Глава 3. Солдаты удачи

Господин Беленьких погиб как нельзя более некстати. Все шло к тому, что… а черт с ним, с тем, к чему оно шло! Потому что майор Легостаев вынужден был принять два ведомых им дела и в их числе — самое неприятное из всего, что только могло приключиться в славном городе Питере.

В сущности, дело было самое что ни на есть заурядное. Майор Легостаев, следователь с большим опытом работы, пользовавшийся заслуженной репутацией превосходного сыщика, лучше кого бы то ни было знал, что такие заурядные дела расследуются тяжелее всего. Ему подкинули типичный “висняк”, а также типичный “глухарь”.

Убитая девица, некая Елена Барская, была вовсе не ангелом. Жила по поддельным документам. Документы были — и это была первая неприятная странность — ее собственными, но поддельными. То есть, может быть, и не ее собственными, но в компьютерной картотеке были указаны те же данные. Почему-то она сочла нужным скрывать, что работала нянечкой в престижной психиатрической клинике “Медэкс”. Легостаев знал, что в заведения типа “Медэкса” даже уборщиц берут с высшим образованием, но Барская неизвестным чудом попала туда, имея восемь классов и курсы медсестер. Еще более странным выглядело то, что, проработав в “Медэксе” два с половиной года, Барская уволилась, сняла у скромной библиотекарши г-жи Живковой комнату и с тех пор вела праздный и, мягко говоря, рассеянный образ жизни. Убийства женщин, ведущий подобный образ жизни, по трудности раскрывания — на втором месте после заказных.

С некоторых пор у Барской появилась соседка, жиличка из второй комнаты в квартире г-жи Живковой. Дамочка эта была весьма подозрительная. Легостаев знал, что весьма подозрительные люди, как правило, бывают замешаны в чем-то другом. Но что можно подумать о человеке, двадцать пять лет назад объявленным умершим, если он нежданно-негаданно объявляется в родном городе? Правда, дамочка, некая Александра Снегирева, сплела вполне правдоподобную историю, но история эта отнюдь не прибавила ей симпатий майора Легостаева. Снегирева, оказывается, предпочла после тяжелой травмы позвоночника в горах не возвращаться в Санкт-Петербург потому, что нашла на Кавказе себе женщину. Сожительницу. Данный вид взаимоотношений между людьми одного пола вызывал у Легостаева глубочайшее осуждение. Кроме того, документы у г-жи Снегиревой были не в порядке — паспорт не перерегистрирован, трудовой книжки вообще не было, место работы она тоже не смогла толком указать. Домохозяйка? Так и сказала бы. Единственное, что грело бы душу формалиста — это разрешения на ношение оружия. “Макаров” и “Беретта”. Легостаеву это душу не грело, так как он не мог решить, для чего порядочному человеку два пистолета, причем не дамских полуигрушечных, а солидных боевых.

Снегирева и обнаружила труп Барской.

У майора было предостаточно оснований задержать ее по подозрению в убийстве. Незадолго до этого Снегирева пригрозила убить Барскую в присутствии Живковой. Барская, тот еще фрукт, имела обыкновение шарить в вещах соседки. Убита она была на выходе из снегиревской комнаты. Причем не как-нибудь, а профессиональным ударом ребром ладони по шее, сломавшим хлипкие позвонки. Легостаев уже узнал из картотеки, что Снегирева владела приемами рукопашного боя. И вообще, подозрение всегда первым делом падает на того, кто обнаружил труп.

Интересно, однако, что Снегирева, человек явно очень умный, выбрала весьма хитрую тактику. Она не запиралась, не путалась, изображала стремление помочь следствию и давала удивительно последовательные и логичные показания. Изобличить ее во лжи было ну совершенно невозможно. Она хранила билеты в театр — трогательная сентиментальность, создававшая ей алиби, правда, неизвестно, для чего. И на время совершения преступления у нее тоже было алиби. Она виделась с подругой (ее уже проверили), затем, тоже неизвестно, для чего, разгуливала по больницам и пыталась выяснить, нет ли у них пациентки, молодой женщины, вот уже два месяца как лежащей в тяжелой коме. Сотрудники больниц опознали Снегиреву, потому что не опознать ее было невозможно: мужской костюм, очень дорогой плащ и совершенно “супер” ботинки на головокружительных каблуках, неслыханное косоглазие и необычный темно-фиолетовый загар в сочетании со вполне русским “интерфейсом”. Да и своеобразный, с металлическим отзвуком голос неплохо запоминался. Ко времени возвращения Снегиревой домой Барская была уже два часа мертва. Но Легостаев подозревал, что здесь что-то не так.

Да, а мотив? Мотива-то и не было! Правда, Снегирева утверждает, что у нее пропало сувенирное обсидиановое кольцо. При том, что дорогую “Беретту” (“Макаров” Снегирева обычно носит с собой), бриллиантовые украшения, сверхдорогие французские духи, фирменную одежду, отличный японский плеер Барская не трогала. Еще Снегирева утверждает, что из-за этого колечка Барскую и убили. Чем прельстила воровку и убийцу побрякушка из поделочного камня, которую можно купить за ничтожную сумму на каждом углу?

Самым неприятным было даже не это. Самое неприятное то, что друг и коллега Легостаева Беленьких, добрейший, совершенно не ожесточившийся за двадцать лет работы в органах, почти не наживший себе врагов человек, погиб через два дня после того, как принял дело Барской к производству. И как погиб-то: был сбит у дверей прокуратуры каким-то грузовиком. Водитель утверждал, что машина была совершенно исправна, да и потом технологическая экспертиза не нашла никаких неполадок. Правда, это был поверхностный осмотр, окончательное заключение должно быть через два дня. И все же…Со стороны водителя никаких нарушений не было: просто машина сама, не слушаясь руля, врезалась в бедного Беленьких.

А потом, вечером, случилась новая беда. В здании морга судмедэкспертизы вспыхнул пожар. Начался он в лаборатории профессора Лебединского, заслуженного эксперта, светила патологоанатомии, который был научным руководителем молодого многообещающего эксперта Милявина, а Милявин как раз исследовал молодой и привлекательный труп Барской. По словам лаборантки Олечки (славная девушка, думал Легостаев, ее бы да моему Бориске… а что, и возраст у них примерно одинаковый, и росту оба под два метра…), Милявина сей молодой и привлекательный труп исключительно поразил. Хотя его-то, несмотря на не очень большой стаж работы, поразить было уже трудно: каких только травм не насмотрелся. Поэтому эксперт у трупа покрутился, почесал раннюю лысину и пошел к научному руководителю, походя заметив, что для его кандидатской диссертации это не подойдет, а вот для кунсткамеры — вполне.

Профессор Лебединский подошел к делу с большой серьезностью. Заполнил историю болезни, как он всегда это делал. Отдал Олечке, чтобы ввела данные в компьютер. Провозгласил себя в замешательстве — а уж кого-кого, а профессора Лебединского ввести в замешательство было попросту невозможно! И продолжал вскрытие.

То ли непотушенная сигарета, оброненная профессором, упала на синтетический легковоспламеняющийся халат, то ли что-то замкнуло в аппаратуре, не исключено, что морг подожгли намеренно — как знать? Но Лебединский погиб, задохнувшись в дыму. Милявин получил тяжелые ожоги и сейчас лежал в реанимации. От истории болезни Барской остался лишь пепел, а труп почившей был настолько поврежден огнем, что исследовать его было уже нельзя.

— Девушку допросили? — поинтересовалась Снегирева.

Как будто она была начальницей Легостаева! Черт возьми, да что за проклятая… лесбиянка!

— От такого слышу, — невозмутимо парировала Снегирева, вводя Легостаева в легкий шок. Он мог дать руку на отсечение, что возмущался молча. — Значит, и Беленьких погиб случайно, и Лебединский погиб случайно, и вообще, все это цепь непреднамеренных случайностей.

— А вы случайно пытаетесь запутать следствие, — буркнул Легостаев.

— Да вам крыть нечем! Зачем мне его запутывать? Я-то в этом деле никаким краем не замешана! Вы, милейший майор, первым делом должны допросить эту Олечку. Пока она еще жива. Потому что не исключено, что и ее уберут. Неплохо бы поставить усиленную охрану в палате Милявина.

— Откуда вы все это… — ошеломленно прервал ее Легостаев. Снегирева покривилась:

— От розового верблюда. Делайте, что вам говорят, иначе пожалеете, да поздно будет. Беленьких и Лебединского уже не вернуть. Выясните, что в этой Барской было такого странного. Может, эксперты сказали что-то более конкретное. Откуда вы знаете подробности?

— Оля дружит с моим сыном, — пояснил машинально Легостаев, — она рассказала ему.

— Еще и из вторых рук! Нет, друг мой, у вас это точно будет “глухарь”. А я тем временем подумаю и, может быть, решу, что вам можно кое-что рассказать для пользы дела.

Легостаев обреченно принялся давать необходимые распоряжения. Позвонил сыну, выяснил адрес Олечки и ее рабочий телефон, позвонил ей и умолил срочно приехать.

— Идиот! — зашипела Снегирева. — Пока она будет ехать, ее триста лет задавят, как Беленьких! Вышлите за ней машину!

Легостаев покорно подчинился.

Когда наряд бравых ментов отправился в больницу, где лежал без сознания несчастный Милявин, Снегирева облегченно вздохнула.

— Я как раз подумала, что знаю некоторые вещи об этой Барской.

— Какие же?

— Во-первых, я их рассказала Беленьких. Он оформил отдельным протоколом. Он есть в деле?

Естественно, протокола в деле не было.

— Так я и знала, — удовлетворенно промурлыкала Снегирева. — Так вот, записывайте, и новый протокол просьба не потерять. Дело в том, что Барская эта умерла еще летом.

— Что? Повторите, что вы сказали?!

— Я заподозрила, что она не та, за кого себя выдает, — хмуро пояснила Снегирева. — Начнем с того, что она у меня что-то упорно искала. Не знаю, что именно, но, очевидно, приняла мое колечко за искомое. Я решила отплатить ей тем же и порылась в ее документах. У нее было две трудовые книжки. Еще у нее был какой-то не такой паспорт.

— Все документы поддельные, — подтвердил Легостаев.

— И сама Барская тоже. Я упросила своего приятеля из ФСБ проверить эти документы, а заодно дать мне порыться в “Индивидуале”. И нарыла, что… ну, ее биографию вы знаете.

— Так что же вас смутило?

— Первое. Она работала в “Медэксе”. Туда не очень-то влезешь. А кто уж влез, тот не очень-то оттуда уходит. Кстати, не худо бы прокуратуре и “Медэксом” этим заняться, не исключено, что половина тамошних пациентов — или преступники в розыске, или богатые родственники, которых жалко убивать. Но она влезла — и ушла. Значит, влезала с определенной целью. Потом нигде не работала и богато жила. Успеваете понять?

— По-вашему, она шантажировала родственников тех, кого жалко убивать?

— А вы соображаете лучше, чем кажется, — Снегирева сопроводила сей малоприятный комплимент злобным оскалом. — Сомневаться не приходится. Потом, она была — ну как бы это помягче… натуралка она была. Твердокаменная. Это раз, а второе — никогда и близко не подъезжала к границе с Украиной. Тем не менее мне сразу бросился в уши ее украинский акцент. Живкова рассказала, что летом она куда-то смылась на недельку, а когда вернулась, начала к ней приставать. Еще она рассказала, что у Барской были любимые сережки, которые после ее исчезновения куда-то подевались.

— Ну и что?

— Да ничего. Я не поленилась пройтись по моргам. У меня денег много, так что развязать языки было несложно. Не так давно из Мойки вытащили утопленницу с простреленной головой, одетой по-летнему — в шортики и топик. Она здорово сгнила, но все же опознать можно было. Во всяком случае, на фотографии трупа она была похожа. В одном ухе осталась сережка. Я забрала ее с собой. Так вот, Живкова сережку опознала.

— Я могу как-то увидеть…

— В сейфе поищите.

Как ни странно, сережка действительно была в сейфе. Очевидно, те, кто прибрал к рукам протокол, не связали серьгу с тем, что рассказала Снегирева.

— Бусы от этого гарнитура до сих пор есть. А сережки исчезли. И как им было не исчезнуть, если они были на трупе Барской? — добавила Снегирева. — Можете эксгумировать труп, но от него мало что осталось. Все-таки уж скоро Самхейн…

Легостаев дернулся от этого слова. Снегирева, не поняв (или сделав вид, что не поняла) его удивления, пояснила, что Самхейн — древний кельтский языческий праздник, 1 ноября, который потом был переименован в Хеллоуин. Сама Снегирева очень интересовалась древними культами, в особенности кельтским и славянским язычеством, поэтому и знала.

Легостаев тяжко замолчал.

Не далее как неделю назад был задержан юноша из Белоруссии, откуда-то из-под Минска. Юноша был сатанист, и во сне получил знамение: ехать в Питер встречать Самхейн и поклониться величайшей из ведьм, когда-либо ходивших по Земле. Парень не производил впечатления негодяя, не употреблял наркотики и никогда не кидался на людей, но тут повел себя в высшей степени странно: шел себе спокойно по набережной Амонашвили по направлению к Эрмитажу, куда намеревался зайти культурно подрасти, внезапно шарахнулся на проезжую часть в полнейшей панике, завизжал; когда его поймали и начали успокаивать, сначала притих, а потом неожиданно набросился на какого-то человека. Потерпевший этот подвалил к свихнувшемуся сатанисту в числе зевак, вечно толкущихся в любом уголке Питера. Сатанист умудрился разорвать ему зубами горло, и бедолаге придется довольно много времени отдыхать в травматологии. По счастью, для жизни эта травма опасности не представляла. Опять же и потерпевший был странным: лечиться не хотел, ни за что не позволял себя раздеть и осмотреть; медсестра божилась, что у него сердце прослушивается с правой стороны. Бред, одним словом. Если бы этим делом занимался Легостаев, он бы как пить дать доказал, что сатанист и потерпевший были знакомы между собой. Если бы… но парню назначили психиатрическую экспертизу, и она никаких отклонений не обнаружила. Внезапное помешательство, да и все. Правда, личность глубоко акцентуирована, склонна к религиозному фанатизму и повышенной внушаемости… но кто мог внушить ему наброситься на прохожего, причем именно на этого малоприятного чудака? Легостаев этого потерпевшего видел. Вообще-то если уж и должен был наброситься на кого-то сумасшедший сатанист, то именно на него: мужик лет тридцати, с виду совершенно заурядный, с абсолютно незапоминающимся лицом, но с бегающими, тусклыми, холодными глазами, не косыми, но глядящими искоса. Наверняка не одно вонючее пятно на совести. А то, может, и уголовный тип.

— Ну-ка, господин майор, отчего это вы так дернулись, когда я сказала про Самхейн?

От проклятой Снегиревой скрыться было невозможно.

— Ну-ну, не молчите! Я же рассказала вам то, что знаю о Барской. У нас идет честный обмен информацией. Честный, но пока односторонний. В ваших интересах рассказать мне то, что вы знаете, потому, что потом расскажу я.

— Что вы расскажете?

— А… подумаю еще. У меня много чего произошло за последнее время. Я-то успела копнуть глубже. Кстати, органам тут все равно не справиться.

У Легостаева работы было по уши, поэтому тратить время на болтовню со странной свидетельницей ему не хотелось. Зато хотелось раскрыть убийство лже-Барской. Вздохнув, Виктор Яковлевич принялся вкратце излагать историю с сатанистом.

— Ну и ну, — задумчиво проговорила Александра. — Так вот, мои слова может подтвердить господин подполковник Верданский, начальник отдела статистики в городском управлении ФСБ. Это к нему я приходила. Допросите и Живкову. Она-то, конечно, ничего не заподозрила. Крякает, как утка, и плавает, как утка. Но и ей бросилось в глаза, что странностей у Алиночки после этого ее исчезновения накопилось предостаточно.

— Кто эта женщина, которую вы искали?

Александра подумала.

— Не скажу. Беленьких я уже сказала, и хватит. Это не имеет отношения к делу.

Она сухо попрощалась и вышла.

После этого у Легостаева сильнейшим образом разболелась голова.

И с такой-то болящей головой он допрашивал растерянную Олечку, не забыв передать ей предупреждение Снегиревой. Почему-то он поверил ей, хотя весь ее рассказ отдавал полным бредом. Впрочем, то, что сообщила Олечка, не пролезало ни в какие ворота, кроме заботливо выстроенных Снегиревой.

— Милявин, — вспоминала она, — он сказал, что никогда в жизни такого не видел. Он сказал, что… ну, сначала сказал, что у нее все как вывернутое. Потом стал шутить. Говорил, что это Алиса из Зазеркалья. И что ее, наверное, зазеркальный кролик и убил. Но это он сперва… потом, когда полчаса с ней поработал, сказал, что это не человек, а какой-то биоробот.

— А как он обратился к Лебединскому?

— Сначала он мне сказал. Иди, мол, не разберусь я сам с этой кибернетической леди. Пусть старик посмотрит. Я подошла к Лебединскому и позвала его.

— Какими словами?

— Ой… не помню…

— Вы сказали про кибернетическую леди?

— Н-нет… кажется… да, точно. Я только сказала, что у Милявина возникли затруднения. А потом профессор пришел, и Милявин ему подробно объяснил.

— Вы не слышали, что он объяснил?

— Н-нет… то есть я слышала, но я же не прислушивалась. А! Кажется, Милявин сказал, что у нее все наоборот и сердце справа. Это точно. Я еще сама удивилась: надо же, никогда еще такого не видела, только в учебнике читала. А потом за нее взялся сам Лебединский, а Милявин ушел пообедать.

— Когда начался пожар, он еще обедал?

— Нет. Они вместе пришли ко мне в закуток. У меня свой кабинетик возле лаборатории на два квадратных метра, ноги не умещаются. Лебединский был очень взволнован. Он все время толковал о внеземных цивилизациях, типа что инопланетяне вовсе не обязательно семиногие монстры. Так и сказал! А у Милявина глаза были вообще на лбу, и он все время просил объяснить. Я не очень поняла их. Лебединский сказал, что я могу идти на обед. И я пошла. А когда вернулась, уже полыхало. Я в кафе ходила за углом, как же его… “Шарманка”, вот…

Было бы странно, если бы Олечка поняла. У Виктора Яковлевича на этот случай была присказка: “Без ста граммов не разберешься”.

Вечером он засиделся на работе, приводя в порядок бумаги. Жена уже давным-давно жила отдельно, сын отправился в ресторан с той же Олечкой, а скучать одному в квартире, терзаясь мыслями о горах работы назавтра, майору не хотелось. Очнулся он уже тогда, когда стрелка его механических часов (электронные Виктор Яковлевич не любил) начала подрагивать где-то у одиннадцати. И еще с полчаса Легостаев возился, наводя порядок на столе, так как не терпел бедлама. И еще он заметил, что Снегиреву безукоризненный порядок в его кабинете раздражал.

Его самого раздражала Снегирева. Еще только увидев ее, он подумал, что эта стерва явно привыкла командовать людьми. С такими женщинами может быть один разговор: задрать юбку и — ремнем, так, чтоб присесть потом не смогла. А когда рука устанет, перевернуть на спину и поработать кое-чем другим. После этого подобная сука должна стать шелковой.

— Ваша теория очень интересна, майор, но ко мне ее просьба не применять. Если, конечно, вам не надоело… э…

Так он впервые услышал ее голос. Ледяной металлический голос человека, никогда не проигрывавшего и не собиравшегося делать этого впредь. Запнулась она, конечно, не потому, что смутилась, а скорее потому, что он молчал.

Легостаев не верил в телепатию и прочую фигню.

Возможно, Александра так раздражала его именно потому, что без конца отвечала не словам, а мыслям, причем мыслям, которые он не собирался высказывать.

А поскольку думал он о ней весьма неодобрительно, не стоило и удивляться ни явным угрозам, ни скрытым насмешкам с ее стороны.

Наверняка чертова ведьма все подстроила. Кому, как не ей, с ее-то редкостными умениями по части рукоприкладства, убить человека одним ударом. Занятый своими размышлениями, майор не заметил, как из-за угла выскользнула темная тень. А когда заметил, то уже летел на осклизлый от непрекращающегося дождя асфальт вслед за собственным зонтиком.

Г-н Легостаев заслуженно почитался среди коллег опасным противником. Кто бы ни был нападавший, он получил несколько весьма чувствительных ударов, прежде чем ловко завел руку Виктора Яковлевича назад и нажал ребром ладони на горло.

— Сдавайтесь! — весело потребовал очень знакомый женский голос.

Железный захват, более приличествующий не женщине, а натренированному роботу, ослаб, майор смог повернуться и нос к носу оказаться с Александрой Снегиревой.

— Вы... — начал было Легостаев, но у него перехватило дыхание, и он сумел только зашипеть от ярости. Снегирева беззвучно смеялась.

— Где это вы так научились драться, господин майор? — светским тоном поинтересовалась она.

— Как это — где? Это моя работа, — Легостаев малость удивился вопросу. — Мы все три раза в неделю занимаемся в спортзале. Кроме того, я служил в Афганистане во время Второй кампании...

— Рядовым или офицером? Уж извините, но по возрасту вы на рядового не тянете, — Александра живо заинтересовалась, а Легостаев начал понимать, что все это неспроста.

— Наемником, — неохотно отозвался он. — Поехал на два года по контракту вместе с сыном. Боялся я за него. Вам-то не понять...

— Это точно, — согласилась женщина. — У меня-то дочь, так что в армию не пойдет. Если к тому времени, конечно, повинность всеобщей не сделают, как в Израиле.

— Дочь? У вас?

— Ну да, — Александра пожала плечами. — Ей недавно пять лет исполнилось. Маленькая, но смышленая. А что, я не похожа на мать семейства?

Легостаев вынужден был признать, что не похожа. Но его в данный момент гораздо больше интересовало, зачем Александра на него напала.

— Так, значит, любой милиционер должен уметь драться, — задумчиво говорила она между тем. — Это здорово. Страж порядка, не способный за себя постоять — это, конечно, нонсенс. А раньше так и было. Вы ведь помните, Виктор Яковлевич, как было раньше? Должны помнить, вы же всего на пять лет моложе меня. Ах да, на четыре.

Александра казалась девушкой двадцати, максимум двадцати пяти лет, и Легостаеву приходилось все время напоминать себе о ее истинном возрасте. Он не раз задавался вопросом, не делала ли она пластическую операцию. В пятьдесят на двадцать не выглядят. Но ее разглагольствования начали его интриговать.

— А что, вы не знали, что в милиции изучают рукопашный бой?

— Нет. То есть, конечно, догадывалась, но наверняка не знала. — Александра жизнерадостно рассмеялась. — Хотя нет, вру. Знала. У меня друг в милиции работает. Но я хотела, чтобы вы сами это признали.

— Зачем?

— Заче-ем? А-а, милый мой, затем, чтобы вы поняли: не всякий способный убить становится убийцей. Хотя всякий убийца способен убить. Вы убеждены, что, раз я могу, значит, я и убила. Но убеждения — более опасные враги правды, чем ложь.

Ей было весело.

— К чему вы клоните? — резко спросил Легостаев. — Вы что, хотите обвинить Беленьких?

— Беленьких? Да нет, вы что. Он же и мухи не обидит. Я хочу обвинить другого милиционера. И вы его, кстати, знаете. Впрочем, я с вами поиграю. Я ничего не скажу вам, хотя знаю и фамилию, и должность. Понимаете, я чувствую, что мне придется использовать его для своих целей. Подождите до Самхейна. Тогда я дам показания, и вы сможете упрятать его за решетку.

— Какие еще цели? Вы понимаете, что... — начал было возмущенный Легостаев, но Александра покачала головой:

— Понимаю, мон шер, понимаю. Но сначала я, потом вы. Я женщина, хотя и не до конца. Пропустите даму вперед. Мне, знаете ли, самой интересно, за каким чертом им понадобилось мое колечко, да еще настолько, чтобы они друг друга убивали.

— Послушайте, Александра Ивановна...

— Не послушаю. Хотя, стоп, я кое-что вам буду рассказывать. Но в порядке честного обмена информацией. До Самхейна еще далековато, а вы, кажется, торопитесь. Мужское любопытство.

Она резко повернулась и ушла, как-то очень быстро скрывшись из виду. Легостаев неприязненно посмотрел ей вслед.

У него уже слипались глаза, а ноги гудели от усталости, словно он не сидел за столом, а весь день бродил по городу — сказывался застарелый ревматизм. Но отдохнуть ему не дали. Раздался звонок, и Бориска, окрыленный — ни дать ни взять, Олечкой целованный — заорал:

— Па! Тебя! Да тебя, говорю, трубу возьми!

Виктор Яковлевич в двадцать шесть лет и сам не отличался изысканностью выражений, но стиль общения сына его малость коробил. Поэтому он взял трубку и недовольно пробурчал:

— Говорите!

Звонил молодой патрульный по фамилии Верданский, которого в свое время рекомендовал принять в милицию сам Виктор Яковлевич, а до этого (о чем Легостаев узнал позже) — какая-то шишка из ФСБ. Парня этого он помнил по армии. Хорош был рядовой Верданский, в разведку с ним идти было — одно удовольствие. И благодарен за протекцию, что тоже немаловажно. Легостаев просил Верданского последить за чертовым свихнувшимся сатанистом.

— Макаревич ваш, Виктор Яковлевич, сегодня болтается по плешкам сексменьшинств, — устало сообщил Верданский. — Да нет, вы не подумайте. Он везде спрашивает человека с летучей мышью. А его то туда, то сюда отфутболивают. Я не выдержал, подошел да спросил, чего ему далась эта летучая мышь...

— И что? — холодея, спросил Легостаев.

— Да что он скажет! Говорит, не наше дело. А потом, когда Стас... ну, напарник мой... отвалил, взял, наклонился ко мне и по секрету эдак шепотом: ищу великую ведьму, а он, человек этот, должен помочь. Ну, каково? Я говорю, его не задерживать надо, а прямиком в смирительную рубашку!

Как психиатр-любитель Верданский был великолепен. Всякий сон у Легостаева пропал.

Верданский попал в полк к Легостаеву-младшему, когда тому оставалось несколько месяцев до дембеля. А Легостаев-старший (из контрактников формировали отдельные взводы) служил вместе с молодым парнем по фамилии Волконский. Всеволод Волконский. А попросту — Волк или Волкодав. Но это было сначала. После одной истории... да что там — у Волка закончились патроны, он схватился с каким-то афганским солдатом врукопашную и зубами перегрыз ему горло, зрелище было еще то... после этой истории Волка переименовали в Упыря, чем он немало гордился. Легостаев подозревал, что патроны у Волка не кончались, просто захотелось кровушки напиться, и какая разница, чьей. То же самое подозревал весь взвод. Господин Волконский был на пару лет старше Бориса, а Легостаев, как заботливый папаша, обязательно старался познакомить и подружить сына с молодыми людьми, которых считал достойными того. Но только не с Упырем!

Внешность у г-на Упыря была примечательная. Росту в нем было не менее двух метров. Атлетическому телосложению мог бы позавидовать кто угодно, не только заурядный и даже тщедушный Легостаев-младший. Возможно, природа задумала его как вполне симпатичного мужчину, но жуткий шрам через всю щеку (хорошо хоть телесного цвета, не багровый) и грива темных волос, которые Упырь ни в какую не хотел стричь, придавали ему законченное сходство с хрестоматийным разбойником, а тяжелая челюсть наводила на мысль о врожденных преступных наклонностях. Плюс к тому у Волконского был очень неприятный пронзительный взгляд. Да и в общении Упырь оставался Упырем. Большей частью он предпочитал молчать, и разговаривать с ним было примерно так же легко и интересно, как с каменной стеной. Зато уж когда говорил... Обычно это случалось в непредвиденных и угрожающих ситуациях. Примерно тогда же Волконский улыбался, вернее, криво щерился, что в сочетании со шрамом и ледяными глазами производило пугающее впечатление.

Упырь Волконский однажды спас Легостаеву жизнь и не захотел выслушивать благодарностей. Это обстоятельство смущало Легостаева больше всего.

Вернувшись с войны, Упырь занялся черт-те чем — колесил по всему Содружеству на какие-то раскопки. Как-то раз из очередной экспедиции он привез себе любимицу — летучую мышь.

Короче говоря, сатана и ведьмы должны были найти в его лице достойного товарища. Поразмыслив, Легостаев решил пожалеть сатаниста Макаревича. А заодно пожалел и Александру Снегиреву. Завтра он обязательно расскажет ей об Упыре Волконском. А потом попросит добрейшего патрульного Верданского понаблюдать (конечно, в случае возможности) за их приятным общением. Почему-то Легостаев не сомневался, что оно — таки да, как сказала бы подружка Снегиревой по фамилии Либерман! — будет весьма содержательным.

— Таки да, — вслух произнес Виктор Яковлевич и понял, что его беспокоило весь день. Засело, как заноза. Фамилия офицера ФСБ, названная Александрой, была Верданский. Фамилия редкая. Наверняка родственник “его” Верданского.

Тут сказать бы — мир тесен, но Легостаев предпочел свое излюбленное “без ста граммов не разберешься”.

Александра Снегирева между тем тревожно сновала по окрестностям Питера, хотя этот болван, следак из прокуратуры, занятый расследованием гибели Барской, убедительно просил ее никуда не выезжать. Тупость доблестного правоохранника раздражала ее до безумия. Еще больше ее выводило из себя обилие роскошных дач.

— Да что, в самом деле, они с ума посходили? — вопрошала она у Константина. — Все ноют, что мало платят, что нельзя найти работу, что кризис и неустойчивый евро, — посмотрите на эти дачи! Это ли не русский евро? Да этой недвижимости позавидовал бы Ротшильд! Ну, куда этот скромный трехэтажный домик с отапливаемым бассейном? Они что, зимой сюда ездят купаться?

— Летом, Санди, они в другие места ездят, — объяснял Константин. — Кризис, безработица и маленькая зарплата — это для одних, а дачи, по которым мы с вами разгуливаем, — для совсем других.

— Ясно, — кивала Санди. — Четыре большие разницы между двумя явлениями. А сдается мне, друг мой Костя, что одни наживаются за счет других. Ну, как вам моя идея? Хороша? А-а, молчите! То-то и оно, что не моя и не новая, но правильная. И все же, на кой черт человеку отапливаемый бассейн на даче, куда он почти не ездит?

Этот риторический вопрос она повторила в шестой раз за день, и Константин подумал, что замерз.

— Санди, а не выпить ли нам кофейку? — вдруг предложил он. — Зайдем ко мне на работу.

— Именно на работу, Костя, — женщина усмехнулась.

— Вы, как всегда, правильно поняли суть дела, — Константин тоже усмехнулся. — У меня забарахлили программы. “Индивидуал”, программа делопроизводства, программа идентификации…

— Небезынтересно…

— И кофе у меня есть ваш любимый. Арабика. И даже настоящая ваниль.

— И чего только не выносит на берег пенный прибой Финского залива, — поразилась Санди. — Вы что, специально для меня ее покупаете?

— А почему бы не порадовать хорошего человека?

Александра некоторое время молчала.

— Бросьте вы это, Костя, — наконец сказала она. — Никакой я не хороший человек, и вы это знаете. Я на тринадцать лет старше вас, и вы это тоже знаете. В конце концов, я семейный человек.

— Я и это знаю. У вас есть дочь. У меня — сын.

— У меня есть не только дочь, но и жена. Три бабы в доме. В вашем “Индивидуале” моя супруга не значится, но она существует. Так что не тратьте вы деньги понапрасну на ваниль, Костя, останемся друзьями.

Константин прикусил губу. Он и не рассчитывал ни на что другое. И догадывался, что Санди знает о его чувствах. Но все же ему было по-настоящему больно, гораздо больнее, чем после разрыва с Галиной. Он укорил себя — и как я мог о ней забыть!

— Забывайте, забывайте, — посоветовала ему Санди. — Я очень надеюсь, что она жива, но чует мое сердце, что ее уже ничто не спасет. Поэтому лучше поставьте на ней крест. Да Виталика к себе заберите. Кстати, почему вы не сказали ему до сих пор, что он ваш сын?

— Не хочу его травмировать. Потом, позже, когда он постарше станет. Никуда это не денется…

— Ага, — Санди кивнула головой, охотно согласившись, — и Беленьких никуда не делся, и Барская эта сука, и еще много кого никуда не делись. У них еще все впереди. А мой друг идиот Легостаев постарается, чтобы все впереди было еще у нескольких человек. Скажите, откуда у людей эта дурацкая вера в то, что ничего не случится, а если случится, то не с ними?

— Санди, он не идиот. Он просто обычный человек, вот и все...

— Человек есть нечто, что должно быть превзойдено. А в таких случаях, милый мой Костя, быть просто человеком уже недостаточно! — отрезала Санди и всю оставшуюся дорогу прошла молча.

В кабинете у Верданского, включив компьютер, Санди, однако, оттаяла и заметно оживилась.

— Э, милай! Да у вас тут вирусов немерено! Вы что, чужие непроверенные дискеты ставите или к машине кого попало допускаете? Черт, если б я не знала, что вы не умеете, решила бы, что вы нарочно себе тут черт-те чего понаинсталлировали!

Инсталлировать программы Верданский действительно не умел, а посему почел за благо поставить кофейник. Санди с удовольствием втянула ноздрями густой ароматный запах варящегося кофе с ванилью — и присвистнула:

— Эге! Нет, вы только посмотрите!

На дисплее появилось нечто совсем уж несуразное: мускулистый мужчина с довольной улыбочкой на свирепом лице, в расстегнутой рубашке и спущенных до колен джинсах, нежно поглаживающий ладошкой по голове полуголого парня, склонившегося у его ног и занятого... м-да, такие вещи любил и Константин. Но не с мужчинами. Санди хихикнула:

— Костя, вы что, любитель порнухи?

— Этого не было, — растерянно ответил тот, — я вообще не знаю, откуда это…

— Я знаю, — Санди было смешно, — это пришло по сети. Вот что.

Она щелкала мышкой, запускала программы, в которых Константин вообще ничего не понимал, хмыкала, наконец удовлетворенно заявила:

— Это самый безобидный из всех ваших вирусов. Поразительно, зачем такую безделку надо было запихивать к вам с такими сложностями. Полюбуйтесь: это не через Интернет и не с диска… это через специализированную сеть. Она у вас есть?

— Есть, — ответил Константин, про себя подумав, что Санди вряд ли ожидала ответа. — Но она на пароле, какая-то пятиступенная защита…

— Так вот ее, вашу защиту, и кинули через пять ступенек. Похерили! Ай, головы! Вот с кем бы познакомилась! Нет, вы только подумайте!

Очевидно, безобидный вирус выдавал на экран гадостные картинки через строго определенное время, потому что перед ясные Александрины очи, а заодно и глаза Константина, явилось новое чудо: еще один мускулистый мужик, радостно имеющий сзади юношу в кружевных дамских трусиках на коленках. Санди хрюкнула от смеха. Константину было немного стыдно перед ней за эти идиотские картинки, но Санди нимало не была смущена.

— Ну что, подождем еще чего-то? — осведомилась она.

— Да нет, — Константин не нашелся, что еще сказать. Санди принялась уничтожать еще какие-то вирусы, менее эффектные, но куда более опасные. За это время они успели полюбоваться еще несколькими изображениями всех аспектов мужской любви, в том числе и позой № 69, причем Константин не знал, куда девать глаза, а Санди сползала со стула от хохота, глядя на него. Наконец безобидный вирус порадовал явлением эксгибициониста в полном облачении американского морского пехотинца и со страшно размалеванной харей; под картинкой красовалась подпись — недвусмысленная угроза, написанная витиеватыми готическими латинскими буквами, но по-русски и в вольном переводе гласившая: “Вам всем конец!”. Вчитавшись, Санди буквально зарыдала.

— Нет, Костя, — сказала она, отсмеявшись, — это я у вас не вычищу. Это сетевой вирус, и, чтобы его отсюда вытряхнуть, придется чистить все машины сети. Нет, не подумайте, сетевые вирусы в большинстве своем вовсе не такие сволочные, но! Тут я ограничусь тем, что сделаю пореже эти явления дураков народу.

Она возилась довольно долго, наконец устало произнесла:

— Вроде все. Кроме, конечно, дурачков, но их уж придется потерпеть. А то я, грешным делом, вместе с вирусом половину нужных файлов погрохаю. Он так внедрился, что вычистить его уже почти никак. Придется специальную программку под это дело писать, а мне в облом.

Потом они прихлебывали уже по третьей или четвертой чашке кофе, а еще чуть погодя Санди собралась уходить, и Константин помогал ей надеть дорогой мужской плащ. Вдруг он заметил прореху в черной натуральной коже.

— Что это, Санди? В вас что, стреляли?

— А вы как думали? — беззаботно ответствовала Санди. — Чему вы так удивляетесь? Это козел, который целился в Алиночку. Видите, это была вовсе не маскировка — он действительно перепутал меня с ней. Теперь ее нет, и он знает, в кого стреляет.

— Погодите! Как это случилось?

— Элементарно, Ватсон! Иду я себе вчера поздно вечером, дышу свежим питерским воздухом… ну да, а что? И дым отечества нам сладок и приятен! Так вот, возвращаюсь я вчера с концерта, сворачиваю в ну совершенно темный переулок возле моего дома, в смысле, этой Живковой, и вдруг — бац! Тень черная! До меня сразу дошло, что к чему. Тормознулась я и говорю: чувак, ты опять за свое? Эскейпнись, ни черта у тебя не выйдет, разве что я сама на тот свет затороплюсь! А он затаился и молчит. Со стороны — то еще шоу: стоит какая-то ненормальная в мужском костюме и трандит сама с собой. Я даже разозлилась. Припомнила очередную байку, — я ему все побасенки рассказывала, надеялась, что он от меня отстанет. Не отстал. Короче: я закончила телегу, повернулась и пошла. Тут он и выстрелил. Всю обойму небось расстрелял. Теперь плащ штопать придется. Такие вот блины с морковкой, — все так же беззаботно завершила Санди. Со стороны могло показаться, что она рассказывает что-то очень смешное и нелепое, не более. Константин побледнел и предложил ей провести.

— А, оставьте! — отмахнулась Санди. — Вот если он опять начнет в меня стрелять, то в вас уж точно попадет. Лучше ищите эту Галину. Я ее искала, но ничего более конкретного не вижу.

Константину стало грустно.

Он вспомнил, что его племянник, милиционер, сейчас как раз заступил на дежурство. Толик был единственным человеком, который заходил к любимому дяде Косте, не считая немногочисленных залетных подружек. Можно было навестить парня на боевом посту, если, конечно, это уже не сделала милая девушка по имени Василиса.

Чтобы отыскать милицейский патруль, Константину пришлось изрядно потрудиться. Наконец он нашел двоих парней, терпеливо ожидавших, пока третий наговорится по телефону; этим третьим и был Толя.

— А, дядь Костя! — обрадовался он. — Классно, что я тебя встретил. Как жизнь?

— Обыкновенно, — признался Константин, — вот взялся ухаживать за женщиной, а она меня прогнала. То есть не прогнала, просто предложила остаться друзьями.

— Ну, это хуже, чем прогнала, — Толик сокрушенно качнул головой. Судя по всему, что-то подобное произошло и у него с Василисой.

— Нет. Она действительно ценит меня как друга. Тяжко, вот что. Ну ладно, это неважно, у тебя-то что новенького?

Толя рассмеялся.

— Тут у нас недавно что было! — он, захлебываясь, изложил историю сатаниста Макаревича, которого сам же и задержал тогда. — Так это что: им очень заинтересовался один следак из прокуратуры, ну, тот, который за меня просил тогда. Классный тоже мужик. А этот Макаревич вообще конченый, только в психушку сажать. Ищет великую ведьму! И ладно бы ее: какого-то парня с летучей мышью, который должен его к ней провести. Придурок, одним словом.

Было темно, и Толя, естественно, не разглядел выражения лица своего дядюшки. А если бы разглядел, то не стал бы так легко болтать о том о сем, рассказывая какие-то мелочи на тему своих трудовых будней. Потому что Константин крепко задумался, понимая, что придурок Макаревич отнюдь не такой уж придурок. Просто, может быть, экзальтированный психопат.

Но сущность явлений он ухватил на удивление верно.

— А как фамилия этого классного следака?

— Легостаева? Ну, Виктор Яковлевич. Майор. А что?

— Хорошо ты ответил, — Константин фыркнул. — Ну ладно, я пошел…

Они взяли друг с друга клятвенное обещание заходить в гости, и Константин по дороге домой размышлял о том, что Санди была бы ему отличной женой, и с Виталиком она ладила — еще как! И еще о том, что Легостаев как раз вел то самое дело Барской, по которому Александра Снегирева проходила свидетелем. И не далее как утром Санди жаловалась, что Легостаев считает ее убийцей, несмотря на железное алиби.

Утром у него было прескверное настроение.

Сегодня обещал быть напряженный день, а голова у подполковника прямо-таки раскалывалась. То ли он переутомился, то ли какой-нибудь коварный экстрасенс вроде “заказавшего” бедную Санди попытался на него воздействовать, но все валилось из рук, колени мелко дрожали. Константин глянул на себя в зеркало и поразился: на вид ему можно было дать не тридцать, а сорок семь, если не больше. Под глазами мешки, тонкая складка между бровями, появлявшаяся там раньше только в минуты сильной тревоги, теперь не пропадала. На Верданского свалилось слишком много треволнений: странная пропажа женщины, которую он когда-то любил и которая была все еще дорога ему, опасность, угрожавшая сыну, наконец, так некстати и нелепо нахлынувшая любовь к ведьме на тринадцать лет старше него. Плюс к тому — повседневные обязанности, которых и раньше-то хватало с избытком, чтобы ежедневно оставаться на часок-другой после работы, а теперь наступил полный завал. Или, как пообещал козел-разработчик окаянного вируса с голыми мужиками, полный… в общем, ясно, чего полно. Спасибо, хоть Санди убила все более или менее опасные вирусы, теперь машина перестанет беспокоить.

Раздался звонок. Звонили из фойе, дежурный сказал — какая-то женщина в мужском костюме. Если бы Санди, то не звонила бы, у нее же постоянный пропуск, вяло подумал Константин, поднося трубку к уху.

Это оказалась Рэй. Константин немного знал ее, но тогда и не разглядел толком. Запомнилось только ощущение близкой опасности, почти угрозы, исходившее от нее и от остальных друзей Санди — Тины и Рекса. Но те двое были как-то помягче, поласковей. Рэй казалась самой свирепой, самой бескомпромиссной. Константин почувствовал себя не в своей тарелке от мысли, что вот сейчас окажется в компании учеников Санди, а кто его знает, на что они способны без ее удерживающей длани…

— Не бойтесь, — хмуро произнесла Рэй, входя в его кабинет. — Ведьмы добрыми не бывают, но и злыми без особой надобности — тоже. Кстати, удивляюсь, почему Санди до сих пор не отправила вас в реанимацию.

— За что? — Константин неподдельно изумился, глядя на серьезную Рэй.

— Поверьте мне, мужская похоть — вовсе не самое приятное ощущение, — все так же хмуро ответила она. — Я бы сказала, просто мерзкое…Санди обычно лихо расправляется с мужчинами. А вас вот пожалела. Видать, вы ей и впрямь чем-то дороги.

Ростом Рэй была не ниже долговязого Верданского, при этом казалось, что она слеплена не из плоти и крови, а из витых жгутов стальной проволоки. Верданский считал себя вполне спортивным человеком, но, увидев Рэй, только вздохнул от зависти. Заметив, что он наблюдает за ней, ведьма оскалилась и отвела в сторону пряди блестящих черных волос с левой щеки. Очевидно, это действовало безотказно — Константина и самого замутило при виде глубоких белых шрамов, исполосовавших ее лицо.

— Так-то, — с явным удовлетворением сообщила Рэй. — Говорят, вы вкусный кофе варите. Угостите?

Константин сварил кофе, мучительно соображая, зачем она пришла. Рэй отхлебнула тягучей черной жидкости из чашечки, довольно облизнулась и произнесла:

— Вам Санди про сатаниста не рассказывала?

— Мне рассказывал мой племянник…

— Что вы об этом думаете?

— Не знаю. Санди мне мало что рассказывает.

— Тогда расскажу я. Первое. Существо, которое заменяет Галину, и то, которое было Барской, — это вообще не люди. Санди зовет их мороками. Они не способны к Контакту, в этом я уже убедилась. Они вообще не способны ко многому, что запросто может обычный человек. Зато они могут наводить туман и вызывать эмоциональные всплески. Трое таких… убили мою Ленку, — Рэй справилась с собой, сморгнула (ресницы у нее, как показалось Константину, намокли), — а потом их убила я. Знаете, что случилось с телами? Нет, откуда вам знать! Двоих я зашвырнула в Промежуток. А еще один вдруг съежился и растаял, пока я возилась с теми. Я думаю, что они кем-то управляемы.

— А тело Барской? Его ведь сожгли вместе с экспертами!

— Если бы оно исчезло, его бы искали. А профессора все равно бы уничтожили. Вот так и убили одним пожаром двух зайцев. Так я сначала вообще не думала, что они способны вытворять такие штуки. Подумала, что Лена сама испугалась, — они ведь с виду жуткие, как стальные столбы. Мороз по коже. И то, что я была в таком состоянии, тоже неудивительно: что я могла чувствовать к убийцам? А потом убийство Барской и сатанист этот…

— Вы думаете, что Барская…

— Я думаю, что она сама спровоцировала собственную гибель. Она, должно быть, хотела просто напугать своего убийцу. Санди говорит, что такое бывает: пытаешься инициировать одну группу эмоций, а задействуешь другую, потому что люди ведь все разные.

Константин представил себе, что могло бы случиться с его сыном.

— Хорошо, что мы Витальку забрали! — вырвалось у него.

— Да уж, неплохо. Раз этими мороками управляют, — я вот к чему веду, — значит, у нас сильный противник. Я подумала, и остальные тоже говорят, что нам кто-то сознательно противодействует. Запутывает. Иначе мы бы уже давно нашли эту долбанную дачу.

Если бы Константин знал Рэй чуть-чуть получше, он бы оценил ее подвиг. Ибо филологиня, защищавшая диплом по теме “Эстетика и происхождение русской ненормативной лексики”, то и дело порывалась изложить свое видение проблемы во всех подробностях.

В соответствии и с эстетикой, и с происхождением.

Рэй сыто облизнулась, допив кофе, и заторопилась прощаться:

— Я ведь тоже на работе. Кстати, как насчет интервьюшки? Для “Фонаря”?

“Питерский фонарь” справедливо почитался самой нелюбимой газетой во всех без исключения кругах, где обретались сильные мира сего, будь то городская мэрия или группировки уголовных авторитетов. Впрочем, Рэй и в другом мире выжила, а уж к превратностям этого ей было не привыкать. Константин, конечно, не был столь уверен в своих силах, но его немного задевало, что у женщины больше храбрости, чем у него. Поэтому он, подумав, согласился, и Рэй снова сбросила черный мужской плащ — он мешал ей записывать. Диктофонов она не признавала.

Примерно через полтора часа она отложила блокнот:

— Послезавтра я уже смогу принести вам текст.

— А мне зачем?

— Ну, здравствуйте! Посмотреть, может быть, захотите что-то переделать, добавить там или выбросить. Это нормальная журналистская работа: согласовывать текст интервью. Вот вам, кстати, моя визитка, в случае чего звоните прямо на работу. Только спрашивайте Сомову, а не Рэй.

Она ушла, а Константин запоздало сообразил, что только что дал интервью Джиневре Сомовой, самой популярной, самой талантливой, самой дотошной и скандальной журналистке Питера. Начальство за это с него, конечно, снимет стружку. Он-то ничего плохого не сказал, но фамилия Сомовой говорила сама за себя.

Санди не объявлялась. Возможно, она была чем-то занята, а может быть, просто решила прошвырнуться в музей. А вместо себя с новостями прислала Рэй. И правильно, подумал Константин, натыкаясь на племянника. Толя был в штатском — рабочий день у него уже закончился, однако таинственно шепнул:

— Я на работе. Слежу тут за одной… Как дела, дядь Костя?

— Да вот, интервью сегодня давал. И знаешь, кому? Джиневре Сомовой!

— Этой суке?! — поразился Толя. — Да она о тебе напишет! Это все, хана!

— Она не сука, она нормальная женщина. И потом, она же мне завтра покажет, что написала. По-моему, она критикует только тех, кто неправ, — задумчиво возразил Константин. — А за кем это ты следишь? Еще сатанистка какая-нибудь?

— Нет, не сатанистка. Она тут по одному делу проходит свидетельницей, только следак этот, ну, который ты помнишь… Легостаев… так он думает, что она и убила.

У Константина достало ума промолчать.

— Она пошла к Казанскому собору, — Толя неплохо вошел в роль Ната Пинкертона, так как говорил таинственно и шипяще, точно боясь, что его услышат. — Идем, я тебе ее покажу! Такая кадра!

Константин усмехнулся краешками губ, но пошел за племянником, отчаянно думая, что с удовольствием бы пошел домой и залез в теплую ванну с чашечкой кофею и сигаретой. У него сигареты закончились, а стрельнуть у Рэй не позволила гордость, при том, что бедняга только поскрипывал зубами, когда журналистка доставала очередную длинную “Труссарди Лайт”. Рэй курила не меньше, чем Санди, а Санди не раз при нем прикуривала сигарету от только что вынутого изо рта окурка. Тина, как успел заметить Константин, не курила вообще.

До Казанки было недалеко. Константин увидел спину Санди, которую отличил бы из тысячи. Во-первых, таких дорогих плащей и в Питере было не так-то много. Во-вторых, такая фигура и такая осанка могли быть только у Александры Снегиревой.

Она побродила вокруг Казанского собора. Верданский подумал было, что она ищет племянника, но отбросил эту мысль. У Санди было слишком серьезное лицо для близкородственной миссии.

Наконец она, по-видимому, нашла то, что искала. Искала она очень рослого, даже еще более рослого, чем Александр Козельцев, парня с растрепанными волосами, прикрывавшими лопатки.

— Должно быть, это автор вируса, — ляпнул Верданский, о чем тотчас пожалел, потому что Толя немедленно начал расспрашивать его, что за вирус и почему дядя Костя так решил.

— Не видал я программистов, — обиделся Константин, — смотри: весь в черном и патлатый.

Пока Толя давился от тихого смеха, уясняя себе коварство вируса и развлечение, устроенное им сотрудникам правоохранительных органов, Санди смылась куда-то в переулок, и Константин вспомнил о ней, только услышав отчаянный вопль:

— Помогите! Караул! Убивают!

Вокал у Санди был еще тот — на целый стадион без микрофона. Верданский ринулся на голос в полнейшей панике: уж если непобедимая Санди зовет на помощь…

Его опередил лохматый программист. Константин даже одобрительно хмыкнул, заметив, как ловко, одним броском парень ворвался в замкнутый дворик, где не переставала вопить Санди, как грамотно, даже профессионально он принял боевую стойку — и как досадливо вытянулась физиономия “защитника” при виде смеющейся женщины, одиноко торчавшей на мокрой траве.

— Ну, блин… — прошипел он, но Санди совершенно спокойно отозвалась:

— Ой ты гой еси, буй-тур Всеволод! Цени: я ищу тебя третий день. Специально для тебя какой спектакль разыграла!

— Да кто ты такая, чтобы я тебя ценил? — вспылил программист, но Санди смутить было нелегко:

— А ты кто такой, чтобы я тебя искала? У меня специальность редкая: программист-спелеолог. То есть как минимум одна точка соприкосновения у нас с тобой есть. А голосить пришлось… извини, тебя ведь в разговор с женщиной иначе втянуть — ну никак.

— Чтоб тебя, — буркнул лохматый, отбрасывая длинные волосы с лица. — Какого черта?

— А хочу я, добрый молодец, нанять тебя в телохранители. Чтоб ты, значит, защищал вооруженной рукой… это самое… ствол у тебя незарегистрированный, смотри, как бы неприятностей не было… денег у меня немерено, так что думай, думай. Даю тебе время до Самхе… до первого ноября. Потом начну нанимать кого-нибудь другого.

— Это что, угроза?

— Ну зачем так мрачно? Кто-нибудь другой бабки получит, вот и все, что тебе угрожает в случае отказа. Ладно, ты думай, а у меня своих дел по горло…

— Не понял, — лохматый, похоже, был заинтригован. — А если я решу, где тебя найти?

— А я сама тебя найду, друг любезный. Ну, пока…

— Нет, погоди! — лохматый заторопился вслед за ней, размашисто шагая саженными ножищами. — да, кстати, а до чего это ты мне время даешь?

Санди остановилась, посмотрела на него через плечо и улыбнулась.

— До Самхейна, друг мой Упырь. Думаешь, один ты в Питере такими вещами увлекаешься?

Она ушла, а человек, поименованный ею Упырем, растерянно моргал, стоя на одном месте. Растерянность ему совершенно не шла. Константин не без удовольствия рассматривал его суровое, почти каменное лицо с шрамом во всю щеку, сросшимися бровями и волевым подбородком. Чем-то этот человек напоминал ему Рэй Сомову. Неизвестно, для чего это Санди понадобился телохранитель, но она явно не прогадала, Константин оценил гибкость и ловкость профессионального спортсмена, обликом напоминавшего не то овчарку, не то волка.

— Точно убийца, — промямлил над ухом Толик.

— Вот потому ты, Толян, и патрульный, а не следователь, что у тебя ума еще ни на грош, — разозлился Константин. — Может быть, ей угрожают. Свидетель все-таки. А ты сразу — убийца…

Толик обиделся, но отстаивать свою точку зрения не стал. Всеволод неприязненно прислушивался к разговору.

— Вы ее знаете? — наконец спросил он.

— Знаю, — подумав, недружелюбно ответил Константин.

— Вы что, менты?

— Менты, — сказал Константин тем же тоном.

— А она, значит, свидетель? По делу об убийстве, так я понял?

— Вот именно.

— Что-то непохоже, чтобы она нуждалась в телохранителе, — процедил Всеволод, небрежно кивнул и ушел, резко повернувшись.

Константина взяла глухая досада. Зачем, в самом деле, Санди этот звероподобный мужлан с откровенно бандитской рожей? Неужели он, Константин Верданский, не мог бы защитить ее от кого угодно?

Легостаев, как и вчера, уныло торчал на работе, перекладывая бумажки. Снегирева не объявлялась, и уже одно это было хорошо. Макаревичу назначили повторную психиатрическую экспертизу, потому что, хотя этот парень и не производил впечатления чокнутого или хотя бы психопата, но несомая им с совершенно серьезным видом ахинея грозила серьезным психическим расстройством молодому старлею Москвину, занятому этим идиотским делом, да и всем, кто сподобился его послушать. Но тут позвонил Верданский.

— Виктор Яковлевич! — тревожно шипел в трубку патрульный. Впрочем, Легостаев вспомнил, что Верданский дежурил вчера и, следовательно, быть патрульным сегодня никак не может. — Вы знаете, что ваша сука отколола? Она наняла телохранителя!

— Кого это? — с замиранием сердца вопросил Легостаев.

— Да этого… заразу! Волконского! Я его знаю как облупленного, от него от самого хранить надо, — захлебывался в трубке голос юноши. — Это же бандит конченый! Вы только почитайте, что у него…

Легостаев положил трубку, силясь уяснить себе, что бы это все могло значить, но тут снова зазвонили.

— Привет, майор! — бодренько прощебетала Снегирева.

— Что вам нужно? — без намека на учтивость рявкнул Легостаев.

— Как это что? Не забыли? Честный обмен информацией! Что там с Макаревичем-то вашим?

Легостаев нехотя сообщил то немногое, что имел.

— А как Оленька?

Тут уж у Виктора Яковлевича было чем удивить собеседницу. По крайней мере, он на это надеялся. Машинально он запустил программу идентификации — и ахнул: с экрана ему грозил колоссальным мужским достоинством жуткий татуированный тип.

— Что, вирус? — поинтересовалась Санди. — Знаю. Он по всему Питеру гуляет. Я уж пробовала его вычистить — ни черта!

Тип исчез, и Легостаев уныло поинтересовался:

— Что вы предлагаете делать?

— С вирусом — ничего. С ним ничего и не сделаешь. А вот Оля… я ей сама займусь. Не хватало, чтобы и ее пришибли.

— С ней постоянно мой сын или сотрудники, она девушка осторожная, — заверил Легостаев.

— Надеюсь, — ворчливо ответила Санди и положила трубку. Ни тебе до свиданья, ни спасибо.

Легостаев выключил компьютер, так как всякое желание продолжать праведные труды у него пропало, и пошел домой.

Сегодня он заходил в РОВД, якобы навестить старого приятеля, а на самом деле — выяснить, не случилось ли чего с участием Санди, и был вознагражден.

Во-первых, наконец-то поймали опаснейшего преступника, за которым охотилась милиция всего Содружества. Тип это был еще тот. Свою карьеру красивый большеглазый мальчик по имени Дима Вовнянко начал в каком-то городишке Днепропетровской области, где окопались подразделения УНА-УНСО, еще в начале века объявленные вне закона. Получив отменную физическую подготовку, 19-летний Вовнянко отправился в Афганистан. Наемником. Собственно, Легостаев не решился бы его в этом упрекнуть, если бы не одно “но”: Вовнянко сражался на стороне афганцев, и не корысти ради — как раз федеральные власти платили больше, а исключительно по идейным соображениям: из ненависти к “проклятым москалям”, прославившись жестокостью по отношению к пленным. После окончания Афганской кампании красавчик Димочка на время исчез и через три года всплыл в Белоруссии, где его поймали за вполне профессиональным подкладыванием мины в автомобиль какого-то банкира. Попутно выяснилось, что на его совести два заказных убийства. Однако наслаждаться пожизненным отдыхом в белорусской тюрьме Вовнянко не пришлось. Он удрал, сломав шею конвоиру и прихватив его оружие. Через год в Таганроге молодая женщина, зверски изнасилованная, брошенная в канализационный колодец умирать и чудом спасенная случайным прохожим, назвала приметы своего мучителя, весьма схожие… не скажем с кем. Но Вовнянко в это время уже был на пути к славному городу Питеру, где явно собирался всласть повоевать с ненавистными кацапами. Первой его жертвой должен был стать некий г-н Кашин, безобиднейшее, хотя и не слишком высокоморальное создание, невесть зачем околачивавшееся в общественном туалете. Вовнянко Кашина прижал, приставил к виску пистолет покойного конвоира и принялся обшаривать его карманы, перекладывая к себе деньги и документы, и не сразу заметил, что за его спиной уже несколько секунд кто-то стоит. Наконец кому-то надоело торчать без дела, и в висок самого Вовнянко тоже уперся холодный металл.

Но не таков был этот головорез, чтобы испугаться приставленного к голове пистолета — не из таких переделок выходил. Ему были известны приемы, позволявшие справляться и с тремя вооруженными людьми, а ведь и сам Вовнянко был вооружен. Жаль только, что при малейшей попытке дернуться его рука с пистолетом очутилась в железных тисках, внешне почему-то смахивавших на обычные человеческие пальцы, а вторая, которой он попытался было турнуть противника, оказалась зажата между плечевой и локтевой костями — в этой руке неведомый враг держал свой пистолет. Тяжелый такой, старенький, но надежный боевой “Макаров”. Собственно, и это еще было не безнадежно, однако обладатель “Макарова” внезапно сжал Вовнянко так, что тот завыл от боли и скорчился, забыв обо всяком сопротивлении.

— Мальчик, — холодно и насмешливо произнес женский голос, — запомни три вещи: никогда не нападай с оружием на безоружных — это подло. Никогда не понимай руку на женщину — это неинтеллигентно. Никогда не бросайся в драку, не зная, что умеет твой враг, — это глупо.

После чего буйная леди покосилась на пистолет, выпавший из руки Вовнянко, и заметила:

— Я вот до сегодняшнего дня думала, что вооружена более чем достаточно. А теперь решила: нет, бог троицу любит. Так что я пока возьму твой пистолет, а ты проваливай.

Даже если бы Вовнянко и не захотел проваливать, его бы никто не спросил: женщина поддала ему пониже спины так, что он вылетел из туалета и грохнулся на мостовую. Некоторое время спустя его подобрала “Скорая” и отвезла в больницу, где и установили малоприятную личность пострадавшего. И еще некоторое время спустя в милицию поступило заявление от Кашина, не догадавшегося забрать обратно похищенные у него ценности и документы.

Должно быть, трясся, как желе смородиновое, когда Санди расправлялась с головорезом Вовнянко…

Конечно, Санди, думал Легостаев. Никто другой. Он попросил выписку из истории болезни — и ахнул, так же, как ахнул врач, осматривая руки Вовнянко. Одну, зажатую в локте, Санди умудрилась вывихнуть в трех местах, причем вывихнуть зверски, прорвав суставные сумки. Вторую нежными дамскими пальчиками она попросту измочалила. Врач утверждал, что видел такое разве при ДТП, когда кости переезжало тяжелыми грузовиками. Вряд ли пан Вовнянко сможет причинить москалям хоть какой-то вред…

Если Кашин, что называется, нарывался на неприятности, то о Танечке Толстиковой этого никак нельзя сказать. В ее подъезде жили и четырнадцати-, и даже двенадцатилетние доступные девицы. Танечка была ангелочком. Она никогда не носила вызывающую “мини”, не обманывала, не обижала ни маленьких, ни даже больших, училась на круглые пятерки, была отменно вежлива и скромна и обладала выразительным взглядом чудных синих глаз. И к тому же Танечка писала прелестные стишки. И на такую-то девочку положил бесстыжий глаз ее 40-летний сосед по лестничной клетке. Несколько раз он приставал к ней (Танечка не решилась пожаловаться родителям), а однажды затащил ее на площадку с мусоропроводом и повалил на загаженный пол.

Парализованная ужасом, бедная девочка не осмеливалась закричать. Впрочем, сделать это было бы затруднительно, так как дядя Вася ласковенько так зажал ей ротик грязной ладонью. Он так увлекся, что не обратил никакого внимания на тяжелые шаги за спиной. И даже когда мокрая подошва ботинка наступила ему на голые ягодицы, дядя Вася не сразу смог оторваться. Его оторвали — за шиворот и весьма грубо.

Рот дяде Васе никто не зажимал, поэтому через две секунды подъезд всколыхнул его надсадный рев. А еще через несколько минут примчалась милиция, и следом за ней — “Скорая”, хотя ей-то делать было уже нечего: орудие пытки несчастной Танечки оказалось растоптанным и размазанным по окровавленному бетону, а дядя, переставший быть дядей, лежал в глубоком обмороке. Танечка так и сидела на полу, сжавшись в комочек и подобрав разобранное платьице.

Через два часа мрачная черная фигура, в которой опознали спасительницу Танечки, снова поднялась на ту же лестничную площадку, позвонила в дверь и небрежно бросила матери девочки сверток. Это вместо платья, сказала она, пусть носит и добром поминает. Мадам Толстикова не знала, радоваться ей или ругаться: в свертке нашлись ультрамодные и столь же дорогие обтягивающие джинсы из блестящей выделанной под кожу ткани, а в них — тюбик полупрозрачной светлой губной помады, то есть то, чего целомудренные педагоги Толстиковы своей дочери в жизни бы не позволили. Ну ладно, малышка такое пережила, пусть порадуется… И вот теперь малышка, уже наряженная в новые штаны, сидела и подробно описывала свою заступницу. Приметы совпадали, естественно, с изложенными господином Кашиным и с приметами Санди.

Вот тут-то Легостаев и задумался.

Санди жестоко избила, но все же не убила двух негодяев. Следовательно, убивать она не любит. Следовательно, либо она непричастна к смерти Барской, либо же эта Барская представляла собой недюжинную опасность для Снегиревой.

— Либо я дурак, что наиболее вероятно, — признал вслух Легостаев. — Но тут же без ста граммов…

В родимой прокуратуре с моральной точки зрения ему пришлось не менее тяжело, чем в РОВД. Явились какие-то граждане, которые жаловались сначала в милицию, потому самому прокурору, прокурор, у которого и без них дел хватало, махнул рукой и отослал их к Легостаеву, рассудив, что Виктор Яковлевич, человек немолодой, серьезный и рассудительный, сумеет успокоить буйствовавшую чету, о чем и предупредил майора, встретив в коридоре.

Признаться, Легостаев ожидал увидеть каких-то растрепанных психов типа Макаревича. Ан нет: в его кабинете в чопорных позах сидело двое весьма приличных личностей примерно его возраста, дама чуть помоложе, хорошо одетых, с холеными интеллигентскими или скорее даже бюрократскими лицами, с толстыми обручальными кольцами на пальцах. Едва майор зашел в кабинет, мужчина встал, а дама изящно наклонила голову.

— Господин Легостаев, если не ошибаюсь?

— Да, я. Что вы хотели?

— Господин Легостаев, — заговорила дама, — мы вот по какому вопросу. Наша дочь, Аня, связалась с каким-то совершенно уголовным типом. Вы понимаете…

— Извините, — не очень вежливо перебил ее Легостаев, — представьтесь, пожалуйста…

— Бондаревы. Петр Владимирович и Тамара Станиславовна.

— Очень приятно, — ответил Легостаев, начиная вспоминать о хороших манерах. — Так что за тип?

— У Анечки университет, она пользуется покровительством очень влиятельного лица, — торопливо сообщил Петр Владимирович, — а этот человек, этот… он бывший наемник.

— Одно прозвище чего стоит, — поддакнула его благоверная, — Вампир! Так, Петечка?

— Так, кажется… нет, не так. Упырь. Вот!

Из дальнейших объяснений Петра Владимировича и Тамары Станиславовны Легостаев понял, что Анечка, будучи, между прочим, уже как бы и взрослой барышней (пятый курс университета), внезапно увлеклась каратэ. Но в секцию не пошла, мудро рассудив, что ее предки это дело не финансируют, а нашла себе этого Упыря, под чутким руководством коего и проходила вот уже второй месяц Курс молодого бойца, адаптированный для модных узких юбок и высоких каблуков.

— Сколько он за это берет? — перебил Легостаев Петра Владимировича, усердно развивавшего теорию неподходящего знакомства.

— Сколько? О господи, — растерянно промямлила Тамара Станиславовна, — да нисколько… иначе разговор был бы совсем другой, верно, Петечка? Но ведь он же ей жить не дает!

— Как? — поразился Виктор Яковлевич.

— Он ей… звонит! Они встречаются три раза в неделю! Я не знаю, что делать… она стала совсем другой с тех пор, как с ним познакомилась…

Легостаеву это надоело.

— Тамара Станиславовна, — раздельно произнес он, — молодые люди, а именно этот… Упырь и ваша дочь, не совершают ничего противозаконного. Не далее как сегодня я принял к своему производству два дела: о разбойном нападении и об изнасиловании несовершеннолетней. Обе жертвы были совершенно беспомощны. А спасла их и помогла задержать преступников женщина. Так что ваша… Анна Петровна поступает как раз очень даже мудро.

Родители Анны Петровны натянулись, как две струны.

— Я вижу, нам пора, — оскорбленно поджав губы, произнесла Тамара Станиславовна.

— Да, Томочка, — с прискорбием отозвался Петр Владимирович, — нам тут нечего ожидать поддержки. Мы, признаться, рассчитывали…

Дальнейшие приключения Виктора Яковлевича были из разряда приятных. Явилась свидетельница по делу Барской, ее квартирохозяйка, обаятельная скромная женщина с тихим голосом, внушавшая Легостаеву живейшую симпатию. Правда, ничего путного по делу она рассказать не могла. Но может бедный старый мент позволить себе несколько минут душевного разговора, черт побери?

Впрочем, и это было омрачено звонком от Снегиревой.

— Вы занимаетесь обеспечением безопасности этой Олечки? — раздраженно поинтересовалась она.

— У ее дома дежурит наряд милиции, — Легостаев ответил с нескрываемой досадой, — по-вашему, этого недостаточно?

— О дьявол и три тысячи ангелов! На вас ни в чем нельзя положиться, вы типичный мужчина! Ладно, займусь этим сама. Привет Инне Федоровне.

Как уж она собиралась этим заниматься — Легостаев не знал и знать не хотел бы, но должен был по долгу службы. Однако Санди не намеревалась посвящать его в свои замыслы.

В конце дня Ольга Бирюлева мечтала о двух вещах: как она сменит свою фамилию на Легостаева и чтобы у нее перестала болеть спина. Вдруг ее окликнула одна из сотрудниц:

— Оля! Тут массажист пришел, предлагает услуги! Тебе не нужно? А то ты вечно на свои позвонки жалуешься! Иди, он недорого берет.

Оля, как ни сильно болели у нее вылезающие позвонки, в услугах массажиста не нуждалась. Она нуждалась в модных брюках “под кожу”, но уже три месяца копила и не могла скопить на них деньги. Поэтому она только отмахнулась от назойливой доброжелательницы, однако в ее каморку зашел сам массажист, молодой стройный парень с огненно-рыжими волосами до плеч, и ласково заговорил:

— Барышня, не отказывайтесь. Тряпок вы себе еще накупите, а зачем они вам будут нужны, если на спине горб вырастет? Я хороший массажист. Мы, слепые, всегда хорошие массажисты!

С этими словами он снял темные очки и продемонстрировал Ольге пустые глазницы.

У девушки подкосились ноги. Манера поведения парня меньше всего напоминала о слепоте. Зато зрелище — то еще: ни дать ни взять смерть явилась по ее душу. Воля ее вдруг расплавилась. Этот странный слепой массажист, конечно, прав. Здоровье важнее, чем какие-то штаны. Да и потом, если не понравится, всегда можно будет отказаться. Надо попробовать. И не мешкая. Вот прямо с работы и пойдем ко мне домой.

Массажист не обманул. Руки у него и впрямь были золотыми — чуткими, добрыми, сильными. Оля блаженно вытянулась, чувствуя, как уходит мучительная боль, не отпускавшая ее в последние несколько месяцев ни на минуту, прикрыла глаза. Господи, мелькнуло в голове, какое это счастье — когда у тебя нигде ничего не болит. И тут же, словно бы она невольно сглазила саму себя, острая беспощадная игла кольнула в сердце. Раз. Другой. Она увидела, как тревожно наклонился к ней массажист, и потеряла сознание.

Очнулась она, когда за окном стояла ночь. Над ней озабоченно склонился человек в белом халате, с аккуратной бородкой.

— Где это я? — спросила девушка. Голос жалостно дрогнул.

— В кардиологическом отделении, — врач улыбнулся. — Будем знакомы: Игорь Борисович Левенштейн, заведующий. У вас был небольшой сердечный приступ, спровоцированный сильно запущенным остеохондрозом. Ничего опасного, но полечиться надо бы. Поэтому я вас тут немножко подержу, а потом вы займетесь вашим позвоночником. Договорились?

Его мягкий, сочный баритон с легким акцентом, какой бывает только у интеллигентных питерских евреев, успокаивающие интонации, приветливая улыбка — все это вдруг создало такую ауру полнейшей безопасности, что Оля только улыбнулась в ответ и уплыла на каких-то неощутимых волнах. Даже не подумав, что сердце ее никогда в жизни не беспокоило.

Утром Ольга увидела г-на Левенштейна рядом с давешним массажистом, имени которого она так и не спросила. Они о чем-то тихо разговаривали. Уж не ее ли, мелькнула мысль, пришел навестить удивительный слепой?

— Здесь ей ничто не угрожает, — разобрала она, — они до нее не доберутся.

— А я буду ее охранять, пока ты занимаешься больными, — ответил слепой и улыбнулся.

Ольга была сбита с толку. Промелькнуло смутное подозренье, что все это каким-то краем замешано в истории с пожаром. Но больше ей думать ни о чем не захотелось, и она снова заснула.

Константин Верданский в это самое время сидел у себя в кабинете и мечтал. У него было не более пяти свободных минут, и он предпочел потратить их на размышления о том, что было бы, если бы Санди… В самый ответственный момент мечтания его грубо прервали телефонным звонком из фойе. Рэй, вспомнил Константин. Принесла текст интервью. Молодец, пунктуальна.

К интервью у него претензий не возникло, хотя кое-что по зрелому размышлению он все же решил выбросить. Правда, все как-то ярковато, эффектно, не так, как он говорил — просто и буднично. Зато увлекательно. Именно эта способность делать из будничных вещей нечто яркое и необычное стяжала Рэй Сомовой такую популярность.

Они уже почти закончили работу над окончательным текстом интервью, как позвонила Санди.

— Набережная Фонтанки, 18, крыша, через полчаса, с оружием! — отрывисто приказала она.

— Что случилось? — обалдело вопросил Константин.

— Виталик!

Больше ничего и не потребовалось. Константин взвился, как ошпаренный. Рэй метнулась за ним.

— Это может быть опасно, — запротестовал на бегу Верданский, но журналистка хмыкнула так выразительно, что он устыдился собственных слов.

За полчаса по указанному адресу можно было домчаться и пешком, если очень поторопиться. Константин все же предпочел машину, справедливо рассудив, что пробки — это вещь в масштабах Питера актуальная. Он оказался прав. Отпущенное Александрой время почти истекало, когда Константин и Рэй подбежали к дому, влетели в подъезд и принялись карабкаться по пожарной лестнице сперва на чердак, а затем — на крышу, люк на которую по закону подлости был наглухо задраен; Рэй вышибла его одним ударом ноги, и в этот миг послышались выстрелы.

Они успели на финал очередного шоу с участием Санди. Она стояла в эффектной позе, опустив руки с дымящимися пистолетами, мимо нее пронеслось сильное гибкое тело, ринувшись к краю крыши, где между выступами барахталось какое-то существо, придавленное кусками листового ржавого железа. Все заняло несколько секунд. Человек под железом полетел вниз, жалобно вскрикнув, а в руках Упыря, которого Константин не сразу узнал, очутился живой и невредимый, хотя и сильно перепуганный Виталик.

Санди Снегирева немало устала. Она отчетливо ощущала жесткое сопротивление какой-то недоброй и холодной, безжизненной силы. Она, сила эта, прячет от нее и ковенцев Галину Иртеньеву. Больше того: ценой невероятных усилий (спасибо Ивану, доброй душе и умелому пользователю “Индивидуала”) выяснилось, что дач, где могло в принципе стоять медицинское оборудование и инвалидная коляска, было всего четыре. Но попытки разыскать эти четыре дачи закончились ничем. Санди отлично знала, как это делается — человек, даже не чувствуя воздействия, начинает кружить Бог знает по какой траектории, попадая куда угодно, только не туда, куда он шел. Разве что ковенцы это воздействие почувствовали, но и только.

Нужно было собрать весь ковен и объединенными усилиями сломать защитку. Это всегда тяжело: защитная сила почти непреодолима. А когда не знаешь, что ломаешь, это тяжело втройне.

Завтра же попытаюсь, решила Санди и небрежно протянула руку к трубке зазвонившего телефона, уже зная, что ничего хорошего ей этот звонок не сулит. И точно: голос на другом конце провода был ей знаком, и знакомство это нельзя было назвать приятным.

— Александра Ивановна? — осведомился голос, и Санди меланхолически ответила “Да”.

— Виталик, ваш маленький друг, попал в беду.

— Да ну? — хладнокровно отозвалась Санди. — И в какую же?

— Залез на крышу дома недалеко от вас, номер восемнадцать, и наотрез отказывается идти в руки к взрослым. Заявил, что, если не придет тетя Саша, он прыгнет вниз. А дом-то пятиэтажный.

— Очень интересно! А с чего это он так запсиховал?

— Неприятности какие-то в школе. Говорит, из всех взрослых вы одна его понимаете.

— Хорошо, — после минутного размышления ответила Санди, — я подойду.

— Мы его с полчасика еще подержим, а вы подходите, пожалуйста. Мальчик на грани нервного срыва, чего доброго, еще в самом деле прыгнет, — увещевал голос. — Вы только поспешите. И лучше бы одна, потому что он ото всех шарахается…

— Ладно, я приду одна, — Санди повесила трубку, хмыкнула. Рядом никого не было, и она от души выкрикнула в пространство длинное непечатное ругательство, а затем позвонила Константину, рассудив, что отец имеет право на билет в первом ряду.

И уже на выходе она, торопясь, засунула за пояс второй пистолет — “Беретту”, обычно дремавшую под подушкой хозяйки на всякий пожарный случай.

Всеволод Волконский мирно шагал по набережной Фонтанки, размышляя над предложением косоглазой свидетельницы убийства и над тем, что сказать этой девушке с красненькими волосами, его ученице, которая так очевидно влюблена, когда по меньшей мере один из предметов его размышлений с размаху налетел на него.

— Пошли, быстро! — крикнула Санди, и Упырь покорно поплелся в обратную сторону. Впрочем, плестись у него не получилось: пришлось бежать, чтобы успеть за косоглазой и на лету спросить:

— Что случилось?

— Мальчишку похитили! Пошли, я его отвлеку, а ты заберешь парня.

После этой реплики задумчивость Упыря как-то пропала, и он, влетев в подъезд, побежал было за Санди, но она остановила его:

— По пожарной лестнице на стенке заберешься? Только смотри, дождь идет, и она скользкая…

— За кого ты меня держишь? — обиделся Упырь и юркнул из подъезда к торцовой стене. Санди тем временем спокойно поднялась на верхний этаж, вылезла на чердак, а оттуда пробралась на крышу и зашагала к краю.

Они еще ни разу не встречались так — нос к носу. То есть встречались, но каждый раз это происходило то в темноте, то еще где-нибудь в неподходящем месте. У него не было никаких шансов одолеть эту ведьму, не боящуюся никого и ничего, ведьму, которую не берут пули и которая укладывает в штабель десяток агрессивных парней. И они оба об этом знали. Но... миллион-то получить хочется. А еще больше хочется одержать победу, пусть хоть пиррову. И он заранее торжествовал. Это была отличная идея — заманить пацана, столь очевидно близкого и дорогого косоглазой ведьме. Теперь она ничего ему не сделает. Она, конечно, попытается освободить мальчишку, тут-то он ее и подстрелит. Что потом делать с мальчиком, Рубцов еще не решил. Он понимал, что ребенок — слабое место в его гениальном плане. Но, в конце концов, можно будет сразу получить чертовы деньги и смотаться… О том, что Санди вполне под силу парализовать его, Валерий попросту забыл.

А Санди тихонько подкралась к нему. Он держал Виталика за плечо, прижимая к себе и не отвечая на его испуганные вопросы: “Зачем вы меня сюда притащили? Где мама? Что вы хотите?”. Наверное, он думал, что непременно заметит ее. Зря он так думал… Потому что Санди, почувствовав явление Упыря на крыше, выхватила оба своих пистолета, выскочила из-за выступа мансарды прямо перед Валерием и выстрелила в воздух (для Упыря), затем — в старую и заброшенную телевизионную антенну с прикрученным к ней куском листового железа и в руку самого Валерия одновременно. Взревев, Рубцов выпустил мальчика, схватился было за собственный пистолет, но, придавленный рухнувшей антенной и железякой, не сумел выстрелить сразу, а секунду спустя уже летел с крыши от чьего-то мощного пинка, отчаянно вопя. И это было еще не худшим в ситуации: Валерий упал не на землю, а на ветви росшего под домом дерева и завис на них. Из простреленной руки капала кровь, от удара зашлось сердце, он слабел и с ужасом думал, что не сможет спуститься самостоятельно, а чужая помощь означает огласку, огласка означает возбуждение уголовного дела и суд, а суд, соответственно, колонию усиленного режима за похищение чужого ребенка. Примерно через полчаса Рубцов исхитрился все-таки сползти на землю, кое-как перевязал рану, оторвав от рубашки рукав, при этом ему пришлось снять куртку, он вымок до нитки и замерз и к тому же потерял табельный пистолет, из которого намеревался убить Санди, долго сновал вокруг дерева, наконец нашел и в расстроенных чувствах поплелся домой, где и свалился с температурой, кляня на чем свет стоит Санди, Журавлева, леди Астерикс и всю их гнусную колдовскую компанию, причем Журавлев через полчаса позвонил ему и принялся грузить дурацкими рассуждениями о необходимости верно оценивать сильного противника. Словом, очередное покушение на Санди Снегиреву закончилось очередным сокрушительным провалом. Как и все остальное…

— Виталяшка, ты какого черта пошел к незнакомому? — отдышавшись, поинтересовалась Рэй.

— Он сказал, что моя мама в больнице и я должен ее навестить! — чуть не плача воскликнул Виталик, силком удерживаемый Упырем на руках.

— Ты что, не видел, что это за тип? — Санди накинулась на него, как на любого из ковенцев, из чего Рэй заключила, что Виталик, и без того казавшийся наиболее очевидным кандидатом на место Домовенка, это место таки займет.

— Видел, — вздохнул Виталик. — Он показал мне милицейское удостоверение. Что, в милиции плохой человек не может работать? И про маму сказать?

— Он не только плохой, он замышлял злое, — хмуро сказала Санди, но мальчик не сдавался:

— Он замышлял не против меня, а против кого — я тогда не знал. Может, он на начальство злился.

— А где Рекс? — вдруг спросила Рэй.

Виталик смущенно потупился, уткнувшись носом в шевелюру Упыря.

— Я… я его обманул…

— Блин, одни лохи кругом!

Приговор, вынесенный Санди, был достаточно лестным, но про то знала только Рэй: Санди и ее в свое время обзывала лохиней, обучая премудростям экстрасенсорики. А Виталик и вовсе упал духом, стыдясь и собственной доверчивости, и причиненного людям беспокойства.

— Народ, — между тем говорила Санди, — позвольте вам представить господина… ммм… ох, и не знаю, как тебя лучше представить. Сам представляйся.

Рэй прищурилась, скосила глаза, отчего они разъехались в разные стороны (как и Санди, Рэй была очень косоглаза) и вежливо произнесла:

— Рэй. Левитатор. Очень приятно.

Упырь нервно заморгал, не зная, что на это ответить, но тут встрял неугомонный Виталик:

— Дядя, а вы — викинг?

Взрослые захохотали.

— Нет, — ответила за Упыря Санди, — он Дюк Нукем.

Каким бы увлеченным геймером ни был Виталик, историю компьютерных игр он еще не изучал.

— А тебя всех чужих учили называть дядями? — мрачно поинтересовался “Дюк”.

— Так то чужие, — немедленно ответил Виталик. — Чужих надо называть “господин”. А вы меня спасли только что. Какой же вы чужой?

Новый взрыв смеха его немного смутил, но не настолько, чтобы удержаться от нового вопроса:

— Дядя Нукем, а где вы так научились драться? Вы тоже ученик нагваля Санди? Или вы солдат?

Упырь задумался. Нагваль Санди — вот она, по-суфлерски шепнула ему Рэй.

— Солдат удачи, — наконец ответил он и обратился к Санди: — Послушай, нагваль, если я правильно понял, ты нанимаешь меня для него?

— Ты понял не правильно, но и не совсем неверно, — Санди снова развеселилась. — А с чего ты взял, что не для себя?

— Тебе телохранитель не нужен, — отрезал Упырь. — Разве что от тебя кого-то хранить.

— А ты мудр, солдат удачи, — похвалила его Санди, и от этой похвалы у далеко не малодушного Упыря поползли мурашки по коже. — Костя, вы-то чего не представились?

Константин шел в глубокой задумчивости, но тут очнулся, церемонно пожал “викингу” руку, а Виталику шепнул на ухо, что вообще-то его спасителя зовут дядя Сева. Мальчик разочарованно вздохнул: по его мнению, звучный титул Дюка Нукема (он уже знал, что “дюк” — это герцог) подходил солдату удачи куда больше.

— А это что за сволочи? — прямые мужские брови Рэй внезапно взлетели на середину лба. — Ежкин кот, Санди! По-моему, нам надо или принимать бой, или смываться!

— Давай примем бой и устроим стрельбу в центре города, — предложила Санди. — Клевая рацуха, э?

Константин не сомневался, что в случае стрельбы и драки победа будет за ними, за четырьмя людьми, из которых по меньшей мере двое вооружены и все четверо владеют приемами рукопашного боя. Он оглянулся в сторону, куда смотрели Рэй и Санди.

— А с чего это вы взяли… — начал было Упырь и смолк.

Константин подумал, что он наверняка тоже способен почувствовать зловещие свинцовые волны не то угрозы, не то… черт его знает чего, исходившие от красивого серебристого “БМВ” последней модели. Машина мирно стояла неподалеку, и ничего в ней на первый взгляд не было страшного или подозрительного, разве то, что там сидело четверо, не собираясь вылезать. Присмотревшись, Константин обнаружил их пугающую неподвижность. Словно в машине торчало четыре трупа. Внезапно будто что-то переключилось перед глазами, и “трупы” превратились в четыре тусклых синевато-стальных столба, прохожие — в яйцевидные коконы мягкого белого сияния с перебегавшими по чуть более плотной оболочке волнами различных оттенков, Упырь и его сын — в такие же коконы, но изнутри них просвечивали какие-то грозные фиолетовые лучи, и у Виталика эти лучи уже почти прорвали тонкую белую скорлупу. Константин перевел взгляд на Рэй и Санди — и мысленно охнул. Перед ним сверкали две огромные серебристо-фиолетовые звезды, причем у Санди серебряное мерцание было выражено гораздо сильнее.

— Вы такой, как парни, — сказала Санди. — Мы с Рэй опытные ведьмы, и потому мы такие, какие есть. Эти двое тоже со временем примут такую конфигурацию.

— Какую? — хмуро прервал ее Упырь и поперхнулся. Видать, тоже заметил.

Серебристый “БМВ” почти бесшумно завелся и медленно покатился к ним.

— Бежим! — крикнула Рэй и дернула Виталика. Санди вскочила за руль машины Константина (он два успел поразиться тому, что ей не понадобились даже ключи), Упырь плюхнулся на место смертника, явно приступая к обязанностям телохранителя, а Рэй уже захлопывала дверцу, когда мотор взревел и машина на пятой скорости рванула по тротуару, на ходу выруливая в какой-то переулок, а затем — на трамвайные пути. “БМВ” уже не катился медленно, а мчался следом. Константин подумал, что его старая “Волга” 2017 года выпуска от “БМВ” не убежит, вся надежда на то, что большие города, как правило, не предназначены для скоростных ралли.

— А мы пойдем с тобою погуляем по трамвайным рельсам! — заорала воодушевленная Санди.

Трамвайные рельсы скоро кончились — Санди свернула куда-то вправо; “БМВ” не отставал, и Константину даже почудилось, что за лобовым стеклом блеснул вороненый ствол.

— Ты увидишь землю, я увижу небо на твоих подошвах, — с чувством выводила Санди, разгоняя машину до скорости 140 километров, и в паузах между ее песнопениями слышался тихий шепот Рэй: “Отче наш, иже еси на небеси…”. Песня про трамвайные рельсы скоро кончилась, а у Санди наготове была другая, тоже про путешествия.

— Один говорил, куда хотим, туда едем, и можем, если надо свернуть! — эта фраза ознаменовалась таким крутым виражом, что троих на заднем сиденье завалило сначала в одну, потом в другую сторону. Упырь вцепился в ручку так, что побелели костяшки пальцев, глаза его были зажмурены, рот — открыт. Взвыли тормоза, но тут же “Волга” очутилась на другом конце улицы, в мгновение ока промчавшись почти сорок километров. Санди неслась то по улицам с односторонним движением, причем обязательно встречным, то вылетала на встречные полосы других улиц, то, свирепо дудя, оказывалась на тротуаре, разгоняя перепуганных прохожих.

— И каждый пошел своей дорогой, а поезд пошел своей! — радостно завершила она и завела очередной шедевр старого рока, коими была напичкана до отказа: — В последнюю осень ни строчки, ни вздоха…

Константин с ужасом подумал, что каждая из этих песен так или иначе применима к ней. “Уходят в последнюю осень поэты…”. Ведь Санди — тоже поэт. В ушах у Константина свистел ветер, его кидало то вправо, то влево. Виталик в панике прижался к нему, насколько это было возможно, и стиснул в руках пакетик с кефиром, очевидно, купленный еще до встречи с “плохим господином из милиции”. Уже раздавались где-то недалеко завывания сирены ГАИ, и не одной. Санди нервно обернулась, прервав песню, неприлично выругалась, заметив, что люди из “БМВ” не отстают, и покосилась на Виталика:

— Виталяшка! Ежкин кот! Сидит, жрет кефир, а мы тут носись!

Бедный Виталик, наверное, об этом пакете кефира вспомнил бы не раньше чем через час после приземления, ибо прогулка с Санди больше походила на полет, чем на езду. Санди выхватила пакет у него из рук, круто завернула налево в узкий переулок, отчаянно сигналя, “БМВ”, естественно, ринулся за ней, но немного замешкался, и доли секунды хватило Санди, чтобы запустить злосчастным пакетом, попав преследователям по лобовому стеклу. Пакет тотчас же лопнул, кефир покрыл стекло плотной белесой пеленой, машина, не удержавшись на мокрой мостовой, пошла юзом. Санди радостно расхохоталась, поддала газу и проехала еще несколько кварталов.

— До работы вашей пойдете пешком, — воинственно заявила она товарищам, остановившись.

Константин вылез из машины и внезапно обнаружил, что ноги его не слушаются. Он взглянул на остальных: и у Рэй, и у Севы лица были совершенно белые, белее спасительного кефира.

— Эта, как ее… тетя Галя велела мне купить кефиру на ужин, — пролепетал Виталик и расплакался.

— Есть хочу! — подала голос Рэй, должно быть, только сейчас дочитавшая молитву. — Вон бистро, пошли перехватим чего-нибудь…

Никто не возражал. Ленч — хорошее дело, особенно когда вдруг перестают слушаться ноги.

— Это не твой сын, — за едой заметил Упырь.

— В общем верно, но мне интересен ход твоих мыслей, — отозвалась Санди.

— Ты стреляла, когда он был в лапах у этого козла, — пояснил Упырь. — Почти по нему. Ни одна мать бы такого не сделала.

— Тоже правильно, кроме одного: я бы сделала. Я, знаешь ли, хорошо стреляю.

Повисло гробовое молчание, нарушенное опять же Упырем:

— Почему ты его не убила?

— А зачем? — удивилась Санди. — Труп гнить будет на крыше, запах пойдет. Милиция родная и так перегружена. У чувака старушка мать есть. И потом, не может же быть так, чтобы у человека совсем не было совести! Авось проснется.

— Так кого я все-таки должен охранять?

— Ну у тебя и переходец! Ее, — и Санди ткнула пальцем в Рэй.

— А… от кого?

— От себя, мил человек, от себя. И от меня. Видишь ли, мы с ней этот вопрос уже обсуждали… есть такая вещь, как этика. Особая. Нарушителю “вышка” полагается. Так вот, наш дорогой левитатор к нарушению этики близок как никогда. А поскольку я как нагваль обязана ее контролировать, мне придется или нейтрализовать ее, или уничтожить. Чего мне, как ты понимаешь, совершенно не хочется делать.

— Согласна, — подала голос Рэй. — Он мне нравится. Не Ленка, конечно, но ничего, разве что фейсом не вышел. Ну да ладно. Стоп, надо собрать ковен и обсудить все эти дела…

— Ковен?!

Выражение лица у бедного Упыря было таким, что обе ведьмы покатились со смеху, а Константин его от души пожалел.

— Ну да, — пояснила Рэй. — Мы, как ты догадываешься, ведьмы. А ведьмам положено собираться в ковен. Вижу, что ты это знаешь.

— Знает, — уверенно подтвердила Санди. — Он в этих вещах специалист. Ничего, Упырь, в экспедиции ездить членство в ковене тебе не помешает. А всему остальному тебя наши научат. И тебя, Виталик.

— Санди, а ты что, самоустраняешься?

— Да нет, это я так, на всякий пожарный, — Санди устало отмахнулась. — Ну вот что. Послезавтра трубим общий сбор. Жду вас, родные мои, к шести. На повестке дня три вопроса. Первый — прием имитатора. Второй — выставление объединенных усилий по взлому защитки мороков. Рэй и Виталик, введите Дюка Нукема в курс дела. Третий — личность Дюка Нукема. Есть возражения?

— Может быть, будут дополнения, — Рэй сложила прибор и встала. — Кофе пить будем?

— Нет, — подал голос Константин, — идемте ко мне. У меня есть ваниль и корица.

— А при чем здесь моя личность? — запротестовал было Упырь, при себя прикинув, что “Дюк Нукем” звучит не лучше, чем его прежние прозвища и к тому же черт знает, что обозначает. Обе ведьмы наградили его столь пугающе пронзительными взглядами, что отвечать ему расхотелось.

И только Константин, наливая двум ведьмам и двум кандидатам в члены ковена кофе, с тоской думал: ну что она нашла в этой разбойничьей роже и в этой горе мускулов?

К содержанию   Глава 4