Глава 3

    Весь день народ толпился вокруг раки, по прежнему глазея на чудо. Изабель не видела и не слышала этого. Она в своем странном сне видела черные шелковые простыни, красное вино в бокале, подобное крови, а может быть, это и была кровь, черные фламандские розы, разбросанные по простыням и полу.
    Но лишь только в храме все стихло, Изабель выскользнула из своего сна и, облачившись в красное бархатное платье, убрав волосы и заколов их пером, накинув вуаль, она выпорхнула на улицу и, нюхая ночь, отправилась на охоту.
    Ее глаза сверкали нездешним блеском, они ловили каждое движение, слух улавливал каждый шорох. Она вышла к парку и присела на скамью, с наслаждением следя за томным движением листвы под ночным ветерком. В парке прогуливались люди - им нечего было бояться даже ночью. Изабель отметила про себя, что некоторые мужчины бросают на нее недвусмысленные взгляды. Она изящно изогнулась и откинула голову.
    - Мадемуазель, вы не считаете, что для прогулок в одиночестве несколько поздновато? - раздался над ней молодой и озорной голос.
    Она повернулась и увидела молодого и богато одетого человека, который, прислонясь к скамье около нее, нахально таращился на нее.
   - Я могу себе представить, что вы обо мне думаете, мсье, - произнесла она насмешливо, - но вы ошиблись. Моя беда в том, что судьба наградила меня редким недугом - я совершенно не могу выносить дневного света. Мои глаза мучительно болят, а кожа словно горит. Именно поэтому я вынуждена дышать свежим воздухом не днем, как все порядочные дамы, а ночью, когда вот такие же нахальные юноши, как вы, осмеливаются мне дерзить. Неподалеку находятся мои слуги, которые способны расправиться с любым, кто позволит себе лишнего, мсье.
   - Прошу прощения! - склонился в поклоне молодой повеса, однако он не попытался в спешке покинуть ее, опасаясь слуг, а произнес:
   - Если бы вы мне позволили исправить мою оплошность и оказали бы мне честь избрать меня своим провожатым, больше ни один господин не осмелился бы вам дерзить.
   - Ну что ж, - окинула его взглядом в задумчивости Изабель, - пожалуй, я окажу вам честь и позволю поправить ваше положение. Ваше имя, сударь?
   - Граф Анри де Севаль, к вашим услугам, - снова склонился в поклоне граф де Севаль.
    Около двух Изабель появилась в домике студента Рене. Глаза ее блестели, щеки покрывал нежный румянец, на губах, и без помады ярко алых, блуждала улыбка.
   - Вот и я, мой спаситель! Я наконец-то смогла прийти к тебе! Я так ждала этого момента! - произнесла она от двери, - смотри, что я принесла тебе! Теперь ты можешь купить себе богатое платье. Я умею быть благодарной! Я сделаю так, что ты появишься в свете богатым и знатным.
    Она бросила ему в руки шелковый мешочек, приятно тяжелый на ощупь и приятно звеневший внутри.
   - Откуда это? - спросил студент все еще настороженно.
   - Тебя это не должно волновать! Кое-что мне удалось устроить в своей жизни, и кое-какие неприятные обстоятельства отступили. Но так как я своим спасением в первую очередь обязана тебе, я отплачу тебе тем, что смогу теперь устроить и твою жизнь. Я люблю тебя!
    Лицо студента просияло, складки между нахмуренных бровей разгладились.
   - Я уже боялся, что вы не придете больше! Зачем вам, такой прекрасной и величественной, нищий студент?
   - Никогда не говори так! Ты самый лучший мужчина из всех, кого я когда-либо встречала! Поцелуй же меня скорее, я так ждала этого!
    Бедный Рене, забыв все свои терзания бросился ей навстречу, так и забыв спросить ее о том, что она вчера так неосторожно покинула его безопасный кров. Ее слова растопили его тревоги, ее поцелуи зажгли в нем огонь, и отдавшись блаженству, он не мог видеть ее глаз, в которых горел не тот огонь, который он ожидал бы увидеть. В них горел огонь и… скука, скука человека, вынужденного мириться с обстоятельствами и выполнением неких обязательств.
    Наутро в Дижоне кое-где пошел слух, что молодой граф де Севаль был найден в парке в таком расхристанном виде, что не приходилось сомневаться в том, что либо он был с женщиной, либо его пытались ограбить. На шее его темнел укус и сам он был необычайно бледен. Если бы он был жив, он мог бы рассказать, как занятие любовью с женщиной довело его до смерти.
    Но Изабель, спокойная и величественная, лежала в своей раке, принимая как должное экстаз бьющихся над ней в молитве людей, почитающих ее за святыню и жаждавших избавления от своих болезней и горестей с помощью прикосновения к святой монахине.
    Как ни странно, но многие люди утверждали, что исцелились от прикосновения к ней, и остальные им верили и старались незаметно от аббата собора потрогать ее. Но Изабель была к этому безразлична - ей было все равно, исцелился ли кто, заболел ли. Теперь для нее в ее темной и тайной жизни были другие интересы и ценности.
    Таким образом, не спеша и тихо прошло около года. Изабель научилась терпеть голод крови и страсти, она понимала, что если она поддастся ему, он ее уничтожит, а вместе с ней половину города. Это будет как наркотик, как дурман, и она уже не смогла бы противиться желанию утолить его. И это привело бы к концу. Но она была хитра и осторожна - она умела терпеть свой голод и загонять его глубоко внутрь себя, так что вскоре он перестал ее мучить и она могла утолять его только при очень удобно представившихся обстоятельствах.
    Все это время она, действительно умевшая ценить оказанные ей услуги, не жалела времени и сил на своего молодого наперсника, постепенно превращая его из бедного простого студента в изысканного, опытного, умелого и втайне циничного повесу. Он научился быть аристократически вальяжным, умел поддержать беседу и сделать даме соблазнительный комплимент, вгоняя ее этим в краску и тайное желание быть неприличной и распущенной. Изабель создала маленькую копию самой себя, с тою лишь разницей, что копия оказалась свободной от мучительных страстей, а стало быть более раскрепощенной и вряд ли мучимой угрызениями совести, которые посещали Изабель при жизни. Одним словом, Рене стал при жизни зеркальным отражением Изабель, ставшей такой после смерти. Единственное, что осталось в нем человеческого, это неистребимая ничем любовь к Изабель.
    По истечении этого года папа велел перевести тело чудесным образом до сих пор нетленной сестры Анны в Париж и причислить ее к лику святых.
    Однажды ночью Изабель, появившись в доме студента, произнесла после долгого поцелуя:
   - Я вынуждена перебраться в Париж. Я хочу, чтобы ты ехал со мной. Ты согласен?
   - Конечно, моя королева. За тобой я поеду куда угодно, хоть в Преисподнюю! - воскликнул Рене Бриссар и пав на колени, обнял ее ноги.
   - Хорошо, мой милый. Но ехать мы должны тайно и порознь. Это все еще отголоски моих бед. Я хочу, чтобы ты отправился туда завтра же. И жди меня каждую полночь у собора Нотр-Дам де Пари, однажды я появлюсь там, как только смогу вырваться отсюда. Пока же ты снимешь себе хорошее жилище поблизости от собора и будешь терпеливо и спокойно ожидать меня. А пока собери все мои вещи и вот это платье тоже. От тебя я уйду сегодня в одежде монахини.
   - Я сделаю все, что ты прикажешь, Норна. Я твой раб.
    На следующий же день Рене выехал в Париж и обосновался там в ожидании своей богини. Спустя неделю, когда он ожидал ее, как и каждую полночь у собора, она появилась все в том же одеянии монахини и расцеловав его, произнесла:
   - Я так скучала без тебя! Идем же скорее, где твой дом?
    И все стало на свои места.
    Теперь, спустя год после своего чудесного рождения, она решила, что пора появиться в свете и расширить поле, на котором пышным цветом произрастало удовлетворение ее желаний. Уходя в очередную пленительную ночь от своего наперсника-студента, она с наслаждением вдыхала воздух и смотрела по сторонам на окружавшие ее готические здания. Видения ее не были ужасными, она не помнила их. Она видела в своих снах только одну и ту же картину - черные шелка, черные розы и красное вино цвета крови. Она уже не испытывала тревоги. Страх, ненависть и любовь покинули ее душу и тело. Она чувствовала себя диким молодым зверем, способным испытывать только осторожность и голод. Ей нравилось все, что происходило с ней. Ей доставляло утонченное удовольствие играть жизнями молодых богатых глупых повес, возомнивших себя непревзойденными Казановами. Ей нравилось внушать им их непревзойденность и исключительность, а потом прекратить их тщеславное бытие несколькими привычными движениями и после с наслаждением и умиротворением вспоминать их с нежным чувством признательности. Сколько их повторяло ее имя перед смертью, как последнюю молитву… До сих пор она слышит их, произносимые разными голосами - тихо и громко, со стоном или с удивлением, но никогда со злостью… Герцогиня Маргарита де Грасси, испанская графиня Сильвия Пеньяроя, польская княжна Наталия Гроховска, итальянская графиня Лаура Гораццио, герцогиня Франческа де Рески, английская леди Дора Родерик, немецкая баронесса Тильда фон дер Траубе… Да и все их не вспомнишь так сразу. Она лгала, вдохновенно импровизируя, сразу определяя по внешности будущей жертвы, какая ложь будет ей по вкусу… Она умела подделывать акцент, она знала понемногу от каждого языка, да впрочем, ни у кого из ее несчастных одноразовых любовников не возникало ни тени подозрения. Ее глаза светились влажным дьявольским огнем, на устах блуждала улыбка, а движения были полны неги и грации. Так было всегда, когда она выходила из храма, так было всегда, когда она входила в дом студента Рене, и так было всегда, когда она выходила от него и входила в храм. Он уже не жил в старой маленькой комнатке на втором этаже с узкими окнами и грязной скрипучей лестницей. Теперь он снимал три комнаты, тоже на втором этаже, но с широкой всегда освещенной мраморной лестницей и перилами, с широкими и высокими окнами в комнатах с видом на набережную и Нотр-Дам де Пари на острове. Он одевался в хорошую одежду и хорошо кушал, он украсил подоконники своего жилища розами в горшочках, он любил по утрам смотреть на крыши Нотр-Дам и слушать колокола, а по ночам сходить с ума на черных шелковых простынях и сгорать дотла, и снова возрождаться, и снова сгорать в объятиях своей королевы. Он держал обещание ничего не спрашивать у нее о том, что она делает днем и почему приходит к нему только ночью, иногда сразу после полуночи, иногда к двум часам, и откуда она приносит ему деньги, если опаздывает. Сначала его терзали эти мысли, но потом он прогнал их, видя, что Норна де Нуар, французская графиня, каждую ночь возвращается к нему, где бы она не была. Она никогда не брала денег себе, она всегда все отдавала ему с искренней радостью, поэтому он очень любил тратить эти деньги на всякие милые дамские шалости. Он одевал ее, как королеву, в шелка, меха и бархат, он с упоением заваливал ее шляпками и перчатками, чулками и туфлями, серьгами, браслетами и кольцами. Она всегда с дивным смехом принимала его подношения и всегда была с ним страстна и нежна. О, да, она умела быть благодарной. И он тоже хотел быть таким же - возвышенным, необычным, лишенным любопытства и безгранично доверяющим любому ее слову, какой была она. И постепенно он свыкся с этим и не совал свой нос, куда не стоит, чтобы не лишиться того, что имеет. Теперь, в Париже, он проводил день в праздных прогулках по улочкам города, любовался красотами готических строений, вкушая жизнь беспечного повесы, пробовал дорогие вина, лакомился редкими сладостями. Ему здесь нравилось все. Он привыкал к своей новой роли. В первую же ночь Норна сказала ему:
- Ты должен сделать так, как я скажу и не задавать вопросов. Здесь, в Париже, я хочу появиться в свете. И хочу ввести тебя туда тоже. Для этого ты должен представиться мои братом. Нам нельзя представляться иначе - это поднимет кривотолки. Молодая дама не может путешествовать и жить одна без сопровождения родственника мужского пола. Ты ведь знаешь немецкий, правда?
   - Да, довольно сносно…
   - Тогда мы будем представляться, как герцог и герцогиня фон Гейст, не дурно, не правда ли? Ты можешь сам придумать себе имя, я же буду Тесса фон Гейст.
   - В таком случае, раз я теперь герцог, мне нужно звучное немецкое имя… Так, так, так… Ну, к примеру, я буду…ну, скажем Фридрих, или Зигмунд…
   - Второе имя мне нравится больше - от него веет силой и жестокостью. Зигмунд фон Гейст! Замечательно!
   - Но как мы сможем появиться в свете, ведь нас никто не знает, и кто нам поверит, что мы герцогского титула? - спросил Рене.
   - В свете все решают деньги. Если ты блистаешь, тебе поверят, что ты сам король.
    Рене был готов со всем согласиться, он готов был пойти на любую авантюру, лишь бы Норна была довольна. Он и сам хотел бы подняться из простого нищего студента в герцоги - а кто бы не хотел этого, если есть такая удивительная возможность?

К содержанию  Глава 4