесь увидеть!

— Рэй сказала мне, — пояснила она. — Я поняла, что без особой причины ты сюда не явишься. Имрэй?

— Как раз наоборот, — я почувствовала, что предаю их мечты, но у меня не было выбора. — Сюда я приехала без всякой причины, просто ностальгия замучила. А насчет Имрэй… Вы, народ, уж извините, но катите без меня.

— Почему? — заорали все трое (Рекс залаял), а Рэй добавила:

— Я поняла, что ты туда больше не хочешь, когда ты сказала “попозже”. Но Иван! Ты же ему напоминала… Зачем?

— Чтобы он понял, что я здесь. Рэй, ты рассказала им все?

— Да. Но путешествовать и воздействовать, это же разные вещи…

— Не совсем. Здесь меня еще что-то сдерживает. А что я такое в незнакомых условиях — вы знаете. Поймите вы, что от меня везде одни неприятности! И сами остановитесь, пока не поздно.

— Это уже невозможно, — ответила Тина. — Ты нас подтолкнула. Теперь мы идем сами, и ни ты, ни кто другой не сможет нас тормознуть. Так что мы тут делаем?

Я вытолкнула Виталика вперед:

— Виталик. Это Джиневра… (просто Рэй, вставила Рэй), это Валентина Павловна (тетя Тина, уточнила она) и Рекс. А это твой… ну, один дядя, который будет нам помогать. Я тебе потом скажу, кто это. Дядя Костя.

— Мы тоже будем помогать, — добавила Рэй. — Мы — ковен, команда. Поэтому мы помогаем друг другу. Даже если наш лидер отказывается от лидерства.

— Эй! От лидерства я не отказываюсь, я только говорю, что сама больше ничего делать не буду, — поспешно запротестовала я. — Пошли, наконец.

Константин растерянно озирался по сторонам. До него с трудом доходило, что вот сейчас мы на полном серьезе пойдем в музей и будем культурно развиваться.

Зал рыцарей, как я и предполагала, Виталика заинтересовал необычайно. Я с воодушевлением рассказывала ему о крестоносцах, об их обычаях и стиле общения, даже забрала у Тины зонтик, перехватила его на манер секиры и продемонстрировала ребенку пару приемчиков. В это время в зал вломилась экскурсия, туристы начали на нас пялиться, а экскурсовод попросила нас убраться.

— Интересно, чем это мы ей помешали? — недоумевала я, болтаясь по античным залам. Виталик тут чувствовал себя в своей стихии — не зря, видать, “Ксину” до двадцать пятого уровня прошел.

— При нынешней безработице? — Тина усмехнулась. — Вот сейчас кто-нибудь из дирекции зайдет и увидит, что какая-то левая тетя экскурсоводит лучше, чем штатники.

— М-да, как все запущено, — пробормотала я. Питер меня начинал разочаровывать.

— Смотрите, мальчик, — пискнул Виталик. — Тетя Саша, вот поглядите…

Я наклонилась к нему, и малыш таинственно прошептал:

— А вы про мою маму не узнали ничего?

— Старик, — так же шепотом ответила я, — что, если ты отпросишься у той, другой пожить немножко у папы?

— У меня же нет папы, — удивился Виталик.

— Во-первых, есть. Во-вторых, тебе обязательно надо с ним подружиться.

— А мама… — начал было Виталик, но я перебила:

— Виталик, тут дело серьезное. Пойми ты, что я, да и все остальные… мы, конечно, попробуем ее найти. Мы все сделаем, чтобы ее найти. Но что, если ее уже нет в живых? Это же тебе не компьютерная игрушка — убили тебя, а ты заново загружаешься. Помнишь, того мальчика в прошлом году…

Я не договорила, рассудив, что Виталик мог и не знать о нашумевшем деле, отголоски которого до сих пор бродили по питерской прессе. Полгода назад бежал себе мальчик Слава Берсенев через дорогу на улице Фурманова — той самой, где обитает моя бывшая гитаристка Надюша, и чуть ли не в аккурат под ее окнами — свидетельницей проходила… Ехала наперерез Славе машина. Сбила Славу. Если бы не остановилась, было бы еще понятно. Но — остановились, мальчика подхватили, повезли… до сих пор не нашли.

— Славу, — полуутвердительно произнес Виталик и, дождавшись моего кивка, добавил: — Думаете, и моя мама так? Ее ищут, ищут, а она и умерла? И я теперь сирота? А как же… как же Слава?!

Он вдруг закрыл лицо руками, пошатнулся. Константин бросился было к сыну, но Рэй удержала его. Виталика трясло, по щекам скатывались слезы. Я тихо спросила:

— Что с тобой происходит сейчас? Рассказывай!

— Я… мне больно… нога болит и рука тоже… и спина… я ничего не помню, чего оно так… шел себе по улице, шел… а теперь… ой! Где это я? Листья какие-то, лес… собака подходит, ой, она меня съест…

— Не съест, — вклинился Константин, и снова Рэй его одернула. Рекс негромко зарычал.

— Ну, как? — выдохнула я, уже понимая, что происходит.

— Понюхала… и ушла. Темно…

— Успокойся. Не спеши. Давай по порядку. Что ты еще видишь?

Он не видел. Это было реальное перевоплощение, полная имитация. Он был Славой.

— Н-не знаю… я теперь не разговариваю, только головой трясу, — торопливо зашептал мальчик, давясь словами. — И руками… и нога у меня кривая и болит. Я на мусорке живу.

— А что ты ешь?

— А тут полно всяких огрызков. Только другие мальчики, они дерутся. У, гады!

— Это происходит сейчас?

— Ага. Холодно. У меня тут ботинки, только они мне большие. И пальто. Грязное.

— Где ты?

— Не знаю…

— Ну, тут есть какие-то указатели, надписи?

— Н-нет… не вижу…

Виталик снова заплакал. Тина подошла к нему, взяла за руку, с другой стороны подобрался Рекс. Я не мешала им. Константин ошеломленно посмотрел на меня.

— Что это было?

— Я же вам сказала — Виталик Контактер. Его можно натаскать на розыск без вести пропавших.

— И… Галины?

— Нет. С Галиной он не справится. Вы погодите, ведь получается, что тот мальчик жив! А?

Константин кивнул головой.

— Надо сообщить в милицию и родителям мальчика…

— Еще погодите. Виталик не видел, где он. Придется подтолкнуть его к новой имитации. Это вредно, он еще слишком мал, но наши ведьмы помогут ему. Будем толкать еще и еще, пока не узнаем, где Слава.

— Что с ним будет? Я не хочу, чтобы моего сына…

– Сына другого папы сейчас ищет милиция, точнее, уже и не ищет, а он в это время, немой и искалеченный, собирает объедки на помойке. С Виталиком ничего особенного не случится. Я же сказала — наши помогут. А это значит, что основную тяжесть работы они возьмут на себя.

Я не стала рассказывать Константину, чем чреваты имитации, тем более в таком возрасте. Маги, часто перевоплощающиеся, обычно очень скоро сходят с ума. Но я всерьез уповала на помощь Рэй, Тины и Рекса.

— А у вас собачка говорящая, — сквозь слезы выговорил Виталик. — Она добрая… не то, что та.

— Та была голодным волком, — объяснила Тина. — Волк не злой, он просто хотел кушать.

— А почему не скушал?

— Пожалел, — угрюмо буркнула Рэй.

На выходе Рекс подбежал ко мне. Мои ковенцы — молодцы, не зря я на них рассчитывала — действительно решили провести еще несколько экспериментов, найти бедного Славу, а заодно и поискать Галину. Но это еще не все. Тина решила (а она редко ошибалась), что Виталику может грозить какая-то опасность, поэтому сочла нужным приставить к парню телохранителя.

— Рекс, а как ты проберешься к ним в дом?

Рекс пожал плечами. В исполнении собаки это выглядело, ничего не скажешь. У моего славного шерстяного приятеля десять лет назад обнаружился редкий талант — окутываться тенью, становясь как бы невидимым. Пес был уверен, что сумеет оставаться незамеченным сколь угодно долго.

— Я поделюсь с ним энергией, если надо будет, — обещала Тина.

Константину уже пора было и на работе зарисоваться, но он предпочел отправиться домой к Рэй — проводить сеанс имитации.

Это было тяжело и больно. Это вымотало до предела и Виталика, и девчонок, и Рекса, и даже меня, так как я решила, что отдавать энергию — это не воздействовать. Наконец я решилась на крайний способ — заставила Константина, как самого крепкого на данный момент, вскрыть вену, нацедить стаканчик крови и дать выпить Виталику. Мы прогнали мальчика по последним семи дням Славиной жизни. Мы видели вместе с ним, видели так отчетливо, как редко можно увидеть что-то обычными глазами, провинциальный городишко, унылый, грязный, замусоренный, видели этого несчастного маленького калеку, которого пинали и гнали такие же, как он, уличные звереныши, испитые рожи добропорядочных граждан, проходивших мимо, мента, которому наплевать, что мимо него бегают беспризорники. Наконец мелькнул автовокзал с надписью: “Мышкин”.

— Мышкин! Слава в Мышкине! — импульсивная Тина вскочила на ноги (до этого она сидела, скорчившись, на полу рядом с Виталиком и Рэй). — Надо сообщить его родителям.

— Я займусь, — пообещал Константин. — Нет, уважаемые ведьмы, это ближе к моей работе, чем к вашей. Полковнику ФСБ поверят скорее, чем трем колдуньям, собаке и ребенку. А вы…

— Ищите Галину, — договорила Рэй. — Виталька, нужна твоя помощь.

Виталик, бледнее ксероксной бумаги, попытался поднять голову, но не смог.

— Надо, чтобы ты принес какую-то вещь твоей мамы, которую эта, новая, не трогала, — пояснила Рэй.

— Мелочь какую-нибудь, типа носового платка, — Тина снова села, на этот раз уже на диван. — Я вообще-то в ковене штатная ясновидящая. Как Рэй — левитатор, Домовенок был гипнотизер… вервольфы были…Но тут я ничего сама не вижу. Глухо, как в танке. А ты, Санди?

— И я не вижу.

О своих подозрениях я решила никому не говорить. Правда, все, даже Константин, и так поняли, что мне не по себе. Но это были уже не мои проблемы.

Виталик с Рексом пошли к нему домой. Константин заторопился на работу, под конец рабочего дня, имея шикарную отмазку в лице маленького Берсенева. Тина и Рэй остались попробовать искать без носового платка — авось вдвоем что-нибудь учуют. И только я, ленивая ведьма на покое, затопала хавать. Я еще не завтракала, а все нормальные люди уже приступали к ужину.

Алиночки опять не было, однако ее присутствие чувствовалось буквально везде. Бедняжка не догадывалась, что я вижу отпечатки пальцев даже там, где их в принципе не должно быть, так как она надевает резиновые перчатки. Эти “пальчики” были и на фотографиях моей китарийской родни, и на оружии, и на кожаном рюкзаке, и на всех без исключения вещах в рюкзаке. Сумки она тоже уже начала перетряхивать. Одну перевернула, но не до конца, теперь подбиралась ко второй. При этом тщательно укладывала вещи так, как они и лежали. Зато уж на косметике и одежде следов ее любопытства было предостаточно. Равно как и на бутылке портвейну, отличного крымского портвейну, которого я намеревалась сегодня вечером откушать.

Я подумала, что тоже не грех бы закосить под дурочку. Вымыла руки ее мылом, демонстративно оставив пену. В комнате передвинула всю косметику, опрокинув флакон с лаком для ногтей и пролив несколько ядовито-зеленых капель прямо на оранжевые джинсы. Зашвырнула книжку, которую, судя по всему, Алиночка сейчас читала, куда-то в угол. Вытащила из бара бутылку дрянного дешевого вина, открыла и выпила половину, не забыв оставить на горлышке следы помады; бутылку поставила на стол, не убрав. Остатки помады вытерла Алиночкиным полотенцем с пестрыми драконами. А затем я тоже натянула перчатки, бальные перчатки, купленные мной к вечернему платью, и пошарила в Алиночкиных документах.

Документы, как документы. Ничего особенного. Девственно чистая трудовая книжка. Еще одна, с записью о работе нянечкой в детском садике. Если я не ошибалась, должна быть еще третья, с записью о работе… где? Башка не работала. Там, где она что-то узнала такое, что заставляло ее шарить в чужих вещах. Я призадумалась.

Конечно, эта девица не была магом. Я бы почувствовала. Она также не знала, что я остановлюсь у них. А если знала? Из окна их квартиры вполне можно увидеть, как мы идем с Инной. То-то же и смылась в тот вечер. Наверное, знания, из которых она рассчитывала извлечь выгоду, дремали в ней до того момента, когда она увидела нас из окна… А, ладно, хрен с ней! Ведь это она пострадает в случае чего. Я нашла паспорт, аккуратно переписав данные Елены Викторовны Барской, 2002 года рождения, коренной петербурженки. Аттестаты курсов медсестер и об окончании восьми классов школы. Тоже переписала данные на всякий случай. Подумав, засунула документы в целлофановый пакетик и прихватила с собой. Медсестра, а! Не подкопаешься: и образования мало, и на вид дура дурой. Хитрая… зараза!

Вот теперь можно и к Верданскому на ночь отправляться. Вообще-то так и становятся жертвами изнасилований. Я долго хохотала, смакуя эту мысль. К счастью, Костя уже знал, во всяком случае, догадывался, что из меня жертва ну никакая.

Я шла и думала, какой бы девиз начертать на гербе баронессы Пентиум. “Дум спиро сперо”? “Омниа меа мекум портум”? Нет, надо что-то по-русски, недаром же мои братки-крестоносцы так трудили языки, выговаривая слово “витязь”. О! “Ни дня без приключений!”

Эта гениальная идея пришла мне в голову около родимой Казанки, когда я узрела банду подростков, ожесточенно пинающих какого-то бедолагу, и подбегающего к ним мента с пистолетом.

Не надо нам ментов, сами справимся! Отстань, мальчик, не мешай! До чего ж я мужчин не люблю, противных… особенно когда минет предлагают сделать. Сам себе делай апгрейд, зар-раза! Ой, что-то я не то сказала, но кого это сейчас волнует? Ах, еще и сдачи даешь? Ну, я тебе сейчас дам, так что зубы по всему Невскому собирать будешь! Рассвирепев, я уложила всю хулиганствующую группировку рядком на асфальт и только сейчас досмотрелась, кого же они эдак мочили. А мочили они милого Лешеньку, блондинчика, похожего на перекрашенного Джима Моррисона, чьи голубенькие глазки сразили наповал моего достойного племянника.

Не нравился мне этот Лешенька. Во-первых, не нравилось, что мой племяш связался с мужчиной. Чего ему не живется, как всем нормальным людям? Еще меньше нравилось то, что он выбрал именно этого Лешеньку. Вроде бы и любит его, и кроткий, и красивый, но… воля ваша, профессор, этот мальчик не задумываясь бухнет вас на Соловки! И ничего не надо тут говорить старику Иммануилу за завтраком. Лешенька состряпает собственное седьмое доказательство и уйдет в небытие в обнимку с моим Шуркой. А это меня никак не устраивало. Шурка молодой, ему жить надо. Я одернула себя — Шурка и сам видит, кто спит на его плече. Это его свободный выбор. Мойры и теория кармы нам не указ — за нами реют славянские Доли, которым мы сами подсказываем направление полета. И если моя Доля порядком смахивает на веселого китаренка, чьи детские ручки не всегда могут меня удержать, то отчего бы Доле моего племянника и не иметь голубые глаза и внешность крашеного Моррисона?

А больше всего мне не понравилось, что мент-спаситель Лешки был тот самый, который проявлял ко мне такую подозрительную заинтересованность. Ни дать ни взять душу черту продал задорого и теперь отрабатывает. Пришлось прочитать ему проповедь, из которой он мало что понял.

Константин уже ждал меня. Не ждущие не готовят крепчайший кофе, пахнущий ванилью — и запомнил же! В Эрмитаже между прочим обмолвилась, а он, гляди-ка, уцепил в памяти. Программа поиска (кажется, “Индивидуал”) уже висела на дисплее. На столе, не гармонируя с деловым аскетизмом, желтели красивые хризантемы, которые он вынул из вазы и протянул мне.

— Вы к Берсеневым еще не ходили? — поинтересовалась я после обычных церемоний.

— Нет. Я сначала доложил начальству. Знаете, Санди…

— Что? — удивилась я, так как он замялся, а на него это ну никак не было похоже.

— Я хочу, чтобы… ну, словом… Виталик с нами поехал. Я хочу, чтоб он знал, что это все было не напрасно: и кровь, и усталость… Пусть поймет, что спас того ребенка…

— Разумно, — оценила я. — Двумя руками “за”. Тем более, что, как я подозреваю, с этой Галиной Второй ему оставаться просто опасно. Надо что-то сделать, чтобы забрать его от нее как можно скорее. Ладно, до утра придумаю, а теперь к делу, если вы не возражаете…

Я вынула из рюкзака документы Алиночки-Елены, благоразумно прихваченные мною из дому (Алиночка сегодня все равно собиралась провести ночь на дискотеке, а утром, глядишь, и не сунется к своим ксивам), и протянула Константину.

— Проверьте-ка…

Константин взял документы и вышел на несколько минут. За это время я успела ввести фамилию Алиночки в “Индивидуал”. Умная программа предложила мне сразу трех Елен Викторовн Барских с не очень большой разницей в возрасте; о них сообщались только самые общие сведения, а для подробностей требовался пароль, и я решила дождаться Константина. Наконец он вошел с округлившимися от изумления глазами.

— Санди, — начал он, — они же поддельные! Кто эта Барская, черт побери?

— Дайте мне сначала познакомиться с ней поближе, — ухмыльнулась я. — Извольте…

Он неуловимым движением ввел пароль. “Та” Барская была третьей.

— Она?

— Она, — подтвердила я. — Так что с документами?

— Единственный подлинный — это диплом об окончании курсов медсестер, — ответил Константин. — Остальные фальшивые. Все! Причем… не понимаю. Какой ей смысл подделывать свои собственные документы?

— Может, она настоящие потеряла? — безнадежно предположила я.

— Исключено. Это стоило бы во много сотен раз дороже, чем штраф за утерю документов. У нее должна быть очень веская причина. Санди, ищите! Может быть, вы задержите опасную преступницу!

— Я, значит, ищи, а вы здесь тогда на что? — буркнула я. Действительно, лицо на фото в базе данных полностью соответствовало физиономии Барской. Однако информация была достаточно интересной.

— Как вы думаете, Костя, если человек отродясь не бывал на Украине, может он говорить с украинским акцентом? Причем довольно заметным?

— Может быть, она из казаков? Кубанских, донских? Они же выходцы с Украины, могут хранить это все…

— Нет, — я вчиталась в скупые строчки. — Она не из казаков. Коренная москвичка. Родители тоже чисто русские, деревенские из-под Рязани. В Питер переехали шесть лет назад, а сейчас ей двадцать три. То есть по идее должна бы “акать”. Стоп!

— Вы что-то нашли?

— Да, черт возьми! Вот оно, родимое! Знаете, где она работала? Не поверите! В той самой психушке, где сидел мой приятель Андрюха Вязенский! Вы меня поняли? Нет — все поняли, что я имею сказать?!

— Н-не совсем, — растерялся Константин. Я порадовалась, что не одна я бываю деревянной.

— Там сидят не простые люди. Родственники сильных мира сего: министров, артистов, промышленников, мафии. Андрей туда попал потому, что его Игорь устроил… любовник его. Это закрытое заведение, — говорила я, хотя Константин все это знал лучше меня, но я пыталась объяснить ход своих мыслей. — И эти люди… не такие уж они чокнутые. У них же бывают периоды ремиссий. Сто процентов, что они болтали что-нибудь весьма интригующее… Улавливаете?

— Шантаж, — Константин наконец врубился. — Вы были правы… Но почему она до сих пор жива? Ее давно должны были уничтожить! Шантажировать сильных мира сего — это небезопасно…

— Меня же не то что шантажируют — грохнуть хотят, и ничего, не боятся, — отпарировала я. — Но…

Сначала ляпнула, потом подумала. А то, что я подумала, мне до того не понравилось, что я подумала еще раз. И у меня совсем испортилось настроение.

— Костя, еще вопрос. Мне нужно знать: нет ли у вас знакомых или знакомых знакомых, которые в последнее время себя странно ведут? Вроде и они, и не они? Я хочу понять, что происходит! Почему?!

Он понял. Мне не пришлось ему объяснять.

— Я поищу. Знаете, Санди, я ведь все время в работе… Даже не находил времени поговорить с Галиной, встретиться с пацаном… А теперь так жалею. И я найду, обещаю вам! Вы моя последняя надежда!

Черт. Кто мне даст надежду?! Кто, я вас спрашиваю?

Константин еще куда-то отлучился, вернулся с бутылочкой дорогого итальянского вина… лучше бы крымский портвейн приволок… все же я выпила и прикорнула на жестком кожаном диване. Меня просто сморило. Может быть, думала много: не зря же говорят, что думать вредно. И в полусне мне вдруг привиделось… нет, не привиделось. Ничего я не видела. Я не думала, не понимала, я просто ощущала специфический знакомый запах, слышала какие-то шуршания вокруг себя. Саднили сгибы локтей и запястья, и что-то вливалось мне в вены. Все тело ломило, причем ломота была застарелой и почти привычной. Мне захотелось пошевелиться, но я не смогла и пальцем двинуть. И вдруг внутри что-то дрогнуло: Виталик! Виталик…

Я резко села на диване. Константин тоже дремал в кресле; с улицы ярко светил оранжевый фонарь, и по стеклу скреб коготками пронзительный питерский дождь.

— Костя, — задушенно проговорила я, — Костя…

Он тоже не крепко уснул, так как подскочил в кресле, широко раскрыв глаза.

— Галина, — выдохнула я, — я знаю, что с ней!

Константин подскочил ко мне и принялся зачем-то растирать мне руки и виски. Я не сопротивлялась, только спешила вытолкнуть те слова, которые не успела заготовить, и они теперь ранили меня самое:

— Костя, ее наверняка пытались убить! Но не убили, а добивать не стали. И правильно. Умно! Оттого я ее и не чувствовала, и никто ее так просто не найдет. Она в коме, в коматозном состоянии… лежит под капельницей… Еще ее искусственно держат в таком состоянии… Наркотик, что ли. Чтобы не встала, но и не умерла.

— О господи, — только и произнес Константин. Я немного успокоилась.

— Знаете что, Костя, идемте-ка по домам. Нам неплохо бы еще выпить и отоспаться. Слишком это все невесело. Идемте, у вас завтра трудный день, да и мне вряд ли отдых светит.

Настроение у меня было отвратительное. Угробить кого-нибудь во имя высших идеалов типа кошелька с валютой — это я еще понимаю. Но несколько месяцев держать человека в коме… ради чего?

Алиночка, на мое счастье, еще не вернулась. Я пронырнула в ее комнату, сунула бумаги обратно, стараясь ничего не менять, затем прошарилась к себе, и тут заметила Инну Федоровну.

— Никак, Сашенька, кавалера завели? — жизнерадостно поинтересовалась она.

— Да нет, Инна Федоровна, я своей жене не изменяю, — ответила я чистейшую правду. — А вам-то что не спится? Алинку поджидаете? Или все-таки меня?

— Да нет, — она махнула рукой, — что ее ждать, не спится, да и все… Постойте! Как вы сказали? Вашей ЖЕНЕ?!

— Ну да, жене. Я вам разве не рассказывала? Жена у меня. Красавица. Ректор университета.

Лицо у бедняжки вытянулось. Кажется, она страдала гомофобией, но у меня что-то слишком обострился нюх на все эти дела.

— Вот оно, — пробормотала она себе под нос, — молодежь. Разврат… ничего не стесняются.

— Бросьте, Инна Федоровна, я же вам говорила, что я старше вас! А кто еще у нас розовенький?

— Боже, — прошептала она, трагически закатывая глаза, — какой цинизм! Разве это не вы теперь с ней? (довести мысль до конца у нее не хватило мужества).

— А что, давно это у нее? — спросила я с невинным видом.

— Перед вашим приездом, месяца за два, — убито призналась Инна, — она куда-то уезжала дней на пять. А вернулась — и как подменили. Представляете, в первую же ночь пришла ко мне и прямо так и спросила… боже! Я думала, что я сойду с ума! Я не знала, что ей сказать.

— Потрясающе, — я хмыкнула. — А куда это она ездила? К подружкам из зоны?

— Что вы! У нее нет таких друзей, она хорошая девочка, — возмутилась Инна. — Из нормальной семьи. Но сейчас и в благополучных семьях такое вырастает!

— Куда ездила-то? — я начала грубить.

— Не знаю. Она не сказала. Она часто уезжала куда-нибудь на день-два. Правда, никогда так надолго. А с тех пор никуда и не ездила. Так вы думаете, она… извра… то есть такая же, как вы?

— Ценю вашу деликатность, — я хмыкнула еще пренебрежительнее, чем вообще умела. — Нет, я так не думаю, я вас обрадую! Бросьте из головы этих глупостей, как говаривала моя незабвенная подруга по фамилии Кораблева-Либерман. Ложитесь спать, пока к вам в дом не пришли неприятности. А они будут, уж поверьте!

Я тоже хотела спать. В отличие от г-жи Живковой, я не страдала бессонницей.

Утром у меня было еще одно дело. Я отправилась в морг. Перед этим я наспех перебазарила с Виталькой и Рексом. Чертова ведьма (в переносном, конечно, смысле), лже-Галина, почувствовала его присутствие, но увидеть пса она не сумела, ограничилась тем, что всю ночь слонялась по дому, и Рекс не выспался, так как боялся во сне утратить контроль.

— Какое совпадение, — призналась я. — Едете?

— Едем, — просто ответил Виталька. С ними ехала и мать Славы, изнуренная, бледная женщина. Она была, кажется, единственной из посторонних (не-посторонними я считала Виталика и Константина), кто радовался присутствию собаки, и все совала Рексу под нос какие-то Славины вещи. Виталик с гордостью поглядывал на нее, радуясь, что занят настоящей взрослой работой. Константин уже успел разослать запросы во все клиники с просьбой ответить, кто, особенно неизвестный, на данный момент находится в коме. Фото Галины прилагать я его отговорила: а ну, как попадет в руки кому не надо?

Моргов в славном городе Питере — хоть отбавляй. В третьем мне подробно рассказали, что в последнее время безумно много стало неопознанных трупов. Часть из них — самоубийцы, часть — с явными следами насильственной смерти; в некоторых потом опознают бывших оперативных работников, бизнесменов, кавказских торговцев, украинских “заробитчан” и людей, которых убивали профессионально, но без всякого внешнего резона — тайных осведомителей либо силовых структур, либо криминалитета. Чаще всего так и хоронят сгинувших, не зная, кто и откуда. Я показывала фото Барской, которое для меня распечатал Константин, описывала ее подробно, сочинив на ходу, что это моя двоюродная сестра, два месяца назад приехавшая в Питер на заработки. Наконец (это была уже пятая попытка, тесная больница для бомжей на окраине города, куда пришлось добираться с двумя пересадками) один из санитаров заинтересовался.

— Мы вообще-то никому не должны этого рассказывать, — таинственно заговорил он; я поняла и вложила ему в руку несколько бумажек. Он посмотрел, покачал головой и продолжал: — неделю назад вытащили из Мойки совершенно неузнаваемый труп. Молодая девица. Документы при себе были, но их сильно повредила вода, и прочесть было нельзя. — Он остановился, выжидающе глядя на меня, и я сунула ему между пальцев еще пару купюр. — Блондинка. Глаза, по-моему, выколоты. Я тогда принимал вместе с… (еще двадцать долларов) вместе с господином Тротасовым. Это наш зам главного врача. Установили, что молодая, двадцать два — двадцать четыре года. Пальчики ободраны. Повреждения? Нет, нету повреждений. Тюкнули по макушке, но это когда с моста, значит, падала. А так ничего, только пуля в мозгу застряла. Уголовное дело? А как же. Возбуждались. Только, по-моему, это так и сойдет на нет. Кому она нужна, никто и не заявлял!

— Одежда?

— Да сгнила она почти вся, — оживился почему-то санитар. — Шлюха она была по виду. Штанишки с кружавчиками, на маечке выше пупа сердечко какое-то. Один босоножек остался. Позолоченный, что ли. В ухе тоже одна серьга, здоровая такая…

— Покажите.

Еще двадцатка — и дело решено. Я держала в руке эту сережку, с облезшей фальшивой позолотой, массивную и безвкусную. Манера одеваться точь-в-точь Барской. Слава аллаху, в кармане у меня было еще очень много денег, правда, остались одни крупные купюры. Поэтому г-н Тротасов, зам главного врача, оказался человеком любезным и общительным.

— Ни за что бы не подумал, что у такой леди — и такая сестра! — болтал он, показывая мне фотографии трупа. Да, это была она, с выколотыми глазами, обезображенная, объеденная рыбами, полусгнившая, но все же это была Барская. За что же ее убили? За шантаж? Или…

Ее уже успели похоронить. На кладбище для бедных, на непрестижном месте. Стандартный крест, на нем — ни надписи, ни фотографии, только номер. Я постояла у могилы, перекрестилась, прошептав короткую молитву. И это была единственная дань памяти несчастной Алины.

После этого я немного оттянулась, сходив на выставку восковых фигур. Выставка оказалась действительно очень интересной, мне даже стало немного легче на душе. А еще чуть позже меня понесло к известному зданию, и предчувствие меня не обмануло — Константин действительно вернулся, точнее, только-только подъезжал вместе с милицейским нарядом; их машина — крутая такая тачка, на зависть бизнес-мафиози — разворачивалась, тускло поблескивая бампером. Виталик заметил меня первым и радостно заорал:

— Тетя Саша! Мы Славу нашли!

Славы и его мамы в машине не было. Оказалось, мальчик был в таком состоянии, что его пришлось срочно отправлять в реанимацию — ночью его зверски избили какие-то негодяи, должно быть, такие же нищие, отвоевывавшие себе место под солнцем. Виталика это не смущало: он от души радовался, что мальчик нашел маму и скоро выздоровеет. Константин мне по секрету признался, что Славик, скорее всего, останется калекой на всю жизнь.

— А что, если бы вашу собачку да к нам в отделение? — обратился ко мне один из милиционеров, поглаживая Рекса по холке. — Это ведь он малого нашел. Носом потянул — и вперед!

— Рекс не моя собака, — объяснила я. — А вообще он рад будет вам помочь. Верно, старина?

Рекс вполне по-человечески кивнул головой, приведя народ в очередной порыв экстаза. Я-то привыкла к его интеллекту, превышавшему иной человечий.

— Вы уже говорили Виталику о Галине? — уличив момент, я оттащила Константина в дальний угол, чтобы задать этот вопрос. Впрочем, на нас немедленно начали обращать внимание, и кто-то направился к Верданскому с мобилкой — звонил какой-то босс из МВД, что ли.

— Сказал, — медленно ответил он, — но не все. Сказал, она в больнице… скоро поправится…

Вечер у меня должен был пройти во всех отношениях приятно. В Мариинке давали “Валькирию”. Поэтому я заскочила к Инне, пожевала, переоделась и показала сережку.

— Ваше?

— Нет, — она растерянно присмотрелась, пожала плечами. — Саша, я вам книги принесла, как вы просили. Это похоже на те, что были у Алины… Она их, помнится, потеряла. Раньше носила, не снимая.

— Когда потеряла-то? Случайно не летом, когда на пять дней уезжала?

— Ну да… кажется…

— Ладно, — я махнула рукой, — встретила на улице какую-то девку, на вид… ну вы меня понимаете. Сказала, что Наташа, подружка Алины. И дала мне эту сережку. Только на что она ей одна и в таком виде, — смотрите, вся облезла. Должно быть, эта Наташа ее коту цепляла под хвост.

— Да, — печально констатировала Инна, — знала я, что это добром не кончится. Кажется, она попала в дурную компанию. Что делать, как вы думаете? Поговорить с ней?

— Не стоит, — как можно убедительнее сказала я. — Все равно не послушает. Знаете что, давайте-ка выбросим эту сережку и Алине ничего не скажем. Не нравится мне это все. У меня, понимаете, деньги, оружие. Черт ее знает, что за Наташа и чем они с Алиной заняты.

Инна долго меня убеждала, что Алина никогда в жизни ничего не воровала. Еще бы! — стоило ей напрягаться, если без проблем можно было выманить бабки шантажом. Инна, по всей видимости, на этот счет ничего не знала. Она была кристально чиста и прозрачна. Она была скучного добропорядочного персикового оттенка. Вот Алина — тот еще фрукт с преобладанием синеватых и стальных цветов. Счастье, что в ней нет и намека на сиреневые лучи Контакта, иначе мне пришлось бы невесело. Конечно, об этом я и Константину не скажу, — он почему-то уверен, что аура — плод воображения индийских мудрецов. При моем появлении его собственная аура заливается нежно-розовым оттенком живейшей симпатии, а внутри начинают клубиться нехорошие коричневатые дымы, иногда переходящие в переливы ядовитых люминесцентных цветов, окрещенных в народе “кислотными”. В таких цветах видят мир потребители синтетических наркотиков, а я так вижу мужскую похоть, за что и ненавижу всеми фибрами души. Не выношу безвкусицы. Надо будет при очередной встрече рассказать Константину про Тери — может быть, я упаду в его глазах, зато ему не придется страдать от неразделенной любви.

Если мне кто-то взялся портить жизнь, то это всерьез и надолго. Вообще, если действительно хочешь сделать пакость, поручи ее мужчине. Особенно если с оружием. Надо же, иду я себе окрыленная и счастливая, насвистываю Вагнера… и что же? Стоит напротив дома Инны этот болван Валера, пялится во все глаза на мое окно, в котором шныряет силуэт паршивки Алиночки, и целится в нее из пистолета!

— Стреляй, — обрадовалась я. Правда, не забыла предупредить, что убивать ее вовсе не нужно, достаточно всадить кусочек свинца в пятую точку. Зато лицо у Валеры стало — хоть фотографируй и на конкурс самых идиотских рож посылай. Бедняга буквально онемел.

— Я же тебе говорила, — устало сказала я, отсмеявшись, — зря ты душу черту продал. И аванс зря затребовал — теперь хошь не хошь, а свою часть договора выполнять придется. Не знаю, чем кончится ваша затея, сама еще не решила… только для тебя она в любом случае кончится плохо.

Он опустил пистолет. Убивать меня ему явно не хотелось. Не очень-то приятно в первый раз лишать жизни совершенно незнакомого тебе человека, пусть даже ради миллиона долларов, — потом, говорят, привыкаешь. Я пожала плечами, спокойно прошла мимо и направилась в квартиру Инны.

Алиночка не успела убраться из моей комнаты и теперь стояла передо мной, как нашкодивший кот. Впрочем, никакой неловкости она при этом не чувствовала, скорее лихорадочно соображала, как выйти из положения и не выдать себя.

— Воруем? — зловеще поинтересовалась я.

— Та шо такое? — теперь в ее интонациях проскальзывало уже нечто еврейское. — Нишо я не ворую! У меня кныжка пропала, я и думала, може, ты взяла!

— Кныжка, говоришь? Так я твои книжки не читаю, — ответила я, — у меня вкус еще не настолько развращен, чтобы читать всякую фигню. А вот у тебя, родная моя, хватит ума сп…ть что-нибудь и еще отпираться! У меня тут двадцать долларов на столе лежало — где они? Не у тебя ли в кармане?

Алиночка закатила истерику, вывернула карманы. На шум прибежала Инна и принялась ее увещевать, умоляя не связываться с ее нынешними друзьями и быть хорошей девочкой. Словом, скандалец был еще тот, мне даже понравилось. О том, что я только что спасла Алине жизнь, я решила не говорить. Что-то мне подсказывало, что во второй раз меня в нужном месте и в нужное время не окажется.

Наутро я зашла в школу к Виталику. Мне хотелось посмотреть в глаза этой его Любовь Иванне, сдавшей мальца злоумышленнице.

— Так вы его тетя? А почему его мать не пришла сама? — подозрительно поинтересовалась Любовь Иванна. Внешность у нее была самая что ни на есть располагающая, приятная сероглазая полноватая шатенка лет тридцати пяти, в красивом голубом платье, с мягкими манерами и обволакивающим голосом. Что там писал Жан Жене о красоте предательства?

— Потому, что она очень занята. А мальчик в основном проводит время со мной, — жестко объявила я. — Вы, кажется, сказали его матери, что ее сын педагогически запущенный? Склонен к бредовым фантазиям?

— Д-да нет… то есть да, сказала, — Любовь Ивановна немного смутилась. — Он вообще-то разумный мальчик, очень толковый… но в последнее время… ему не хватает материнского воспитания…

— М-да, — отозвалась я, — как все запущено! Не пей вина, Гертруда…

Учительница недоуменно воззрилась на меня. Борис Гребенщиков давно умер, и некому было помнить его хиты тридцатилетней давности. А я как-то забыла ей сообщить, что вспоминаю эту песенку перед большой дракой — с тех самых пор, как она впервые была исполнена.

— Я хочу забрать Виталика на некоторое время, — спокойно объявила я. — Поэтому предупреждаю вас, что пару недель он ходить в школу не будет.

— Пару недель? Но у нас новый материал…

— Пройдет самостоятельно. А если не пройдет, я научу его чему-нибудь другому. Я намерена пробыть в Питере до Самхейна, и Виталик будет жить со мной.

— До ЧЕГО?

— До 1 ноября, — я все же сочла нужным пояснить. — Древний кельтский праздник, когда души умерших предков стучатся к потомкам, а за ними в мир живых увязываются темные духи.

Бедная Любовь Ивановна решила, что несчастный Виталик окажется во власти сумасшедшей. Но возразить не рискнула. Почему-то я вызвала в ней приступ панического страха. То есть понятно, почему, присутствие нагваля — сильного мага — на многих действует не лучшим образом. Но она оказалась особо чувствительной. Она стала мутно-зеленой и трясущейся. Я не сомневалась, что, как только я уйду, она побежит в комиссию по делам опеки и попечительства или как там оно называется.

После этого я зашагала на работу к “Галине”.

— Галечка! Дорогуша! — позвала сладеньким голосом. Она подозрительно уставилась на меня.

— А, Сашура, — наконец мурлыкнула. Ни дать ни взять две любящие кузины. — Как Сашенька?

— Отлично, просто класс! Слушай, отпусти своего малого погостить у нас. Ведь недалеко же, и от вас до Фонтанки нашей, и от нас до Невского. Там Диснейленд открылся (это было правдой — мне не пришлось даже врать). Пусть малышня вместе побегает. А я за ними присмотрю, у меня сейчас отпуск.

— Ну хорошо. А почему он мне ничего не сказал?

— Скрытничает, паршивец, — я изобразила ласковую улыбочку. — Пора бы и привыкнуть!

Мы еще немного поболтали; для обеих это было нелегким испытанием — для нее потому, что она не знала, как со мной разговаривать, для меня потому, что я все еще не понимала, зачем ее подменили. Обессилев в попытках уяснить ситуацию, я завалилась к Марине Сергеевне.

Она обрадовалась, увидев меня. Теперь она меня помнила. Однако у нее еще не возникло вопросов, почему же это она меня не запомнила раньше. Мы занялись ни к чему не обязывающим трепом, и я ни с того ни с сего поинтересовалась, чем сейчас занята их лаборатория.

— Новые стратегические разработки, — таинственным шепотом ответила Марина Сергеевна. — Это должна быть революция в мире науки и техники. Позволит сразу выйти на новый уровень, две-три ступеньки вперед. В рамках космической программы! Сам президент интересовался! Уже полгода работаем. Были уже близки к завершению, но чего-то не заладилось… какие-то ошибки в расчетах…

Все встало на свои места. По крайней мере, в отношении Галины.

Но кому нужна была — да простится мне, что я так о покойнице! — мелкая пакостница и шантажистка Елена Барская? Или же все гораздо проще: Барскую убил кто-то из ее жертв, Иртеньева тяжело пострадала… ну, допустим, в автомобильной катастрофе, еще кого-то тоже убили или сам умер, а некая сердобольная сила направила двойников к родным и близким покойных — дабы не страдали? Но хорошенькое сердоболие: подсунуть восьмилетнему ребенку склонную к рукоприкладству мегеру, к тому же туповатую в области атомной энергетики. Небось у Галины ошибок в расчетах не бывало. И что, черт побери, понадобилось Барскому дублю в моей комнате? Не верилось мне в добрых марсиан. Для них, по Брэдбери, все заканчивалось трагически. А эта “доброта” пока заканчивалась скверно для нас.

Где-то на севере восседали суровые светловолосые сестры, холодно принимая поклонение потомков викингов. Одна пряла, другая определяла, куда нить пойдет, третья обрезала. Нет, не по-северному это. Обратим взоры на юг. Скандинавские боги не были столь придурковатыми, как античные. А вот античной мойре вполне пришло бы в голову сперва обрезать нить, потом привязать к ней конец другой и мотать, мотать…

— Лахесис, — я знала, что она меня слышит, потому что не каждый день люди обращаются именно в их канцелярию, — ты свихнулась. Вы зря это затеяли. Я знаю, что вы в какой-то мере ответственны за человечество, но, во-первых, долгонько же вы об этом не вспоминали, а во-вторых, вы провалитесь! Вы погубите живых, вместо того, чтобы спасти их, а заодно и себя. И любовь к людям у вас вполне в духе Марата. Сколько тысяч или миллионов должно умереть, прежде чем вы решите, что человечество в безопасности? Когда вы тормознете ваши святые гильотинные ножницы? Кой дьявол, объясни, действует на Земле с вашей санкции?!

Она молчала.

Почему неорганические существа считают себя ответственными за тех, кто создан из плоти и крови? Потому, что они старше? Потому, что у них больше возможностей? Потому, что они свободны от глупых человеческих комплексов? Им наплевать, поклоняются им люди или с проклятиями громят их изваяния. Они — кстати сказать, исключительно женское начало — считают себя обязанными поддерживать стабильность и прямой путь эволюции. Может быть, это извечная женская страсть к покровительству?

Я нутром чуяла большие неприятности. Но еще большими неприятностями все это грозило для Виталика. Поэтому я заторопилась к школе, на ходу позвав его и объяснив, что он немного поживет у тети Тины. Она обитает недалеко от его альма-матер, ближе, чем он, и сумеет неплохо позаботиться о нем. К тому же у нее есть дочка, примерно Виталькиного возраста. Подружатся…

— Я не буду дружить с девчонкой, — безапелляционно заявил Виталик. — Девчонки, они же…

— А ты знаешь, что человечий язык начался с женщины? — сурово спросила я.

— Как это?

— Элементарно. Сидели себе мужчины первобытные в пещере, бубнили что-то нечленораздельное, и вдруг тетка в пещеру заходит. Они и загалдели на радостях: “Ба-ба, ба-ба!”

Виталик на минуту задумался, потом важно сообщил:

— Так то баба. Старших надо уважать, этому нас еще и в школе учили. Мама говорила, что раньше бабушкам даже место в метро уступали.

— Раньше, к твоему сведению, бабами вообще всех женщин называли. Даже совсем молодых. Ладно, замнем для ясности, а пока пошли.

Саше было лет семь. Удивительно самостоятельный и рассудительный для ее возраста ребенок с большими карими глазищами.

— Здорово, хоббит! Где мама?

— Валентины Павловны нет дома, — важно сообщил “хоббит”. — А это и есть тот мальчик?

— Он самый. Ну, знакомьтесь…

— Здравствуйте, мальчик, — все так же важно провозгласила Саша. — Как вас зовут? Будете пить чай?

— Привет, — обалдело пискнул Виталик.

Я поняла, что они все-таки подружатся. Но не сразу.

Дальнейшие мои действия были несколько свободнее. Я прошвырнулась в несколько близлежащих больниц, на ходу взывая к ковенцам с поручением сделать то же самое. Слава Богу, Виталик нашел кое-какие мелкие вещи, к которым вторая Галина не прикасалась — носовые платки, колготки, бижутерию; все это перекочевало к Рэй, а она позаботилась раздать остальным. Труднее всего должно было прийтись Рексу, так как собак в больницы не пускают с незапамятных времен. Но и это не являлось неразрешимым препятствием.

Галину я пока не нашла. Это было неудивительно, учитывая количество питерских больниц. Однако меня мучило предчувствие, что ни в каких больницах мы Галину не найдем. Держат, скорее всего, на чьей-то загородной даче, хозяин которой вряд ли знает, что происходит. Надо будет позвонить Константину насчет этого дела, решила я и заторопилась домой, по пути купив билет на концерт популярнейшей “тяжелой” группы Российской Федерации с дурацким названием “Бестия”. Меня подкупало то, что они лабают мои старые песни. Предложить им пару новеньких, что ли? Ведь пишу же, не бросила…

Дверь в квартиру была приоткрыта. Ага, подумала я, Алина дома, а Инна — еще нет. Бестолковая Алина имела обыкновение оглушительно хлопать дверью, при этом “собачка” старомодного замка никак не хотела защелкиваться, а Инна ее ругала по двум параметрам: за то, что штукатурка отлетает, и за то, что Инна от этих хлопков нервно вздрагивает. О том, что в дом кто-то может завалиться, никого не пугало, так как Инна была слишком бедна, а о роде занятий ее подружки-жилички знали немногие.

Напрасно, надо сказать, не пугало…

В нос ударил запах крови. Здесь витала смерть, и витала давно, два или три часа. Вернись я раньше — ничего бы не случилось. Ни в коридоре, ни в зале ничего не было видно, однако я повернула к комнате Алины (дьявол раздери эти длинные коридоры! До чего же они бестолковые, эти старые питерские дома!) и наткнулась на нее.

Она лежала головой к двери, как если бы шла из моей комнаты в свою, а по пути ее и настигла гибель. Шея казалась нелепо вывернутой; присмотревшись, я поняла, что ей перебили шейные позвонки. Если у убийцы и было оружие, он им не воспользовался. А кстати, почему? Надо бы на досуге об этом поразмышлять. Одна рука Алины была подвернута под нее же, а другая… другая валялась на полу. Я прикинула траекторию руки падающего человека. Что-то в ее позе есть неестественное. Возможно, убийца ее трогал? А зачем? Случайно? Нет, из руки что-то вырвали, и при этом повредили мизинец. У Алины вырвали что-то из руки, а, так как она сопротивлялась, ей сломали шею.

Я с тоской посмотрела на скрючившееся, жалкое тело, еще более жалкое оттого, что Алина была, по своему обыкновению, разодета в какие-то желтенькие атласные брючки и цветастую коротенькую блузочку. Массивные бусы — от того же гарнитура, что и сережки, бывшие на настоящей Елене Барской — упали на пол. Определенно, эти побрякушки принесли несчастье своим обладательницам. А ведь раньше любое украшение выполняло работу оберега… Да, так что же она могла оценить в свою жизнь? Деньги? Нет — сколько она заходила в мою комнату, а денег не брала. Драгоценности? То же самое. Нет, пошли, посмотрим, что пропало.

Вещи в моих сумках она успела уложить так, как было. Осторожничала. Нет, кажется, она добралась-таки до мелких сувенирчиков на память, которые я имею заморочку собирать на каждой планете, а особо драгоценные постоянно таскаю с собой. Их всего пять. Узкий, с богато разукрашенным тончайшей вязью узоров лезвием кинжал. Изящная бусина-радиопередатчик, который мог бы и пригодиться, но я предпочитала носить его как украшение на тонкой золотой цепочке. Обломок стены, на которой запечатлелись тени людей, погибших при ядерном взрыве. На маленьком камне нет никаких отпечатков, но само прикосновение к нему вызывает до боли острые воспоминания. Темно-алый амулет, подаренный мне коллегой-ведьмой, — несколько искусно выточенных, намеренно неправильной формы бусин на браслетке точно по обхвату моего запястья, с руническими символами на каждой. И, наконец, кольцо, предмет силы (по выражению Домовенка), черное и матовое, с маленькой саламандрой на венчающем его плоском диске. В зависимости от эмоционального состояния хозяина саламандра или черна и спокойна, или начинает наливаться зловещим красным свечением. Или же — при большом усилии воли — вспыхивает ослепительным льдистым сиреневато-белым сиянием. Я мало носила это кольцо, так как оно пугало Александру Вторую. В нем и впрямь есть нечто нехорошее. На планете, откуда я его приволокла, с ним связаны странные легенды; говорят, что оно само выбирает себе хозяина, точнее, хранителя, а тот, кто возьмет его самовольно, рискует нарваться на большие неприятности. Мои тамошние друзья, похоже, были рады избавиться от столь малоприятной реликвии.

Вот этот-то опасный талисман и исчез. Кажется, легенды оказались былью.

Как сознательный гражданин, я вызвала милицию, примчавшуюся на удивление быстро. Постаралась как можно короче и толковее рассказать им, что произошло. О талисмане я, понятное дело, умолчала, но сказала, что у меня есть кое-какие догадки, которыми я готова поделиться со следователем.

А потом… потом явилась Инна, и мне пришлось оказывать ей первую и даже не очень первую медицинскую помощь, так как с ней одновременно начались истерика, сердечный приступ, нервный припадок и что-то подозрительно напоминавшее родильную горячку. Ну не видел человек ни разу в своей жизни трупа.

Это была первая ночь в Питере, которую — не менее 9 часов! — я честно проспала сном праведника.

С утра я намеревалась посетить Ларису, нашу рыженькую Лори. Мне было стыдно, что я до сих пор к ней не зашла. Все-таки Контакт — это одно, а личное общение за чашкой чаю — совсем другое.

Лори, как никому, нужна была поддержка. Не люблю, когда натуралы начинают заниматься магией, — им от этого никогда не бывает ни малейшей радости, а вот испортить жизнь себе и людям они вполне в состоянии. Особенно такие сильные маги, как Лори. Она и ее любовь всей жизни Иван Долгобородов больше всех завидовали Домовенку, милому доброму хиппи, страдавшему от неразделенной любви к автору этих строк, а потом перенесшемуся в иные миры при помощи менгира… не знала, что такое вообще бывает, но — факт! Своими глазами видела, и весь ковен видел! Иван и Лори завели себе семьи, оба были глубоко несчастны, оба продолжали любить друг друга, а законных супругов почти ненавидели; Иван постоянно и тяжко болел, причем каждый раз чем-нибудь другим, а Лори активно потребляла различные искусственные стимуляторы, отдавая предпочтение русской водочке, однако и марихуаной не брезговала. Я сама не прочь пыхнуть, но у нее это приняло угрожающие масштабы.

Но, стоило мне застегнуть ремешки на туфлях, как в дверь позвонили. Инна, которая в совершенно разбитом состоянии решила даже работу просачковать, жалобно простонала — Сашенька, будьте добры, откройте! За дверью стоял молодцеватый молодой милиционер, торжественно вручивший мне повестки для меня и для Инны. Меня вызывали к следователю Беленьких на одиннадцать дня.

И только тогда я смогла отправиться к Лори.

— Как ты узнала, что я не на работе? — изумилась она.

— Элементарно, — мне стало смешно. — Ты-то как все узнаешь?

— Я и забыла, — она тоже рассмеялась. — Ну, рассказывай…

До одиннадцати было достаточно времени, чтобы и потрепаться о том о сем, и обсудить более серьезные проблемы. Лори недоуменно качала головой:

— Не могу поверить, чтобы ты — и вдруг отказалась колдовать. Неужели это действительно может быть так не… неконтролируемо? И ты не можешь с этим справиться?

— А многие могут? Ты, Лори, не забывай, сколько россказней про ведьм ходило, и многое вполне могло оказаться правдой. Думаешь, они все были сознательно вредные? А какой соблазн — разом взять да и расправиться со всеми, кто тебе не нравится…

— До сих пор ты с ним успешно справлялась.

— Я не имела права не справиться. Поэтому при малейшей осечке моя святая обязанность либо самоликвидироваться, либо тормознуться. Пока что я решила тормознуться, а там дальше посмотрим.

История с Виталиком вызвала у Лори небывалый прилив воодушевления.

— Наконец-то я смогу сделать что-то полезное! Мне все казалось, что моих сил хватит разве что переключить телек или дверь закрыть! Я чувствовала себя человеком только тогда, когда мы гонялись за этими кольцами, — темпераментно поясняла она. — Ладно, я сейчас как раз взяла четыре отгула, так что можно побегать.

Из дому мы с Лори вышли вместе. Лори моментально определила себе район действий и дневную норму. Она заметно изменилась с тех пор, как я ее видела в последний раз: стала более собранной, жесткой, быстрее переключалась, но меньше стремилась навязать свое видение проблемы. Она выглядела, наверное, хуже, чем прежде, так как в юности ее внешность была типичной внешностью немного кисейной секс-бомбы с десятком лишних килограммов и склонностью к глубокому декольте; теперь же у Лори был имидж небогатой и не очень стремящейся к покорению мужских сердец женщины с непременными желтоватыми кругами под глазами, катышками свалявшейся синтетической пряжи на слегка вышедшем из моды свитере и неброской помадой на губах. Однако мне она теперь нравилась куда больше. Она казалась менее захламленной, что ли, менее закомплексованной, менее отвлекающейся на несущественные вещи. Должно быть, ее муж, отлично зная, что она его не любит и не уважает, все же тянулся к ней, подсознательно чувствуя этот ее ведьминский стальной стержень под рыхлой оболочкой заурядности.

Я мысленно перебрала своих ковенцев. Ребята хоть куда, все до единого. Даже вервольфы — особенно вервольфы! — если не рассоединяются. Одна Рэй меня беспокоила. Она продвинулась дальше других. Она была намного сильнее остальных, хотя и не моего, конечно, полета птичка. Да плюс еще этот ее дикий необузданный характер. Надо же, свернуть троим парням шеи и зашвырнуть трупы в Промежуток! Пока жива была Ленка, они друг друга уравновешивали. Сейчас Рэй становилась просто опасной. Как только разберусь с Галиной энд компани, подыщу ей другую женщину. И пусть попробует возражать!

С такими-то мыслями я и переступила порог кабинета следователя Беленьких. И тут меня ждала первая неожиданность. Первая, хотя явно не последняя!

Некогда я видела это лицо юным и улыбчивым, с огромными сияющими глазами. Мягкие, немного вьющиеся каштановые волосы достигали лопаток. Ах, как весело было сидеть на Ротонде, распевая что-нибудь из “ДДТ”! Как здорово было залезать друг другу на плечи, разрисовывая многострадальные стены подъезда! Сколько же мы с ним вместе километров прошли по трассе? Эй, Джонни, ты не считал тогда?

— Александра… Ивановна? Добрый день. Присаживайтесь.

— Здравствуйте, Владислав Евгеньевич.

Он с удивлением вперил в меня взгляд. М-да, глазки-то потухли малость…

— Александра Ивановна, будьте добры, ваши анкетные данные…

Я предъявила паспорт. Он задал несколько общеобязательных вопросов, затем мрачно взглянул на меня:

— Думаю, что вами давно должны бы заинтересоваться органы… Дело в том, Александра Ивановна, что наши работники проверили ваши данные по программе…

— “Индивидуал”, — перебила я. — Знаю. Там должно быть написано, что я уж четверть века как умерла. Как видите, это не вполне соответствует истине. Тем не менее ничего противозаконного я не совершила. Можете еще раз проверить мои документы; возможно, они не полностью в порядке, но они подлинные.

— А вот насчет ничего противозаконного — это как знать, — Беленьких покачал головой, и у меня защемило под ложечкой от воспоминания о Джонни. — Скажите, пожалуйста, Александра Ивановна, были ли у вас конфликты с потерпевшей?

— Были, — я не стала отпираться. — Постоянно. Мадемуазель Барская имела обыкновение шарить в чужих вещах, пользоваться чужими туалетными принадлежностями, брать библиотечные книги, забрасывая их куда попало. На этой почве мы постоянно выясняли отношения.

— Скажите еще: вы ни разу не угрожали Барской?

— Сказать по правде, я однажды сказала ей, что убью ее, если она еще раз сунется в мою комнату. Впрочем, у нее была возможность это проверить. Как раз вечером перед убийством я вернулась из театра и снова застала ее за пользованием моей косметикой.

— Вы ссорились? Ударили ее?

— Нет. Я не нашла на столе денег, которые перед тем там оставляла, и под это дело заставила ее вывернуть карманы.

— Их взяла Барская?

— Нет. Деньги потом нашлись. Я не надеюсь, что это бы ее образумило.

— Вы что-нибудь знаете о том, какой образ жизни она вела?

— Кое-что знаю. А вы?

— Достаточно. У вас были с ней какие-то дела?

Он, кажется, воображал, что круг сужается. Мне это начало надоедать. Я выпростала из рукава пиджака руку, убедилась, что подаренная Джонни фенечка еще там, и показала ему. Он растерянно вытаращился на мои фенечки, что-то соображая, наконец неуверенно поднял на меня глаза.

— Джонни, чувак, и ты мне хочешь сказать, что не узнал Крэйзи из “Сильфиды”?!

— О Господи! Ты… но…

Он по-детски протер глаза, затем вскочил, вылетел из-за стола и повис у меня на шее. Я готова была поклясться, что у него глаза как-то подозрительно заблестели; впрочем, со мной происходило то же самое.

— О Джонни! Я знаю, что от моего пацифизма остались два ствола. Законных, правда. Но неужели, по-твоему, я из-за мазка губной помады могу кого-то убить?

— Ну, рассказывай, как ты, что за дела… Что там все-таки было?

И я рассказала все. Или почти все.

— Ты можешь мне объяснить, почему он за тобой охотится? Почему ты решила, что он хочет тебя убить? Нет, ты мне рассказала не все! — говорил бывший Джонни, поразительно напоминая себя прежнего.

— Старик, ты совсем не изменился, — я тяжело перевела дух. — Ну, слушай. Когда мы пошли в наш последний поход, я сорвалась с обрыва. Разбилась, можно сказать, в лепешку. Мои не смогли меня достать и решили, что мне кранты. Но это оказалось несколько преувеличенным. Меня подобрали местные. Долгое время я пролежала парализованной, потом начала понемногу подниматься, обустроилась там, нашла себе девицу, работу и сейчас являюсь вполне уважаемой госпожой программисткой, которой все смотрят в рот. Всех немного, но лучше быть первым среди последних. Понял? После этого, лет десять назад, я приехала сюда, поняла, что мои старые друзья и родные считают меня мертвой, решила их не травмировать и сколотила команду — ехать в поход в Крым. Там мы попали в лавину. Один из нас погиб. Остальные получили различной степени травмы. Следишь? Вижу, что следишь, — молодец. Я вернулась домой, родила дочь, а теперь меня замучила ностальгия, и я снова приехала сюда. Без всякой цели, подчеркиваю, — просто повидать родные места и друзей. Что еще я могу тебе рассказать?

— В общем, ты и сама ничего не знаешь, — подытожил Джонни, хотя по его лицу видно было, что я его не убедила. — Теперь, вот еще что… я так понял, что телеги о твоих экстрасенсорных способностях — это чистая правда. То, что эта твоя Иртеньева лежит в коме, и то, что настоящая Барская уже несколько месяцев как умерла, ты узнала с их помощью. Меня волнует, как пришить это к делу?

— Давай вместе поищем улики, — предложила я. — Один из моих товарищей, заместитель начальника одного из питерских РОВД, тоже колдун. И охотно тебе поможет. Скажем так, мне он уже помогает. Иван Долгополов. Обратись к нему, скажи, что от меня…

— Да я его знаю, — жизнерадостно перебил Джонни. — А все-таки, кого ты подозреваешь насчет Барской?

— Не знаю. Сначала я думала, что ее убили жертвы шантажа прежней Барской. Той, которую утопили с пулей в черепе. А потом выяснила, что Алина украла у меня кольцо. Сувенир. Я тебе его нарисую, оно выглядит довольно необычно. — Я взяла лист бумаги, принялась рисовать и на ходу рассказывала: — При ней кольца не было, и вообще видно ведь, что из руки у нее что-то вырвали. По-моему, ее грохнули ради этого кольца. Зачем бандиту бижутерия — непонятно, но факт.

— Все же ты рассказала не все. — Джонни грызли совершенно законные, по его немаленькому интеллекту, сомнения. — А ты говорила, что в нее целился этот мужик. Ты уверена, что он хотел убить именно тебя? Что, если на самом деле покушались на нее, а охота на тебя — инсценировка?

— Умно, — одобрила я, — но неправда. Дело в том, что… а, ладно. Я точно знаю, что меня заказали. Я даже подозреваю, что знаю его. Но он действовал еще по чьему-то поручению, я еще не знаю, по чьему.

— А ты знаешь фамилию?

— Чью? Если заказчика, то у него может быть тысяча лиц и тысяча фамилий. А исполнителя зовут Валерий Рубцов, он следак у Долгополова. Заказчика вы все равно не поймаете, не старайся. Все, что можно тут сделать, это не подставиться под пулю дурачка Рубцова, да и все.

— А что этому заказчику…

— Синдром Сикорски. Помнишь Стругацких? Так он думает, что от меня слишком много неприятностей, и надо бы меня как-то нейтрализовать. Я с ним почти согласна, только умирать не больно хочется. И Сашку сиротой бросать — тоже.

Джонни аккуратно записал все, что я ему рассказала, не забыв подчеркнуть, что все это или почти все я знаю исключительно на основе данных своих особых органов чувств, но на удивление точно. Я одобрительно хмыкнула, подписывая документ.

— Нам мало кто поверит, хотя… знаешь, наши органы начинают понемногу привлекать экстрасенсов. В общем, это все нуждается в проверке. А сережка Барской у тебя с собой?

— Вообрази, я ее таскаю в кармане. Держи.

Он упаковал сережку в маленький полиэтиленовый пакетик и спрятал в сейф, не переставая болтать:

— Счастье, что мы с тобой встретились. И кто б мог подумать! Никто, никто бы не стал тебя слушать! А я — я же знал и о том, что… ну, ты всегда мои мысли слышала… и о том, что ты ищешь девицу, тоже разговоры ходили. Деканша-то твоя… слышала?

— Нет, — я насторожилась. — А что с ней?

— Она… нет, ты действительно ничего не знаешь? Она умерла.

— Как?!

— Повесилась. Вскоре после твоей смер… того, как ты пропала.

Я закусила губу. Моя первая любовь, надежно похороненная где-то внутри, вдруг открылась, как старая рана. Джонни внимательно смотрел на меня. Похоже, он и сам не знал, что это известие может меня так потрясти. Я попыталась встать, но колени у меня дрожали.

— Ничего, — неловко утешил меня мой старый друг, — бывает. Не знаю, как бы тебе жилось здесь…

— Дома и стены помогают, — недобро отшутилась я. — Сдохнуть, в основном.

Мы еще немного поговорили, теперь уже о личном. Джонни похвастался тем, что у него образцовая семья и отличный сын двадцати двух лет. Жизнь его складывалась вполне благополучно: семья, любимая работа, старые друзья не забывали, начальство не придиралось — чего еще желать хорошему человеку?

Мне вдруг стало страшно.

Я вернулась домой и попыталась настроиться. Галина молчала; оно и понятно, но я не могла ее уловить вообще. Кажется, ее опять чем-то накачали… такое бывает только в случае полной отключки сознания. Может быть, попробовать ясновидение? После получаса безуспешных усилий мне привиделось какое-то строение, этакий холеный двухэтажный истэблишмент с псевдоионическими колоннами и гипсовым мальчиком на фасаде. Точно, дача! Интересно, хозяин знает? Дача, похоже, принадлежала очень богатому и очень больному человеку, так как на веранде виднелось инвалидное кресло и какая-то медицинская аппаратура. Я связалась с ковенцами. Откликнулись все без исключения. Мое сообщение было встречено с энтузиазмом, так как ни в одной больнице (что естественно) Галину не нашли. Рэй заметила, что походя она успела сделать два забойных материала за два дня: из моргов и о проблемах эвтаназии. Мне стало смешно: разве не Рэй упорно возражала, когда я сказала, что работа со мной даст ей творческий толчок?

— И какого черта ты всегда права, ты, старая корова? — развеселилась Рэй.

После беседы с ковенцами я позвонила Верданскому. Мне это нравилось куда меньше, чем телепатия, так как телефон можно и прослушать; я почти не сомневалась, что заинтересованные лица именно это и делают. Однако держать его в неведении я тоже не могла.

— Немедленно дам команду оперативникам, — заявил Константин. — У нас есть отряд оперативного реагирования. Черт побери, Санди, оказывается, что мы с вами разворошили такое осиное гнездо! А я-то думал, что речь идет об одной Гале…

Я рассказала ему об убийстве Алины.

— Что это за кольцо? Что-то магическое? — немедленно спросил он.

— Да в том-то и дело, что нет! То есть оно не совсем обычное. О нем странные легенды ходят. Но никакой реальной силы оно своему владельцу не дает.

— А что за легенды?

— Правдивые, похоже. О том, что оно само выбирает себе хозяина, а того, кто взял его без спросу, попросту убивает. Не знаю, кого оно еще убило, но для Алины это колечко оказалось и впрямь роковым. В сущности, дело очень простое: найдите кольцо, и вы найдете убийцу Алины. Только как же его найти-то?

Верданский, естественно, не знал.

Я махнула рукой и расслабилась. Редкий вечер, не занятый ничем хорошим. Завтра лабает эта самая “Бестия”, послезавтра у нас в Малом, который Мусоргского, “Пиковая дама”, еще через день я собираюсь в театр на “Прелестную башмачницу” — с детства у меня страсть к Гарсиа Лорке. А сегодня и почитать можно.

В руки мне попалась довольно странная книженция. О том, как обычный мужчина полюбил левитаторшу. Собственно, в книге было собрано несколько фантастических повестей одного автора, но остальные его творения меня не впечатлили — фантастика как фантастика, бывает и хуже. А тут была удивительно жизненная история. Вплоть до того, что левитаторша сидела в сумасшедшем доме — где же бедному Контактеру без наставника и сидеть? Закончилось это все очень печально: мужчина убедил девушку провести с ним ночь, а вскоре ее нашли на пустыре разбившейся в лепешку. Главный герой с глупым мужским апломбом решил, что это из-за него она покончила с собой. Я подумала, что на самом деле все было не так. Бедной левитаторше непременно нужно было убедиться, что она осталась собой. Она просто не знала, сколько сил отнимает секс.

Я не удержалась от сравнений. Наша левитаторша — Рэй — ни за что не позволила бы себе такое ребячество. Справедливости ради надо сказать, что Контактеры с обычными людьми не очень-то уживаются: взять хотя бы истории людей из моей первой команды или Лори с Иваном. Рэй повезло: Лена тоже была способна к Контакту, хотя и в меньшей степени. Они были действительно идиллической парочкой.

Интересно, что же толкнуло Лену на проезжую часть? Она вполне могла бы поставить барьерное поле и хохотать, глядя, как дергаются, натолкнувшись на невидимую преграду, ее обидчики. Не умела? Но в ее распоряжении были и другие средства. Гипноз, например. Или можно было бы просто направить их нездоровую энергию в другое русло и заставить — ну, хотя бы взяться за выдергивание из земли фонарного столба. Из-за чего она могла потерять голову? Что могло вызвать у нее панический страх — ибо только паника превращает нормальных, не подверженных никакой одержимости людей в психов?

И что могло заставить холодную, жесткую, рассудительную, идиотски-порядочную Рэй пойти на жестокое и ненужное преступление?

Только страх. Панический страх. Остается только понять, что же его вызвало.

Я ничего не придумала лучшего, как приказать Рэй немедленно явиться ко мне. Это тоже было жестоко и, наверное, не нужно, потому что на дворе лил октябрьский ледяной дождь и холодные мутные ручьи катили по мостовым, а фонари в славном городе Питере, который я не узнавала, почти все не горели. Плюс переживания несчастной Инны Федоровны, которая не могла заснуть после убийства, однако визит незнакомой дамы в пол-первого ночи вряд ли мог ее окрылить. Тем не менее Рэй безропотно согласилась, и я принялась поспешно сооружать крепкий кофе в моей любимой медной турке — одной из тех вещей, с которыми я не расстаюсь.

Инна покорно присоединилась к нам. Мы с полчаса трепались о разных вещах, время шло, наконец Инну сморило, и она затопала к себе в комнату. Рэй с нескрываемым облегчением вздохнула.

— Ну у тебя и манеры, — осуждающе заметила я и, не сдержавшись, фыркнула. — Взяла, да и тетку обидела. А она, между прочим, очень даже ничего себе тетка, добрая, хоть и бестолковая. Ладно, пошли ко мне в комнату.

Свет к тому времени уже выключили, поэтому я зажгла свечи, закурила. Рэй поинтересовалась:

— Чему обязана, дорогуша? Чует мое сердце, хочешь о Ленке порасспрашивать. Что тебя смущает?

— Все. Все, сладкая моя! Не надо меня убеждать, что она ринулась бы под колеса в нормальном состоянии. Я знаю, что она Контактер и что ты ее кое-чему научила.

— Даже многому.

— Во. Далее, ты тоже не стала бы никого убивать в нормальном состоянии. Подчеркиваю, в нормальном. Морду набить — это как раз в твоем духе, но не убивать.

— Ты имеешь в виду, что мы обе были в ненормальном состоянии. Умно, ничего не скажешь. Как ты догадалась?

— Элементарное знание человеческой психологии. Не знаю, как ты, а она была прямо-таки в истерике, вот и метнулась куда глаза глядят. Это раз. Второе: тебя тоже что-то испугало. Хочешь, я тебе расскажу про Галину и про эту убиенную Барскую?

— Хочу. Ты так и не объяснила, почему ее убили. Что за кольцо?

— Слушай, мне уже надоело всем объяснять! Бижутерия. Предмет силы, но вряд ли ее это могло заинтересовать — она же не знала, что это такое. У меня брезжит смутная догадка, что она просто спутала это колечко с чем-то другим, и я не представляю себе, что на самом деле она искала, если у меня ничего нет!

— Вот ты умная. А что еще ты хочешь о ней рассказать?

— Рэй, ты вот ауру видишь. Как любой нормальный Контактер. Ты когда-нибудь видела, чтобы у человека и вообще у живого существа аура была синевато-стального оттенка?

— Нет. Ни разу в жизни. То есть, на Земле не видала. И там, где мы с тобой были, не видала, а больше нигде я и не была…

— А у нее она такая. И у Галины такая. Я сперва даже как-то не врубилась, что это необычно, потому что от людей отвыкла малость. Сегодня только сообразила, что уж больно странно это все.

Рэй долго молчала. И молчание ее с каждой секундой становилось все более мрачным.

— У них тоже был такой же оттенок, — наконец выговорила она. — Я не знаю, почему испугалась Ленка… у нее иногда бывали довольно странные эмоциональные реакции… а вот мне от одного их вида стало не по себе. Знаешь, это было как наваждение, то есть не наваждение, а просто мне вдруг показалось, что это вообще не люди, а монстры какие-то, и чем скорее они исчезнут с лица Земли, тем лучше будет для всех…

— Ты этого козла раньше видела? Который к Лене приставал?

— Видела. Козел, он козел и есть. Но я тебя поняла… раньше он таким не был.

— Ты точно все поняла?

— Н-не знаю… кажется. Ты хочешь сказать, что какая-то сила уничтожает нормальных, обычных людей и заменяет их на каких-то тварей со стальной аурой?

— Именно.

Я замолчала. Мне было жаль Рэй. Она совершила поистине геройский поступок, разрешив мне снова загонять ее в те минуты. Я восхищалась ее революционной сознательностью, — ибо сейчас на планете Земля совершалась какая-то малопонятная, но опасная революция. Мне предстояло возглавить Вандею.

— Слушай, что у вас в Питере вообще творится? — наконец выдала я столь часто возникавший у меня в голове риторический вопрос.

— Да ничего, — уныло ответствовала Рэй. — Все то же, что и вообще по Содружеству. Воруют. Ограбить могут прямо на улице. Ментов сколько, сама видишь. Я на эту тему целую серию материалов написала. Говорят, участились немотивированные преступления, убийства там из хулиганских побуждений, в припадке сумасшествия… а также заказные. Безработица бешеная. Хохлов понаехало, думают, что в России легче работу найти, чем у них на Украине! Контрабанды прет до чертиков. Вообще дурдом, а не страна. Я, помню, радовалась, когда создавали это Славянское Содружество, думала, СССР возродится… черт!

— Да нужен он тебе, этот СССР, — отмахнулась я. — Это не потому, что Содружество, думаю, что в той же Украине или Беларуси сейчас то же самое, и они говорят, что все от Москвы идет. Я, в сущности, сразу поняла, что в этой стране творится что-то не то. Я о другом спрашиваю. По-моему, у вас тут могли бы произойти очень важные события. И что-то очень не хочет, чтобы они произошли. Улавливаешь?

— Улавливаю. Какие, например?

— Барская покойная занималась шантажом. Очевидно, в своей психушке узнала что-то важное. Боюсь, что и от Андрюхи нашего. Раз! Галина совершила открытие одно и была на пороге другого. Два! Лена… не знаю, что она знала об этих типках, но они ее убили. Намеренно. Думаю, она не смогла противостоять их объединенной силе. Три! Надо искать еще таких же синеватых и выяснять, кого и почему примерно они могли заменить. Все!

— Умница, — ответила Рэй. — Слушай, можно я у тебя переночую? У меня в принципе ствол с собой, но уж больно стрелять не хочется. А пользоваться другими возможностями я после твоих россказней об Армагеддоне просто боюсь…

Она была определенно умна. Я с ужасом подумала, что, возможно, мне когда-нибудь придется уничтожить ее. Это было именно то, чего мне совершенно не хотелось делать.

— Не придется, — угрюмо ответила Рэй. — Я справлюсь. Ты же справилась.

Когда Рэй уже заснула, я подумала еще кое о чем.

Распроклятая “сила” — я пока не знала, как ее определить — вполне могла охотиться за моим ковеном и лично за мной. И ничто ничему не угрожало, пока рядом не появлялись мы. Все, абсолютно все, что бы я ни делала, оказалось предопределено невесть кем и невесть для чего!

На следующий день нужно было идти к Беленьких. То есть не то чтобы нужно, он меня не вызывал, просто я хотела с ним обсудить кое-что. Я не могла его ввести полностью в курс дела, он не был Верданским, — но тому, что я рассказывала о своих предчувствиях, он верил, а это уже что-то! Кстати, предчувствия мои снова заставили ноздри дрожать от запаха крови. Неужели с Джонни что-то случилось?!

Меня охватило тупое отчаяние. Все, к чему бы я ни прикасалась, оказывалось уничтожено, разбито, сломано! И ладно бы речь шла обо мне — но со мной-то не происходило ничего страшного…

У невзрачного здания, в котором размещалось это их долбанное РОВД, столпились люди, визжала сирена “скорой”, несколько гаишников вертелись, замеряя что-то с рулетками. На асфальте лежало человеческое тело, накрытое с головой белой простыней. Я уже знала, что это был Джонни. Краем уха я расслышала беспомощные оправдания водителя злосчастной “легковушки”, налетевшей на Беленьких:

— Да я сам не знаю! Трезвый я! И все у меня исправно, только недавно техосмотр прошел. Чего оно туда поехало? Колесо понесло, все ж было нормально…

Кажется, водитель грузовика, под колесами которого погибла Лена Полякова, утверждал нечто подобное.

Я уткнулась в стену дома. На меня никто не обращал внимания, и я могла спокойно, от души разреветься.

К содержанию   Глава 3