Глава 3

    Спустя день, Дориан вновь приехал к Алголь, чтобы скоротать вечерок. На этот раз он не стал касаться тем о прошлом Алголь, наоборот, он с искрометным юмором рассказывал о себе, о том, как он живет вместе с друзьям и в военном лагере, что он достиг неплохих результатов в фехтовании и стрельбе, как они проказничают, а Алголь слушала его с улыбкой, вышивая что-то. Дориан сам себе удивлялся, что такое спокойное, домашнее и, как бы он подумал всего два дня назад, скучное времяпрепровождение может быть для него настолько приятным.
    В полдень следующего дня, не дождавшись вечера, Дориан зашел к ней в гости, но Алголь не скрыла радости от его появления, и он решил, что не помешал ей. Алголь предложила Дориану пройтись по лесу, где она так любила гулять, и, удивляясь сам себе все больше и больше, Дориан нашел это предложение заманчивым.
    Алголь, гуляя по лесу, пыталась знаками объяснить Дориану, как называются разные травы и как их можно использовать, как по слуху отличить белку или зайца, но Дориан с трудом понимал ее, и она с грустью в глазах прекратила свои тщетные попытки. Дориана, видя ее грусть, взял ее за руку и она не отняла ее.
   — Ничего, — смущенно сказал он, — я почти все понял. Только не до конца. Жаль, что я такой дурень.
    Алголь подняла на него свои глаза и улыбнулась.
   — Ты знаешь, — сказал задумчиво Дориан, — я столько раз бывал в лесу, на охоте, но никогда не замечал, сколько в нем чистоты и красоты…
    Алголь кивнула и снова попыталась что-то объяснить, но в еще большем замешательстве остановилась и, закрыв лицо рукой, покачала головой. Дориан видел, что она страдает от того, что не может показать ему свой мир, который ей близок и дорог, который она пытается открыть ему, как единственному другу, которому она доверяет, который только один может это понять и оценить по достоинству. В сердце его при виде ее глаз что-то кольнуло, и он осторожно, чтобы она не сочла это за оскорбление, обнял ее, привлек к себе и поцеловал в лоб. Она медленно подняла глаза и он увидел, что они светятся. Он слышал, что так бывает у людей, но никогда не видел этого у своих праздных приятелей. И сейчас он был поражен открывшейся ему тайне — так светиться могут лишь глаза влюбленной и счастливой женщины. Ее глаза были цвета грозовой тучи, но сейчас они играли ярко-синими звездами и золотистыми лучиками, что Дориан не мог оторваться от них. Он осторожно, боясь спугнуть это чудо, коснулся губами ее губ, и Алголь ответила ему.
    Это было безумством… Он не мог сдержать желания увидеть, как в этих глазах вспыхнет огонь страсти, а она не хотела разрушать то ощущение счастья, которое она давно забыла. Она понимала, что это не навсегда, но ничего не хотела делать. Она хотела выпить до дна сладкое вино, а платить за него она будет потом, когда это ощущение невозможного и нежданного очарования пройдет.
    Они со страстью диких животных принялись поглощать отпущенное им счастье, и лес был им укрытием, а трава — постелью.
    Дориан ловил в ее глазах любой всплеск, но вот в них сверкнула молния и ее длинные черные волосы разметались по мху. Через мгновенье она уже была на ногах. Не стесняясь своей наготы, словно лесная нимфа, любуясь своим телом, она подобрала свою разбросанную одежду и грациозно отбежала в сторону.
   — Я чем-то обидел тебя? — спросил Дориан, приходя в себя от сумасшедшего наслаждения, сожалея в то же время, что не смог сдержать себя и ускорил события, что могло не понравиться Алголь.
    Она покачала головой, глаза ее продолжали светиться счастьем. Жестом она показала, чтобы он не подходил к ней. Потом стремительно подбежала к нему, поцеловала, смотря безумными глазами и стала прогонять его.
   — Ты гонишь меня? — спросил он, любуясь ее резкими грациозными движениями дикого животного.
    Глаза ее кричали: «Уходи же!», от нетерпения она даже притопнула, но он попытался обнять ее снова. Она выскользнула из его объятий и нежно взглянув на него, вложив в этот взгляд всю свою любовь к нему, скрылась за деревьями в лесу.
    Дориан со странным выражением проводил ее взглядом и поднялся. Он не стал задумываться о причинах, побудивших ее удрать, но решил вечером спросить ее об этом. Он никогда не видел, чтобы женщины так реагировали на его ласки, и это его позабавило, он знал, что она счастлива и сам испытывал нечто подобное, и это чувство было ему доселе незнакомым. Он подумал, что чувствовать то, что он испытывает сейчас, очень приятно.
    Но если бы он не отправился домой, а попытался проследить за Алголь, он бы сумел проникнуть в ее дикую звериную чистоту. Однако для этого ему бы пришлось научиться быстро бегать по чащобам. К несчастью, он не умел продираться сквозь валежник со скоростью оленя, и он не увидел, как она, кинув вещи в дупло дуба, нагая и сумасшедшая, легко и грациозно мчалась по лесу к лесному озеру, глубокому и черному, берега которого заросли плакучими ивами и дроком. Нырнув в омут, она с наслаждением выкупалась и легла на траву, ловя ресницами прищуренных глаз солнечные лучики, пробивавшиеся сквозь листву. Она нежилась на нехоженой траве, вновь и вновь вспоминая каждую минуту их блаженства. Если бы Дориан сейчас увидел ее глаза, он бы постиг в них плещущееся море, которого он никогда не видел.

*        *        *

    Вечером Дориан, насвистывая, отправился к Алголь, выдержав перед этим не совсем приятный разговор с друзьями, гостившими у него.
    Один из них, белокурый утонченный и несколько женоподобный скучающий ловелас, оценивавший женщин, как породистых лошадей, мерявший их «желанием или нежеланием прокатиться на них», как он любил говаривать, заметив, что Дориан заметно переменился всего за какие-то два дня, сказал ему, по привычке растягивая слова, словно ленился произносить их:
   — Дориан, я заметил, что ты стал уделять нам гораздо меньше времени.
   — Прости, дружище Филипп, мы наверстаем это. Только сейчас случилось нечто, что перевернуло мои представления о женщинах и жизни, — ответил Дориан, критически разглядывая себя в зеркале.
   — О, наш друг кажется имел неосторожность влюбиться? — с ухмылкой спросил другой его товарищ, с приятным, но поперченным прыщиками лицом, Элдридж.
   — Ну что ты, — парировал Филипп, — разве может наш приятель Эшли влюбиться? Этого не может быть, потому что не может быть вовсе. Скорее всего это просто несколько дней новизны, которая скоро пройдет.
   — Ну тогда уж пусть скорее проходит, а то как-то скучно без него — он же у нас заводила! — усмехнулся Элдридж.
   — Ну и что же в женщине может перевернуть мироощущение? Может быть, у нее три ноги? Или один глаз? Или груди, как у кошки, по всему животу растут? — рассмеялся Филипп. Но Дориан, вместо того, чтобы продолжить пошлость, как обычно, резко развернулся к нему и сказал спокойно, но твердо:
   — Или ты прекратишь, или можешь уезжать из моего дома, хотя это и против закона гостеприимства.
   — Ба… Элдридж, дружище, кажется к несчастью, ты оказался прав… — протянул Филипп.
   — Ты не заболел ли, друг мой? — участливо спросил Элдридж.
   — Друзья, я попросил вас прекратить. Если вы не считаете, что шутка затянулась, пойдите в таверну, выпейте вина, или мои кони и псарня в вашем распоряжении. Только прошу вас, не стоит так шутить. Я не имею права рассказывать об этом, это не моя тайна, к тому же это не по-джентельменски — обсуждать дам, но если бы я мог, я бы сказал вам, что прекраснее этой женщины я не встречал.
   — Чем же она так проняла тебя? — спросил Элдридж, переглянувшись с Филиппом.
   — Это самая чистая душа, которую я только встречал, — просто ответил Дориан, — ну все, увидимся утром и я вам такую охоту устрою, что вам будет грех жаловаться на мое невнимание. А пока мой дом в вашем распоряжении.
    И Дориан, весело насвистывая, отправился на свидание.
    Филипп многозначительно посмотрел на Элдриджа:
   — Не нравится мне это… Я никогда не видел его таким. Боюсь, что для нас он потерян. Этот охальник посмел влюбиться! А как же мы, его верные друзья?! Это несправедливо!
   — Ну, Филипп, неужели ты думаешь, что это так серьезно? Он просто не способен на такие чувства! Их вообще в природе не бывает. Пройдет немного времени, как ты сам сказал, и он опомнится и вернется к нам. Одну женщину не возможно любить вечно! Они для этого не созданы! Охота, вино — вот это вечно, но не женщины!
   — Да нет, женщины тоже вечны, но разные! Их надо менять, чтобы не приелся их вкус, как и вино, — усмехнулся Филипп, — будем надеяться, что он опомнится.
   — Да уж, представляешь, что будет, если он останется с ней? Все наши забавы потеряют свой вкус без него — таких виртуозных проделок никто, кроме него, не придумает! Да и в лагере он не станет с нами развлекаться…
   — Ну, зачем так мрачно? В лагере, как раз, я думаю, мы заставим его забыть эту деревенскую тетерку, — хихикнул Филипп.
    Но Дориан не слышал этого разговора. К тому же он мог многое простить своим друзьям. Совсем недавно он и сам был таким — циничным разгильдяем, видящим в женщине только источник собственных удовольствий и так же воспринимавший всю свою жизнь и окружающих людей — как источник собственного удовольствия. Но теперь он и сам не понимал, что его так преобразило. Впервые в жизни он подумал о том, а приносит ли он удовольствие женщине, что это тоже неотъемлемая часть любви, и что любовь вообще в природе существует. И эти открытия оказались приятными для него. Ничего удивительного в этом преображении не было. Он общался только с девками, от которых никто ничего не ждал, кроме удовлетворения естественных надобностей. Никто не ждал от них любви и никто не представлял, как можно любить девку, как будто это была не женщина, а механизм для любовных утех без сердца и души. С родовитыми женщинами было сложнее — они много требовали и с ними приходилось себя вести обходительнее. Этого не всегда хотелось, как не всегда хотелось чувствовать себя обязанным долгу чести. Рано или поздно родители выбрали бы ему жену подстать по родовитости. Вряд ли бы он любил ее, и вряд ли бы она его любила. Но Алголь была для него поначалу деревенским приключением, с которой он собирался провести время исключительно по причине новизны, а все вышло совсем по-другому. Он открыл в ней такое, что заставляло его только о ней и думать. Ее одиночество, ее тайна, ее несчастье не давали ему покоя. Впервые в жизни ему захотелось помочь кому-то, стать для кого-то опорой, единственным, на кого надеются и которого ждут. А его ждали, он знал это. И это было ни с чем не сравнимое чувство.
    И вот он, насвистывая, шел к Алголь.
    Без стука он тихо вошел в дверь и увидел, что она вышивает что-то, тихо мурлыкая себе под нос. Он замер в дверях и прислонился к притолоке. Ему вдруг показалось, что он пришел домой. Алголь подняла глаза и они засияли.
   — Я пришел, Джой! — сказал он и улыбнулся, чувствуя себя по-идиотски прекрасно.
    Она поднялась к нему навстречу и обвила его шею руками, прижавшись к нему. Так его никто не встречал. Он обхватил ее и, приподняв от пола, прижал к себе со всей силой.
    Она протянула ему то, что вышивала — это оказался восхитительный нежный шелковый шарф с монограммой, вышитой для него искусно и тонко. Он улыбнулся, достав из кармана что-то, завернутое в бархат. Алголь развернула его и увидела маленький костяной блокнотик на шелковом шнурке и прикрепленный на таком же шнурке маленький карандашик с губкой, чтобы можно было писать и стирать в блокнотике. Блокнотик был украшен алмазами и выгравированной на нем надписью «Моей Радости». Она простила ему его желание звать ее новым именем. Ее темное имя, данное отцом, нравилось ей, но ради любимого она была согласна забыть свое имя.
   — Скажи, почему ты убежала от меня в лесу? — спросил Дориан.
    Она взяла новый блокнотик и написала: «Я хотела побыть одна. Мне нужно было понять, что это для меня и что теперь со мною будет.. Я счастлива, и мне нужно привыкнуть к тому, что у меня теперь есть это».
    Дориан обнял ее и рассмеялся:
   — Я понял. Я все понял. Я рад, что ты счастлива.

  К содержанию   Глава 4