Из альбома "СМОТРЕНИЕ В ДЕВЯТЬ ЗЕРКАЛ"

I.

Смотри и помни - здесь был чей то дом.
Смотри и знай - здесь чей то дом и ныне.
Где ж место нам, кочевникам пустыни,
чьи капища давно укрыты льдом?
Что знаю о траве, вкусив полыни?
что о земле? Все после, там, потом...
Все дальше, дальше... Нет нас и в помине.
Зажаты времени ладонью. Дышим ртом.


II.

А ночь прошла. И день прошел. И вечер
другого дня прокрался в этот двор
и выпал в ночь. И вывел место встречи
земли и неба. Встреча до сих пор
еще не состоялась и едва ли
осуществима в будущем... Часы
наводят сон. И явь. В диагонали,
разбившей двор песчаной полосы,
угадана тропинка. И в песочке
еще виднеется забытая игра,
на карте времени понятием "пора"
за час до сумрака разбитая в кусочки...


III.

Идти вдоль берега и видеть берега.
Забросить в море мелкую монету
и приковать себя к тоске на девять дней.
Рука в перчатке. Бледная рука.
В ней силы - лишь заправить сигарету
в мундштук слоновой кости и о ней
не вспомнить более... Прохладно. Девять дней.
Песок летит и стелется по свету.


IV.

Старинный дом и сеть угарных трещин.
Фасад. Темно. Просторно. Плеск воды,
низринутой с небес. Плюс-минус я. Черты
фонарного светила не зловещи,
а так себе... печальны. На листы
ложится влага. Мараморные вещи
на мраморных ладонях. Ночь. Цветы.


V.

Гуляет солнце за бетонною стеною
не раз гасимое безумными словами.
Сквозь лед питается священною весною
душа. А тело?.. Тело-то не с нами:
в снегу по ноздри, в смерти по колено.
Кто взял мой след, кто двинется за мною?
Здесь пена дней - лишь облачная пена.
Тоска - уютная. Веселье - ледяное.
А в облаке намек на чье-то имя.
А на земле - душа и что-то выше...
Зеркальный лед. Высокий голос. Иней.
И звук от неба отражается. И дышит.


VI.

Что времени до нас? Часы отстали,
но их не ждут. Лишь в ватной тишине
замкнулась комната. Офорты на стене
не помнят породившей их же стали.
Что времени до нас... Как акварельны
осенне-зимнии часы и зеркала.
Лишь пятна кофе на поверхности стола
напоминают звуки. Безраздельны
и внятны отражения. Семья
предметов делится на “мертвое - живое”.
И в тесном сумраке зеркального покоя
пятно белеет... Нечто. Некто. Я.


VII.

Пройти сквозь комнату, неверною рукой
во тьме нащупывая признаки предметов.
Стекло - холодное. За стеклами лихой
и вьюжный ветер. Сколько до рассвета
никто не скажет. Будет ли рассвет -
здесь некому ответить. Тень от шторы
легла на стену. Льется на просторы
усталых фонарей неяркий свет.
Ночное Я. Ночные коридоры.
Который век нам? Сколько же нам лет?..
Внизу подъезды. Cтены и заборы.
Мы здесь живем? Мы не живем здесь. Нет.

Из альбома "ТЕНЬ ПРИГЛАШЕННОГО"

ALTER EGO
ЭЛЕГИЯ САМОМУ СЕБЕ

Пролог

Не слышно звука слов, неясен смысл жестов.
Затишье после бури перед большей тишиной,
гораздо большей, чем дыхание вне места
прострации в пространстве. Тихий вой
венцов творения, как голубь тротуарный,
клюет останки жизни, чтобы жить
и умирать. Ах, этот отзвук парный
на окнах зимних, выплавленных в нить
душения “бычков” в консервной жести.
Да будет свет за печкою в пыли!
Но будет ли?.. И будет ли на месте,
как в небо вписанные тушью журавли?
Езжай в троллейбусе - я дам тебе талоны,
вот ими и оплатишь свой проезд
под газированным дождем, что весом в тонны
сиропа пыльного - нектара этих мест.
Здесь тополя в объемных переулках
как пальцы сжатые на дрогнувшем плече...
Почти стою на мягких теплых шкурках,
почти "ура", но было бы зачем.
Все так бывает, когда рыба больше банки
и в небе лишь аквариумный шар
прекраснолуния. Ты тянешь чьи-то санки
и оставляешь у подъезда теплый пар.
Я есмь воскресенье и суббота.
Я знаю больше, чем хотел бы знать.
Неясен смысл жестов и расхода
пустого звука слов. Уж скоро пять.
Езжай в такси - я дам немного денег,
вполне достаточно, чтоб выразить себя
изящным стуком дверцы. Вот он, скверик,
в нем день скорми досужим голубям.
Под образами с ликом злых японцев
прилег последний из великих дураков,
и дрогнул свет в щелях пивных ларьков -
похоже, что оттуда встанет солнце!..


Свободная тема

...Пиши: "Вот небушко в обмылках облаков,
вот поле-полюшко с обломками березок..."
Пиши, так легче. Сорок сороков
бездарных дней, раскладов нетверезых
берутся за руки и пляшут вдоль стены,
скрипучих раскладушек, циферблатов.
Приходят сумерки. Становятся видны
фонарики в подъездах - так и надо.
А, значит, так и будет. Это мы,
подобно детям, мудрым и жестоким,
из любопытства юные умы -
ножом консервным... Вырванные строки
в контексте покаяния. Смешно.
Нам все еще смешно, и мы смеемся.
Платон нам друг, причем без всяких "но",
а с остальными как-нибудь споемся.
Оставь велеречивость для людей,
но мне ж глаголь лишь порциями яда!..
Среди вчерашних мокрых голубей
волнистый попугайчик злого взгляда
мелькнет и скроется. Забавная игра
кабацкой радости и пьяненькой печали
в соотношении пера и топора
берет исток в пропущеном начале,
где ты и я, и только мы с тобой
с пластмассовой копилкой у порога
лабаза старого. Теперь иди за мной.
Не бойся, нам идти совсем немного.
Иди за мной - затеплим в окнах свет,
чтоб мотыльки башкою бились в стекла!
Но кто заметит их прозрачный силуэт,
кто пожалеет их?.. Вот мокро (или блёкло)
мерцают краски на растянутом холсте
в подрамнике двора и нотных сеток -
греби руками этот мусор!.. Красоте
поставлен памятник из пропитых монеток.
Иди за мной - куда я приведу?
Конечно, никуда, и в этом смысл:
так воздух скрыт от взгляда, так в бреду
летят обрывки вычитанных чисел,
сливаясь в формулы любви и бытия,
и сразу жить становится так просто -
вот лишь бы не очнуться. Это я
поспешно избавляюсь от нароста
всего реального. Итак, я нынче сплю.
И ты усни, усни, так будет легче.
Смотри назад - равняется нулю
все то, чем жил недавно, воды плещут,
скрывая дно, смывая берега,
смещая перспективу в волны звука
и цифры времени. Чья слабая рука
порвет сей круг и вырвется из круга?..
Теперь - идем. Заросшая тропа
авось да выведет из леса возлияний
в пределы сна, подгнившая стропа,
быть может, выдержит. Суть этих расстояний
не в том, чтоб двигаться, но в том, чтоб наблюдать
за тем, что движется (со сцены за кулисы,
от плюса к минусу и далее подстать
ночному небу). Мелкие капризы
отбрось дрожащею рукой, сойди с ума,
оставь лишь то, что так тебе знакомо:
вот ослепительные белые дома
за полминуты до раската грома.

Заключительная тема

Ноль градусов в ночи, летят снежинки.
На скрип дверей - лишь эхом тишина
и желтый свет. Взведенные пружинки
толкают стрелки так, чтобы одна
мгновеньем позже стала на другую,
своим движением, как росчерком пера,
вписала в круг минуту холостую,
где завтра видится лишь будущим вчера.
Стоп-кадр. Ночь. И далее по плану:
проспект в снегу на много-много миль,
бухой мужик все шарит по карману -
он ищет спички (их там нет). Не ты ль
подобным образом искал кусок покоя,
чтоб в нем уснуть, как мушка в янтаре?
"Мгновение, не это, так другое,
остановись!" Однако в сентябре
ты был иным. Сейчас январь. Из крана
свисает лед. Ты пишешь в отчий дом:
"Уверенным быть можно только в том,
что все мы сдохнем, поздно или рано".
Таков расклад! Не спорить же с раскладом,
на самом деле. Зная наперед:
кто видел, тот поймет, другим - не надо,
намного легче сделать верный ход.
Что ж ты молчишь? Заткнулся, сучье племя?!
Ты плачешь? Плачь. Мне, знаешь, наплевать
на слезы твои, смех - покажет время
кто ставки выиграл. Затеявшись играть,
не лги, не ной - ты ангел, Господ новый,
теперь ты сам себе учитель и отец.
Идет игра: сегодня я - Творец.
А ты - венец творения. Терновый.

Из поэмы “ГОРОД СНЕГ”

Лене Марии

***
Аве, Мария...
- Вы что-то сказали?
- Да нет, это ветер завыл.
- Тогда расскажите, где путь, по которому шли вы сюда?
- Не знаю... Не знал, да еще и забыл,
и было темно, только помню - горела звезда.
Простите, Мария, по-моему, я закурил.
- Бог с вами, курите, так было и будет всегда.
Это столетье такое. А дней у вас много с собой?
- Не знаю, Мария, ведь я не считаю года.
- Они просто проходят за вашей спиной?
- Да, просто проходят. Только не знаю, куда.
Аве, Мария...
- Вы что-то сказали?
- Нет-нет, это падает снег.
- А куда и зачем? Почему он все время летит?
- Просто так, никуда. Он - надежда на теплый ночлег
и сизое утро, что острой травой шелестит.
- Что такое трава?
- Я не в силах всего объяснить.
Это плоскость сквозь нас, непрозрачная из-за помех.
Я просто пришел, и мне скоро пора уходить.
- Вы один доберетесь, мой маленький вещий Олег?
Вы не знаете город, быть может, мне вас проводить?
- Спасибо, не стоит. Я знаю, как падает снег.
Аве, Мария...

Два посвящения О. Чмужу

***
Какие странные, Пьерро, взошли светила!..
Какие странные, Пьерро, пошли года.
На кромку льда нас осень уронила,
совсем забыв, кем были мы всегда -
мы были кромкой льда.
А все вокруг - для нас ли это было?..

Гуляя здесь, у Чистого пруда,
смотрю и вижу - мы ли не тверезы?
Пьерро, смотри, пусть это будут слезы.
Или вода. Пусть так. Пусть все это - вода...


***
Зачем, Пьерро, ты дышишь этой гнилью?
Зачем по векам медленно течет
прикосновение?.. Слеза твоя не в счет -
здесь плачет Бог. Пустое изобилье
красивой седины течет в виски,
и текст твой странный предан многоточью.
Плюнь в глубь веков - не видно там ни зги.
Но что с тобой? Ты плачешь этой ночью.
Пройди сквозь зеркало, протиснись сквозь бетон.
Зачем ты здесь?! Оставь меня в покое.
Взгляни на зеркало, но что это такое,
вовек ты не поймешь. Так выйди вон!
Презренный мир, ты чуешь ли Творца?!
Лизни же руку, встань же на колено.
Здесь Апполон в предчувствии конца
неотличим уже от пьяного Силена,
как ты, Пьерро, от Марсия. Года...
Что нам до них, мы в них не видим сути.
Но знай, Пьерро, что там, где нас не будет,
не будет ничего и никогда!
Подайте ж зеркало, внесите свечи в дом.
Се исступление без злой и доброй воли.
Не плачь, Пьерро, пусть будет больше боли -
светлее рай покажется потом
и ад прохладней... Бог идет за ним,
за этим зеркалом из глуби наважденья.
Смотрю и вижу в нем чужое отраженье,
навек покинутое именем моим.

ХОЛОДНАЯ ТЕМА

Предвкушенье предчувствия содранных листьев
с этюдов на простыни, тем и эскизов,
задуманных мной и заштопанных кистью
изящных художников. С низких карнизов,
с востока и с севера, светом обижен,
сливается вечер в пустые квартиры,
и холодно в них... И висит, неподвижен,
распиленный месяц. Больные сатиры
гремят бубенцами и дуют в свирели,
и легкий сквозняк из обрывков мелодий
проходит сквозь легкие, пялится в щели
балконных дверей. За окошком напротив
уж подан подсвечник серебряный. Негры,
седые волшебники, взялись за трубы;
в бокалах шампанское с соком эфедры -
прозрачен спектакль задумчивой труппы
из кварца и льдинок. И в области света,
разложен на радугу в призме хрустальной,
рождается звук изо тьмы изначальной,
как синтез рояля и бубна и бреда
кристального мозга, ажурного тела
и бледной души в нержавеющей стали.
Живые цветы оттеняются белым
и все же живут... На крутом пьедестале
является женщина. Вполоборота -
изысканный профиль. С плеча до запястья
спадает туника (до Нового года
являясь ее неотъемлемой частью,
как взгляд и улыбка). Под шепот шамана
смежаются веки, смыкаются шторы,
и створки дверей закрываются. Манна
с небес, в виде снега, летит на просторы
пустынных окрестностей Мертвого града...
Взойду ли в подъезд - подадут мне ступени,
вернусь ли домой - примут шубу: раз надо,
то все будут двигаться, словно бы тени.
Вот так им и жить до скончания века,
и греться внутри, но дышать на ладони
атлантов и статуй. Модель Человека
сидит на ступенях и голову клонит
к холодному камню тяжелой планеты,
где ставни на окнах, а в реках лишь глыбы
холодного льда, и туманится светом,
в реке отражаясь, созвездие Рыбы.
И ночь не кончается. В чреве киота
красиво, но холодно, снежно-хрустально.
Закончен антракт, но закончен печально -
спектакль продолжен еще на полгода...

ТЕМА ДЛЯ МАРИ

Лене-Марии

Мари, мне кажется, что вы еще не спите.
Ночь зимним ветром виснет на стекле.
От лампы круг. Среди заглавных литер,
слепых бумаг на письменном столе,
волшебный звук - прозрачный город Питер
в изящной рамочке. Как слезы на смоле,
отполированно блистает белой нитью
холодный ветер. И на всей большой земле
нет места нам. По крайне мере - тесно.
И очень хочется рвануть за отворот,
чтоб воздуху набрать, но это неуместно.
Мари, проблемы запускания в расход
настолько выбелены, что неинтересны.
Раз так, то лучше любоваться на восход,
выть от любви, порой кристально-честно
не прятать слез, пролитых в этот год.
Жить пилигримами в ободранных кварталах,
жевать травинки, знать хороший тон,
смотреть на то, как в залах и подвалах
смеется клавишами глупый саксофон,
мерцает джаз в ночных блестящих барах,
в подземный круг летит пустой вагон.
Я узнаю в плывущих мерно парах
всех нас, Мари, и тех, кто вышел вон.
Но звоном эпитафий и заздравных
мы снова бьем бокалы, ждем, живем
и любим между делом. Как за равных,
опять же принимаем тех, с кем пьем,
хотя не надо бы порой... Да что я, право,
ведь жизнь мила, как пиво жарким днем,
она ж отсрочка затянувшейся расправы,
а все, что прожито, - лишь хитрый ход конем.
Плевать, Мари, что снова разменяли
пустое время на долги... Давайте спать.
Вы очень далеко, давно меня не звали,
да и не позовете. Вот опять
слепой огонь на дальнем перевале
сошел с ума и тихо жмется вспять.
Куда ни сдвинешь крышу - форма стали,
мы тихо чокнутые, мир нам всем под стать.
Вот наконец вы и уснули. За морями
праодиночества снаружи - бред внутри.
Пар от дыхания, сливаясь с фонарями,
летит по ветру. Ночь, зима... Смотри,
коль есть глаза, на то, что было нами,
а ныне штрих на фоне ветра. Скоро три.
Трамваи съели город. Лед и камень.
Не просыпайтесь здесь. Здесь холодно, Мари.

РАВНЯЕТСЯ НУЛЮ
(Танаис)

Там, где свет угасает за миг до условного срока
и зрачок зажигалки касается тенью стены,
где вошедший не знает, минул ли он кромку порога,
и проходит сквозь стены, поскольку они не видны;
там, где путник, один, заблудившись во времени ночи,
тронет белой рукою деревья и запахи трав,
там, где лунный поток, изливаясь на лунные очи
молчаливых колодцев, уходит в зенит, подобрав
отраженный им свет, и течет сквозь стальные ресницы
неживых барельефов без глаз, без глазниц и зрачков -
там кончается мир, там скользят очертания птицы,
улетающей за. Стоит бросить сквозь линзы очков
проникающий взгляд - география этих окраин
станет розовым сном (предыдущий же сон - черно-бел),
станет словом любви, беспредельно растянутым раем,
заключающим ад в невозможности выбрать надел
своей черствой земли. То ли там, то ли здесь. Одиноко.
Словно свет светофора наложен на пламя свечи,
словно танец на стеклах и выбор. Но выбор до срока,
потому недействительный. Так ли они горячи,
эти звезды на небе? В них теплится нечто такое,
что для поднятых рук было б встречною сильной рукой.
Но грядут облака, и, как прежде, не видно покоя
там, где можно узреть даже больше, чем самый покой.
Этот призрачный город - алтарь и священная роща.
Счастье - враг перемен, и поэтому нам не дано.
Но чем хуже, тем лучше, а так же страшнее, но проще.
Не глазами, но видно, пусть даже и стало темно:
всеобъемлющий ноль с бесконечным диаметром Бога
в пластилиновом времени жизни той самой страны,
где развалины Запада в выпитой чаше Востока -
лишь зрачок зажигалки, коснувшийся тенью стены.

***
Я ждал зимы, и вот она - зима.
В пределах видимости - проблески ночного
уютного огня (его не много,
но больше снега). Лютого ума,
холодного ума пришли потемки.
На территории последних двух часов:
стакан разбитый, поросль поземки
и больше ничего. Ни голосов,
ни пятен света, тени... Летаргия.
Зима - декор. Желанным был покой,
но он не стал. Лишь веки, веки Вия,
открывшись летом, смежились зимой.
Безумно мимо. Мимо. Мертвость точки
совсем не то, что мертвость существа,
когда-то жившего. Не смерть - всего отсрочка
перед явленьем жизни. Но едва,
едва ли в зоне видимости место -
на два часа назад и два вперед -
ее начала. Божии невесты,
снежинки времени заводят хоровод,
и голова от скорости кружится,
но вне его застынет в жилах спирт.
Из камня высечены крылья белой птицы,
что вниз летит, но все-таки летит,
и взгляд мой мутный тянет за собою
куда-то ближе к югу, и от вьюг,
уводит время к грохоту прибоя.
И я бреду, все громче, громче воя,
по мере продвижения на юг.


Т.Сидашу

...Курил, прикрывая ладонью сырой уголек.
Исподлобья смотрел на ночного дождя пелену.
Был ли холоден этот по коже стекающий сок,
был ли холоден звук, народившийся в этом плену?..

Если хочешь спросить, то спроси. Обними эту пядь
мокрой черной земли. Замолчишь - я тихонько уйду.
Я пойму это все, как все это и должно понять,
но не так, как хотелось бы... Искры, шипя на лету,

успевают прожечь темноту или сплавиться с ней.
Под рукою огонь, на руке же лишь капли воды.
Если хочешь - молчи. Если хочешь - кури или пей.
Или просто уйди, на воде оставляя следы,

как и все мы уходим, оставив лишь дым за собой.
Дым сырых сигарет, дым сожженных объятием рук.
На руках же - вода. И пожар отгорел. И прибой
полуночных дождей, завершив, замыкает сей круг.