Написанное Лавкрафтом | Написанное о Лавкрафте | Приложение

    Сны в ведьмином доме

    Уолтер Джилмен не мог сказать, являлись ли его сны следствием болезни или ее причиной. Все, происходившее с ним таило в себе нечто ужасное, порочное, наполнявшее душу гнетущим страхом, который исходил, казалось, от каждого камня старинного города, и более всего — от ветхих стен мансарды древнего дома, что издавна прослыл в округе нечистым: здесь, в убогой комнатке проводил Джилмен свои дни: писал, читал, бился с длинными рядами цифр и формул, а по ночам — метался в беспокойном сне на обшарпанной железной кровати. В последнее время слух его обострился до необычайной степени, и это причиняло невыносимые страдания — даже каминные часы пришлось остановить: маятник гремел как артиллерийская батарея. По ночам едва различимые голоса далеких улиц, зловещая возня крыс за изъеденными червями стенами и скрип рассыхающихся балок где-то наверху сливались в один грохочущий ад. Темнота всегда приносила с собой множество звуков — Джилмен почти свыкся с ними, но все же вздрагивал от ужаса при мысли о том, что однажды привычный шум может стихнуть, уступая место иным звукам, которые — подозревал он — до времени таятся в обычном грохоте.
    Джилмен поселился в древнем Аркхэме, где, казалось, остановилось время, и люди живут одними легендами. Здесь повсюду в немом соперничестве вздымаются к небу островерхие крыши; под ними, на пыльных чердаках, в колониальные времена скрывались от преследований Королевской стражи аркхэмские ведьмы. Но не было в жуткой истории города места, с которым связывалось бы больше страшных воспоминаний, чем с той самой комнатой в мансарде, что послужила приютом Уолтеру Джилмену; именно эта самая комната в этом самом доме приняла когда-то в свои стены старую Кецию Мейсон, ту, чей побег из Салемской тюрьмы так и остался загадкой для всех. Это последнее происшествие имело место в 1692 году. Тюремный надзиратель в ту ночь сошел с ума и с тех пор непрерывно бормотал нечто нечленораздельное о каком-то косматом животном с белыми клыками, якобы выбежавшим из камеры, где содержалась Кеция. На стенах помещения тогда же были обнаружены странные рисунки, нанесенные липкой красной жидкостью и изображающие углы и многоугольники, истолковать смысл которых был не в состоянии даже высокоученый Коттон Мазер¹.
    Видимо, Джилмену все же не следовало так много заниматься. Изучение таких дисциплин, как неэвклидова геометрия и квантовая физика само по себе является достаточно серьезным испытанием для разума; когда же эти науки безрассудно совмещают с древними преданиями, пытаясь отыскать черты необычайной многомерной реальности в тумане готических легенд или просто в таинственных старых сказках, что шепотом рассказывают темными вечерами у камина, — тогда умственное перенапряжение почти неизбежно. Юность Джилмена прошла в Хейверхилле; только после поступления в Аркхэмский университет он постепенно пришел к мысли о некоей внутренней связи избранного им предмета, математики, с фантастическими преданиями о древних магических таинствах. Сама атмосфера дышащего стариной Аркхэма каким-то непонятным образом воздействовала на воображение юноши. Внимательные к одаренному студенту университетские преподаватели настоятельно советовали ему «несколько поубавить пыл», с которым он отдавался учебе и пошли даже на то, чтобы сократить для него обязательный курс наук. Кроме того, Джилмену было запрещено пользоваться некоторыми книгами весьма сомнительного, а подчас и явно запретного содержания, что хранились под замком в подвалах университетской библиотеки. К несчастью, эта последняя мера предосторожности запоздала: к тому времени Джилмен уже получил достаточно мрачное представление об ужасающих откровениях «Некрономикона» Абдула Аль-Хазреда, дошедшего до нас в отрывках «Книги Эйбона», и запрещенного исследования фон-Юнцта «Сокровенные культы». Одних неясных намеков и беглых упоминаний оказалось достаточно для сопоставления с абстрактными математическими формулами, что абсолютно по-новому освещало свойства вселенной и взаимодействие известных и неведомых нам измерений пространства.
    Джилмен знал, конечно, что живет в пресловутом Ведьмином Доме; собственно, именно поэтому он и снял здесь комнату. В архивах графства Эссекс сохранилось немало документов о судебном процессе над Кецией Мейсон. Ее признания, сделанные, впрочем, явно под давлением высокого суда, произвели на юношу совершенно необычайное впечатление. Обвиняемая заявила судье Гаторну, что ей известны некие геометрические фигуры, точнее, прямые и искривленные линии, определенные сочетания которых могут указывать направления «выхода из пределов этого пространства». Подсудимая Мейсон дала также понять, что названные ею фигуры служат для «перехода в другие миры», и не стала отрицать, что вышеуказанные линии нередко использовались на ночных собраниях, а вернее сборищах, проходивших либо в долине Белого Камня, что находится по ту сторону холма Медоу-Хилл, либо на пустынном островке, лежащем посередине реки в пределах городской черты. Названная Мейсон, кроме того, дала показания о некоем Черном Человеке, о принесенных ею клятвах и о своем новом тайном имени Нахав. Вскоре после этого она начертила на стенах своей камеры уже упоминавшиеся фигуры и бесследно исчезла.
    Странные фантазии будоражили воображение Джилмена, когда он думал о Кеции Мейсон; когда же юноша узнал, что дом, дававший приют старой колдунье более двух с половиной веков назад, по-прежнему стоит на узкой улочке в центре Аркхэма, его охватил необъяснимый трепет. Наконец, ушей Джилмена достигли и те из аркхэмских легенд, что горожане осмеливались передавать только шепотом. В необычайных этих историях утверждалось, что Кецию Мейсон и по сей день видят в ее старом доме и на близлежащих улицах; что по утрам жильцы этого дома и прилегающих особнячков неоднократно обнаруживали у себя на теле неровные следы укусов, причем отпечатки зубов по форме удивительно напоминали человеческие; что в канун первого мая и в день всех Святых многие аркхэмцы слышали приглушенные детские крики, а когда эти дни, издревле внушавшие горожанам неподдельный ужас, проходили, вблизи дома старой ведьмы появлялся отвратительный запах, исходивший откуда-то с чердака; наконец, говорили, что в ветшавшем на глазах Ведьмином Доме, как, впрочем, и в некоторых других местах, незадолго перед рассветом появляется неизвестный косматый зверек небольших размеров с необычайно острыми зубками, и если ему попадается случайный прохожий, то он с любопытством обнюхивает его. Наслушавшись таинственных историй, Джилмен решился любой ценой поселиться в Ведьмином Доме. Это оказалось несложно: дом пользовался дурной славой, и желавших снять его целиком не находилось; тогда здание разбили на дешевые меблированные комнаты. Джилмен не смог бы объяснить, что он ожидал найти в своем новом жилище, но ему непременно нужно было попасть туда, где в силу каких-то неизвестных ему обстоятельств пожилая городская обывательница из XVII столетия была наделена — вероятно, неожиданно для нее самой — способностью проникать в такие глубины математики, каких, быть может, не достигал умственный взор столь выдающихся мыслителей современности, как Планк, Гейзенберг, Эйнштейн и де Зиттер.
    Джилмен внимательно обследовал чуть ли не весь дом, разыскивая под отставшими обоями на оштукатуренных и деревянных стенах хоть какие-нибудь следы тайных знаков; уже через неделю ему удалось получить ту самую комнату в мансарде с восточной стороны здания, где, как полагали, Кеция предавалась своим магическим занятиям. Это помещение, собственно, никто и не снимал — да и кому захотелось бы надолго оставаться в такой комнате! — и все же владелец дома, поляк, предоставил ее Джилмену с большой неохотой. Однако и здесь с новым жильцом ничего особенного не происходило — до того самого времени, когда обнаружились первые признаки его болезни. Призрак Кеции не спешил явиться в мрачных залах и комнатах старого дома, косматый зверек не вползал украдкой в унылые покои Джилмена, чтобы обнюхать его, а предпринятые новым жильцом настойчивые поиски не увенчались успехом — ему не удалось обнаружить каких бы то ни было следов магических формул старой ведьмы. Иногда юноша предпринимал долгие прогулки по тенистым хитросплетениям немощеных, пахнувших плесенью переулков старого города; побуревшие от времени жуткие глыбы домов, не имевших, казалось, возраста, склонялись над его головой, словно грозя обрушиться вниз, и с издевкой бросали на него злобные взгляды узких подслеповатых оконец. Здесь, думал Джилмен, когда-то проходили поистине ужасные события; ему казалось порой, что доступное поверхностному взгляду таит в себе неопределенный намек на то, что страшное прошлое еще не полностью умерло и, возможно, где-нибудь, пусть в самых темных, узких и извилистых переулках старого города продолжает жить прежней жизнью. Джилмен дважды побывал и на лежавшем посередине реки острове, что вызывал столько суеверных толков в городе. Там он сделал зарисовки необычных фигур, образуемых рядами серых, поросших мхом камней, расставленных неведомой рукой в туманном прошлом, которое не оставило никаких иных следов в памяти людей.
    Комната Джилмена представляла собою помещение довольно внушительных размеров и имела при этом весьма необычную форму: северная ее стена имела явный наклон внутрь, к северу же был скошен и низкий потолок. В наклонной стене Джилмен обнаружил небольшое отверстие с неровными краями — несомненно, ход в крысиную нору — и еще несколько таких же отверстий, но уже тщательно заделанных; отсутствовали малейшие признаки того, что имеется — или хотя бы имелся ранее — какой-нибудь доступ в пространство между наклонной стеной комнаты и совершенно прямой внешней стеной здания: взглянув на дом снаружи, легко было убедиться, что там когда-то имелось и окно, заложенное, впрочем, уже очень давно. Также совершенно недоступной оказалась и та часть чердака, которая находилась над комнатой Джилмена и определенно должна была иметь наклонный пол. Когда юноша, воспользовавшись приставной лестницей, проник на покрытый густой паутиной чердак с совершенно горизонтальным полом, над входом в свою комнату он обнаружил стену с очевидными следами когда-то бывшего в ней проема, теперь крепко заколоченного весьма старыми на вид досками — они держались на длинных деревянных гвоздях, бывшими в столь широком ходу в колониальную эпоху. Увы, сколь ни убедительны были просьбы и заверения Джилмена, флегматичный и на редкость упрямый домовладелец отказался позволить вскрыть хотя бы одно из замкнутых пространств, примыкавших к комнате.
    С течением времени интерес Джилмена к тому, что могли скрывать необычная стена и потолок его новой комнаты, только возрастал — он начал думать, что величина угла между ними может иметь некий математический смысл, дающий ключ к разгадке того, для чего они были предназначены. У старой Кеции, размышлял он, имелись же какие-то причины жить в комнате именно такой странной формы; разве не утверждала она сама, что именно посредством сочетаний определенных углов можно покинуть пределы известного нам пространства? Постепенно, однако, замкнутые пустоты за стеной и над потолком все меньше привлекали к себе внимание Джилмена — ему стало казаться, что назначение непривычной формы связано не с тем, что находится за поверхностью, а с тем, что лежит по эту сторону.
    Первые симптомы нервной болезни и нездоровые сновидения появились в начале февраля. Очевидно, в течение всего времени, что Джилмен жил в комнате, необыкновенная ее форма оказывала на него в высшей степени странное, едва ли не гипнотическое воздействие: в ту холодную блеклую зиму он то и дело ловил себя на том, что все пристальнее вглядывается в линию, соединяющую наклонную стену и скошенный потолок. Примерно в то же время он стал ощущать и растущее беспокойство по поводу обнаружившейся вдруг полной неспособности сконцентрироваться на изучаемых дисциплинах — беспокойство тем более оправданное, что приближался срок очередных экзаменов. С другой стороны, чуть меньше давал себя знать невероятно обострившийся слух. Однако, несмотря на это последнее обстоятельство, жизнь Джилмена превратилась в навязчивую и почти непереносимую какофонию; но самым ужасным было неослабевающее ощущение, что в этом хаосе присутствуют новые, неслыханные доселе звуки — они находились где-то у самой границы восприятия, быть может, имея источник вне пределов постигаемого. Что касается обычных шумов, то самые отвратительные звуки производили крысы, копошившиеся за старыми деревянными стенами. Иногда их скрытная возня казалась даже осмысленной. Из-за наклонной северной стены доносилось что-то вроде резкого сухого грохота, когда же шум исходил из заколоченной части чердака над самой комнатой Джилмена, юноша замирал в ужасе, как если бы предчувствовал нечто страшное, только и дожидающееся своего часа, чтобы окончательно завладеть его разумом.
    Сновидения Джилмена полностью вышли за пределы нормального; он догадывался, что причиной тому послужило одновременное чересчур глубокое изучение математики и определенных разделов древнего фольклора. Слишком много размышлял он над возможностью существования таинственных пространств, что, как подсказывали математические формулы, должны были находиться вне известного нам трехмерного мира. Слишком много размышлял он о том, могла ли старая Кеция Мейсон — ведомая, несомненно, силами, превосходящими человеческий разум, — найти способ проникнуть в эти неведомые пространства. Пожелтевшие от времени страницы судебных протоколов сохранили слишком много дьявольски красноречивых свидетельств как самой колдуньи, так и ее обвинителей о существовании явлений, лежащих вне сферы чувственного опыта человека. Описания сказочного спутника ведьмы, подвижного косматого зверька, были невероятно реалистичны, несмотря даже на откровенную фантастичность некоторых деталей.
    Косматая тварь, размером не более крупной крысы, была известна в городе под именем Бурого Дженкина и являлась, видимо, порождением небывалого случая массовой галлюцинации; так в 1692 не менее одиннадцати человек под присягой утверждали, что видели ее собственными глазами. Сохранились и более поздние, совершенно независимые свидетельства; поражала невероятная способная привести в замешательство степень их сходства. Очевидцы рассказывали, что зверек покрыт длинной шерстью, по форме сходен с крысой, имеет необыкновенно острые зубы; мордочка его, снизу и по бокам также поросшая шерстью, удивительно напоминает болезненно сморщенное человеческое лицо, а крошечные лапки выглядят как миниатюрная копия человеческих кистей. Говорили также, что мерзкая тварь выполняет обязанности посыльного от старой Кеции к дьяволу, а питается она якобы кровью самой ведьмы, подобно тому, как это делают вампиры. Голос отвратительного существа, по словам слышавших его, представляет собой невообразимо отвратительный писк, но, тем не менее, говорит оно на всех известных языках. Ни одно из невероятных чудовищ, являвшихся Джилмену в беспокойных снах, не наполняло его душу таким смрадом и омерзением, как этот ужасный крошечный гибрид; ни один из ночных образов, переселившихся в воспаленный мозг юноши со страниц древних хроник и из рассказов его современников, не вызывал у него тысячной доли того страха и отвращения, какие внушала маленькая тварь, без устали сновавшая в его видениях.
    Чаще всего во сне Джилмену представлялось, что он погружается в какую-то пропасть, бездну, наполненную странным сумрачным светом, исходившим из невидимого источника, и невероятно искаженными звуками. Невозможно было составить хоть сколько-нибудь отчетливое представление о материальных и гравитационных свойствах окружавшего хаоса или о его воздействии на самого Джилмена. Юноша всегда ощущал во сне, что каким-то образом движется — отчасти по своей воле, отчасти подчиняясь смутному импульсу извне — но никак не мог определить характер своих перемещений: он не шел, не карабкался, не летел, не плыл и не полз. О том, что, собственно, с ним происходило, Джилмен не мог судить с достаточной уверенностью, поскольку необъяснимое искажение перспективы лишало его возможности видеть собственное тело, руки или ноги; при этом он чувствовал, как весь его организм претерпевает удивительную трансформацию, словно он был изображен в какой-то косой проекции, хотя и сохранял странное карикатурное сходство с тем, что было Джилменом в нормальном мире.
    Пропасти ночных видений отнюдь не пустовали — они были заполнены скоплениями какого-то вещества совершенно невероятной формы и неестественно резкой окраски: некоторые из них имели, видимо, органическую природу, другие — явно неорганическую. Несколько таких органических предметов, казалось, вызывали у него смутные воспоминания о чем-то, но Джилмен не мог дать себе ясный отчет, на что, собственно, могут с таким ехидством намекать ему эти ночные образы. Позже он разделил для себя массу органических объектов на несколько, по-видимому, естественных классов, явно отличных друг от друга по способу и характеру перемещений. Из всех этих групп особенно выделялась одна, включавшая предметы, чьи движения казались более осмысленными и поддающимися логике, чем это было присуще остальным. И все же эти странные предметы — равно органического и неорганического происхождения — совершенно не укладывались в рамки категорий человеческого разума. Неорганические предметы иногда имели определенное сходство то с разнообразными призмами, то с какими-то лабиринтами, нагромождениями кубов и плоскостей, даже с циклопическими постройками; среди органических объектов Джилмен с удивлением находил и простые скопления каких-то пузырей, и некие подобия осьминогов и многоножек, и оживших индусских идолов, и наконец, отвлеченные узоры, изысканные линии которых, переливаясь, переходили одна в другую, составляя нечто вроде тела огромной змеи. Все вокруг несло в себе какую-то невыразимую угрозу, скрытый ужас; стоило Джилмену по движениям того или иного существа заподозрить, что оно заметило его, как юношу охватывал столь невыносимый, столь отвратительный страх, что он немедленно просыпался, будто от толчка.
    О том, каким обозом передвигались органические существа в его снах, Джилмен мог бы сообщить не больше, чем о своих собственных непостижимых перемещениях. Со временем ему открылась новая тайна — он заметил, что время от времени некоторые из объектов неожиданно возникают из пустоты и столь же неожиданно исчезают. Окружавшую его бездну наполняла ужасная смесь визжащих и ревущих голосов; невозможно было бы определить высоту, тембр или ритм этих звуков, но казалось, что они каким-то образом согласованы во времени со смутными видоизменениями являвшихся во сне предметов и существ. С обреченностью и ужасом юноша постоянно ожидал того момента, когаа в своих непрерывных модуляциях этот неослабевающий рев достигнет такой силы, которую уже невозможно будет выдержать.
    Но первая встреча с Бурым Дженкином произошла не здесь. Вместо чудовищной бездны для нее были заготовлены другие сны — не такие тяжелые и с видениями, более отчетливыми в своих очертаниях. Такие сны обычно предшествовали погружению в более глубокое и страшное забвение. Лежа в темноте и борясь со сном, Джилмен обычно замечал, как его ветхую комнатку постепенно заполняет облако мягкого, искристого, как бы отраженного света, и тогда в фиолетовой дымке отчетливо проступает угол между наклонной стеной и потолком, так настойчиво привлекавший к себе его внимание в последнее время. Маленькое чудовище выпрыгивало из прогрызенной крысами дыры в углу и, постукивая коготками по широким, изъеденным
временем половицам, приближалось к Джилмену, обратив к нему полную злобного ожидания бородатую мордочку, так похожую на человеческое лицо; к счастью, этот неглубокий сон милосердно рассеивался, прежде чем отвратительная тварь успевала подобраться достаточно близко, чтобы начать обнюхивать Джилмена. У Дженкина были дьявольски длинные острые клыки. Чуть ли не каждый день юноша заделывал дыру в стене, из которой появлялся Дженкин, но на следующую ночь крысы уничтожали вновь появившуюся преграду, сколь бы крепкой она ни казалась. Однажды по просьбе Джилмена хозяин дома забил отверстие куском жести, однако назавтра юноша обнаружил, что крысы прогрызли новый ход, попутно то ли вытолкнув, толи вытащив наружу небольшой кусочек кости очень странного вида.
    Дженкин решил не сообщать своему врачу об открывшейся болезни, опасаясь, как бы его не отправили в университетский лазарет как раз в тот момент, когда на счету была каждая минута: приближались очередные экзамены. Он, собственно, и так уже не сдал дифференциальное исчисление и психологию, но все же у него оставалась надежда подтянуться до конца семестра.
    В начале марта нечто новое появилось в тех неглубоких снах Джилмена, которые предшествовали более длительным видениям: рядом с ужасным призраком Бурого Дженкина стало появляться неясное размытое пятно, все больше напоминавшее силуэт согбенной старухи. Новый образ встревожил Джилмена гораздо больше, чем он сам мог бы ожидать; в конце концов он решил, что очертания пятна и в самом деле похожи на очень преклонных лет женщину, которую он действительно дважды встречал, прогуливаясь по темным извилистым переулкам в окрестностях заброшенных доков. Ему особенно запомнился взгляд старой карги — внешне безразличный, но на самом деле злобный и язвительный, взгляд, от которого его бросало в дрожь, при первой встрече, когда он заметил очень большую крысу, пробегавшую через тенистую аллею чуть в стороне от него — ни с того ни с сего Джилмен подумал тогда о Буром Дженкине. Теперь, рассуждал он, пережитое однажды нервное потрясение вновь дает о себе знать в бессмысленном сне.
    Джилмен не мог более отрицать, что атмосфера дома, в котором он поселился, была явно нездоровой; и все же прежний болезненный интерес удерживал его там. Он убеждал себя в том, что все видения вызваны исключительно его болезнью, и как только горячка пройдет, ночные чудовища отступят. Кошмары эти, однако, необычайно занимали Джилмена своей потрясающей жизненностью и убедительностью; всякий раз, просыпаясь, юноша смутно чувствовал, что во сне он испытал куда больше, чем ему удалось запомнить. Джилмен был уверен — хотя и думал об этом с отвращением — что в тех снах, которые не сохранялись в памяти, он беседовал о чем-то с Бурым Дженкином и старухой. Они убеждали его куда-то пойти вместе с ними и встретиться с кем-то третьим, обладавшим еще большими силами, чем они.
    К концу марта Джилмен начал делать большие успехи в математике, хотя другие дисциплины все больше обременяли и раздражали его. Он приобрел какое-то особое математическое чутье, позволявшее ему без труда решать, к примеру, уравнения Римана, и немало поражал профессора Апхэма тонким пониманием проблем четвертого измерения и иных вопросов, которые ставили в тупик его товарищей по учебе. Однажды в аудитории обсуждалась возможность существования нерегулярных искривлений пространства и теоретическая вероятность сближения или даже соприкосновения нашего участка вселенной с другими ее областями, удаленными от нас не менее, чем самые далекие звезды нашей галактики, или чем сами другие галактики, а может быть даже не менее далекие, чем такие объекты, которые, как можно предположить лишь гипотетически, находятся вне пределов Эйнштейновского континиума пространства-времени. Всех поразило, с какой свободой владеет Джилмен этими темами, несмотря даже на то, что некоторые из его построений не могли не возбудить новых слухов о его эксцентрической нервозности и замкнутости. Однокашникам Джилмена оставалось только недоуменно пожимать плечами, когда они слушали его совершенно хладнокровные рассуждения о том, что человек — обладай он математическими познаниями, человеческому разуму все же вряд ли доступными — мог бы одним усилием воли перемещаться с Земли на любое другое небесное тело, лежащее в одной из бесчисленных точек, составляющих узоры дальних созвездий.
    Такие перемещения, утверждал далее Джилмен, требуют для своего осуществления лишь двух последовательных шагов: во-первых, выхода из известной нам трехмерной сферы, и во-вторых, входа в какую-либо иную трехмерную же сферу, возможно, бесконечно удаленную от нас. Нет оснований допускать, что в большинстве случаев подобные пространственные переходы сопряжены с угрозой для жизни. В принципе, любое существо из любой части трехмерного пространства, вероятно, могло бы совершенно безболезненно для себя находиться в четвертом измерении; что же касается второй стадии, то здесь все будет зависеть от того, какой именно участок трехмерного пространства будет выбран в качестве цели. Обитатели одних планет вполне могут оказаться способными жить на других — даже на планетах, принадлежащих иным галактикам или сходным пространственным фазам иного континуума пространства-времени, хотя, несомненно, должно существовать значительное количество совершенно несовместимых в этом отношении небесных тел или областей космоса, будь они даже, с математической точки зрения, расположены в непосредственной близостидруг от друга.
    Не исключена также возможность того, что обитатели одной пространственной области способны существовать в других, пусть им неизвестных и даже не укладывающихся в их физические представления, — в мирах с определенным или неопределенным множеством дополнительных измерений, буде такие миры расположены внутри или вне данного пространственно-временного континиума; возможно, вероятно и обратное. Этот вопрос подлежит дальнейшему обсуждению, однако, с полной уверенностью можно утверждать, что изменения в живом организме, сопровождающие переход с одного пространственного уровня на другой, более высокий, не сопряжены с какими-либо разрушительными последствиями для биологической целостности этого организма, насколько мы ее понимаем. Джилмен не мог с достаточной ясностью обосновать этот последний пункт своих рассуждений, но такая незначительная недоработка, несомненно, вполне компенсировалась замечательно ясным пониманием многих других очень сложных проблем. Профессору Апхэму особенно импонировали иллюстрации Джилмена к вопросу об известной близости высшей математики к некоторым сторонам древней магии, таинства которой дошли до нас из неизмеримо далеких эпох — доисторических, а может быть, и дочеловеческих — когда познания о Вселенной и ее законах были куда шире и глубже наших.
    В начале апреля Джилмен почувствовал нешуточное беспокойство по поводу своей затянувшейся болезни. Внушали тревогу и рассказы соседей: их нельзя было толковать иначе, как свидетельство появления у Джилмена симптомов лунатизма.
    Судя по всему, во сне он покидал свою постель — сосед снизу часто слышал скрип половиц в его комнате в предутренние часы. Тот же сосед утверждал, что по ночам сверху раздается и стук башмаков, но это была ошибка: каждое утро Джилмен находил свою одежду и обувь точно в том же месте, где оставлял их на ночь. Поистине, в этом ужасном старом доме развивались слуховые галлюцинации — разве самому Джилмену не пришлось убедиться в этом, после того как даже в дневное время ему стало казаться, что из черных пустот за наклонной стеной и над скошенным потолком доносятся, помимо крысиной возни, и какие0то другие звуки? Его болезненно обостренный слух начал различать в давно заложенной части чердака прямо над комнатой слабые отзвуки чьих-то шагов, и иногда эти галлюцинации казались ему ужасающе реальными.
    В одном сомнений быть не могло: Джилмен страдал лунатизмом. Дважды в ночное время его комнату находили пустой, хотя вся одежда была на месте. Он узнал об этом от своего товарища — студента Фрэнка Илвуда, вынужденного по бедности поселиться в том же мрачном и нелюбимом горожанами доме. Илвуд, прозанимавшись как-то до глубокой ночи, решил обратиться к Джилмену за помощью — ему никак не давались несколько дифференциальных уравнений, — но в комнате на верхнем этаже никого не было. Конечно, со стороны Илвуда было довально-таки бесцеремонно открывать даже и незапертую дверь чужой комнаты и заглядывать внутрь, не получив ответа на настойчивый стук, но ему действительно требовалась помощь, и он понадеялся что сосед сверху не слишком огорчится, если его достаточно вежливо растолкать. Илвуд поднимался наверх примерно в то же время и еще через несколько дней, но Джилмена снова не оказалось дома. Выслушав его рассказ, последний не мог не задаться вопросом, где же он был ночью, босой, в одной пижаме? Он решил обязательно исследовать эту загадку, если только ночные хождения не прекратятся; можно
например, посыпать мукой пол в коридоре, чтобы с утра выяснить, куда ведут следы. Несомненно, покинуть комнату он мог только через дверь, поскольку с внешней стороны дома у окна не было никаких выступов или хотя бы неровностей, по которым можно было бы выбиться наружу.
    К середине апреля болезненно обостренный слух Джилмена подвергся новому испытанию — до его комнаты стали доноситься тонкие заунывные причитания суеверного заклинателя духов по имени Джо Мазуревич — он снимал квартиру в первом этаже. Мазуревич имел обыкновение рассказывать длинные, бессвязные истории о призраке старухи Кеции и маленьком косматом зверьке с необычайно острыми клыками, вечно что-то вынюхивавшем; по его словам, эта парочка настолько навязчиво преследовала его своими явлениями, что пришлось воспользоваться серебряным распятием (специально выданным для этой цели отцом Иваницким из церкви Св.Станислава), чтобы избавиться от нее. Джо молился так усердно, потому что приближалась ночь Великого Шабаша. Ночь накануне первого мая называется Вальпургиевой; в это время самые страшные силы зла покидают ад и переносятся на Землю, а все подданные сатаны собираются вместе, чтобы предаться таким отвратительным занятиям и таинствам, что их даже невозможно назвать обычному человеку. Для Аркхэма это всегда было самое тяжелое время в году, хотя благородная публика с Мискатоникского Авеню, Хай-стрит или улицы Селтонстол и предпочитает изображать полное неведение на сей счет. Страшные дела творятся тогда в городе; бывает, даже пропадают дети. Джо хорошо разбирался в таких вещах: еще на родине бабка рассказывала ему разные жуткие истории, которые слышала, в свою очередь, от своей бабки. Мудрые люди советуют на это время вооружиться четками и побольше молиться. Вот уже три месяца, как старуха Кеция и Бурый Дженкин не попадаются на глаза ни самому Мазуревичу, ни его земляку и соседу Павлу Чонскому — вообще никому в городе. Это недаром. Раз они держатся в тени, значит, что-то
задумали.
    16 числа Джилмен побывал, наконец, у врача, и был очень удивлен, узнав, что если у него и есть температура, то не такая высокая, как он боялся. Доктор внимательно расспросил его о симптомах и порекомендовал обратиться к специалисту по нервным болезням. Джилмен даже обрадовался, что не попал на прием к прежнему университетскому врачу, человеку еще более дотошному. Старик Уолдрон, недавно оставивший практику, уже как-то раз настоял на том, чтобы Джилмен сделал длительный перерыв в своих занятиях; то же самое он сделал бы и сейчас — но разве можно было бы остановиться именно в тот момент, когда вычисления сулили столь блестящие результаты! Несомненно, он уже нащупывал границу четвертого измерения, и кто знает, насколько далеко он может продвинуться в своих поисках?
    Но даже при мысли о возможном успехе Джилмена не оставляло недоумение по поводу того, откуда, собственно, он черпает такую уверенность. Неужели и гнетущее чувство неотвратимой розы исходит всего лишь от строчек математических формул, которыми день за днем заполнял он бесчисленные листки бумаги? Воображаемые шаги над потолком, мягкие и крадущиеся ужасно раздражали. Появилось какое-то новое и все усиливающееся ощущение: Джилмену казалось, будто что-то или кто-то склоняет его к чему-то ужасному, чего он ни при каких условиях не должен делать. А лунатизм? Куда он отправлялся по ночам во сне? И что это был за звук, вернее, слабый отголосок какого-то звука, то и дело прорывавшийся сквозь невообразимое смешение уже привычных шумов даже в дневное время, когда он и не думает спать? Едва различимый, этот звук подчинялся какой-то странной ритмической закономерности, не похожей ни на что земное, кроме, может быть, ритмов самых сокровенных гимнов Шабаша, названий которых не смеет произносить смертный. Иногда Джилмен со страхом думал, что есть в этом ритме и нечто от того скрежета и рева, что заполнял мрачные пропасти его сновидений.
    Сны, между тем, становились все ужаснее. В первой, менее глубокой их части, злобная старуха появлялась теперь в дьявольски отчетливом облике, и Джилмен убедился, что именно она так напугала его во время давнишней прогулки по старым городским кварталам. В этом невозможно было усомниться — достаточно было взглянуть на ее согбенную спину, длинный нос и морщинистое лицо, легко было узнать и бесформенное коричневое платье. Лицо старухи носило выражение самой гнусной злобы и омерзительного возбуждения; по утрам Джилмен вспоминал ее каркающий голос, настойчивый и угрожающий. Он должен был предстать перед Черным Человеком, и вместе с ним справиться к трону Азатота, что находится в самом сердце хаоса, — вот чего требовала старуха. Там своею собственной кровью распишется он в книге Азатота, раз уж удалось ему самостоятельно дойти до сокровенных тайн. Джилмен почти готов был подчиниться и отправиться вместе с ведьмой, Бурым Дженкином и тем, третьим, к трону хаоса, туда, где бездумно играют тонкие флейты; его останавливало только упоминание об Азатоте — из книги «Некрономикон» он знал, что этим именем обозначают исконное зло, слишком ужасное, чтобы его можно было описать.
    Старуха всегда появлялась, будто из пустоты, вблизи того угла, где наклонный потолок встречался с наклонной стеной. Кажется, она материализовывалась ближе к потолку, чем к полу; в каждом новом сне она понемногу приближалась к Джилмену, и он видел ее все отчетливее. Бурый Дженкин тоже приближался к юноше в течение этого непродолжительного сна; в облаке неестественного фиолетового света зловеще поблескивали его длинные желтовато-белые клыки. Его визгливый хихикающий голосок все сильнее врезался Джилмену в память, и по утрам юноша вспоминал, как мерзкая тварь говорила что-то об Азатоте и о ком-то по имени Ньярлат-хотеп.
    Затем следовали более глубокие и длительные сны, в них тоже все имело гораздо более отчетливые очертания, чем прежде; Джилмен теперь ясно почувствовал, что окружающие его пропасти принадлежат четвертому измерению. Органические объекты, чьи движения казались наименее беспричинными и бесцельными, вероятно, представляли собою проекции живых существ, населяющих нашу планету, включая и людей. Что касается остальных, то Джилмен не решался даже представить себе, как они могут выглядеть в своих собственных пространственных сферах. Два существа из числа двигавшихся наиболее осмысленно (одно напоминало скопление переливающихся пузырей вытянутой сферической формы, а другое, поменьше — многоугольник совершенно невероятной окраски с быстро сменяющимися выступами на поверхностях), казалось, чуть ли не опекали Джилмена и двигались рядом с ним или чуть впереди) пока он пробирался между какими-то гигантскими призмами, огромными лабиринтами, нагромождениями кубов и плоскостей, подобиями странных циклопических построек. На всем протяжении сна видения сопровождались отдаленным скрежетом и ревом, постоянно пребывавшими в силе, как будто стремившимися к некоему чудовищному пределу мощности, совершенно не переносимому для человеческого слуха.
    В ночь с 19 на 20 апреля в сновидениях Джилмена появилось нечто новое и чрезвычайно важное. Почти вопреки своей воле он парил по сумеречной пропасти вслед за скоплением переливающихся пузырей и маленьким многоугольником, когда заметил, что края находившихся в стороне от него гигантских призм образуют на удивление правильные повторяющиеся углы. В то же мгновение он оказался вне привычной бездны, обнаружив, что стоит, едва удерживая равновесие, на склоне каменистого холма, залитого ярким, хотя и рассеянным светом. Джилмен был без обуви, в одной только пижаме. Он пытался пойти дальше, но не в силах был оторвать ноги от земли. Кружащиеся клубы каких-то густых испарений скрывали от него окрестности: Джилмен видел только небольшую часть склона прямо перед собой; он содрогнулся при мысли о том, какие звуки может таить в себе непроницаемый для взора туман.
    Затем он заметил две с трудом подползавшие к нему фигуры — то были старуха и маленькая косматая тварь. Старая ведьма с видимым усилием поднялась на колени и как-то необыкновенно крестила руки. Бурый Дженкин, тоже с большим трудом, приподнял правую лапку, так пугающе похожую на человеческую кисть, и указал ею куда-то в пустоту. Подчиняясь непостижимолу импульсу извне, Джилмен, преодолевая огромную тяжесть, потащился по направлению, обозначенному средней линией угла, под которым сходились скрещенные руки ведьмы и лапка маленького чудовища. Едва Джилмен сумел сделать пару шагов, так снова оказался в привычной полутемной пропасти. Вокруг проносились бесчисленные тела всевозможных форм; чувствуя немыслимое головокружение, Джилмен стремительно падал куда-то вниз, и стремительному полету не было конца... Он проснулся в своей постели, в мансарде старого дома, сводившей с ума своей непонятной формой.
    Не было и речи о том, чтобы заняться чем-нибудь серьезмым; Джилмен не пошел на лекции. К своему немалому удивлению он вдруг обнаружил, что какая-то неведомая сила странным образом управляет его зрением: он просто не мог оторвать взгляда от совершенно пустого места на полу. Со временем положение точки, притягивавшей его невидящий взор, менялось, но только к полудню удалось Джилмену справиться с непреодолимым желанием сидеть на одном месте, уставившись в пустоту. Около двух часов дня он отправился в город перекусить и, шагая по узким переулкам, неожиданно заметил, что все время поворачивает на юго-восток. Ему потребовалось известное усилие воли, чтобы заставить себя зайти в кафе на Черч-Стрит, но после обеда непонятное притяжение только усилилось.
    Все-таки в ближайшее время придется обратиться к психиатру — может быть, это как-то связано с лунатизмом; но до тех пор нужно хотя бы попытаться самому справиться с болезненным наваждением. Несомненно, у него еще достанет сил сопротивляться непостижимому притяжению; полный решимости бороться, Джилмен направился на север, по Гаррисон-стрит, но обнаружил, что едва способен медленно тащиться по улице. Пока ему удалось добраться до моста через Мискатоник, он весь облился холодным потом; ухватившись за железные перила, юноша взглянул на лежавший вверх по течению остров, что пользовался такой дурной славой; в ярких лучах послеполуденного солнца резко выделялись правильные ряды древних каменных глыб, стоявших в мрачной задумчивости...
    А потом бросился прочь. Он едва не упал, различив на пустынном острове какую-то фигуру, в которой нетрудно было узнать странную старуху, чей образ безжалостно вторгся в его сны. Рядом со старухой шевелилась высокая трава, как если бы у ног ее, на земле, копошилось какое-то другое живое существо. Увидев, что старая ведьма поворачивается в его сторону, Джилмен стремительно спустился с моста и углубился в сумрачные аллеи, высаженные по берегу реки. Даже находясь на значительном расстоянии от острова, он, казалось, чувствовал всю силу чудовищной, неукротимой злобы, которую источал полный насмешки взгляд согбенной ветхой старухи в коричневом платье.
    Странное притяжение с юго-востока не ослабевало; Джилмену стоило огромных усилий добраться до старого дома и взойти по шаткой лестнице к себе в мансарду. Несколько часов просидел он бесцельно, в полном молчании, сосредоточив бессмысленный взгляд на неведомой ему точке, медленно смещавшейся к западу. Около шести вечера его тонкий слух снова уловил заунывные молитвы Джо Мазуревича, жившего двумя этажами ниже. В отчаянии Джилмен схватил шляпу и вышел на залитую лучистым золотом заходящего солнца улицу, решившись полностью отдаться странному чувству, влекшему его теперь точно на юг. Часом позже солнце зашло. Темнота застала Джилмена в открытом поле, где-то за Ручьем Висельников; впереди него сверкало звездами весеннее небо. Стремление во что бы то ни стало идти вперед сменилось почти непреодолимым желанием оторваться от Земли, пусть только мысленно, и устремиться в космос. Джилмен вдруг понял, откуда исходит странное притяжение, мучившие его весь день.
    Источник притяжения — в небе. Какая-то точка небесной сферы властно звала к себе Джилмена, чем-то манила его. Очевидно, она располагалась где-то между Гидрой и Арго Навис; Джилмен знал теперь, что неведомая звезда влекла его к себе с той минуты, как он проснулся рано утром. В то время эта звезда находилась под ним, внизу, а сейчас переместилась на юг и медленно двигалась к западу. Что могло все это означать? Не сходит ли он с ума? Долго ли все это будет продолжаться? Вновь собравшись с силами, Джилмен повернул обратно и медленно, с трудом зашагал домой.
    У дверей его поджидал Мазуревич; жгучее желание сообщить соседу о новых сверхъестественных событиях боролось в нем с суеверным страхом говорить на подобные темы. Дело в том, что в доме снова появился колдовской свет. Накануне Джо довольно поздно вернулся домой — по всему Массачусетсу отмечался День Патриота, — уже после полуночи. Перед тем, как войти в дом, он взглянул на окна Джилмена: сначала они показавшись ему совершенно темными, но потом стало заметно слабое фиолетовое свечение. Джо хотел бы предостеречь молодого джентльмена, ибо всякому в городе было известно, что такой свет всегда сопровождает появление призрака старухи Кеции и Бурого Дженкина. Раньше Мазуревич предпочитал не заговаривать на эту тему, но теперь он видит, как это необходимо: появление колдовского света означало, что Кеция и ее зубастая тварь начали преследовать юного джентльмена. Не раз и сам Джо Мазуревич, и Павел Чонский и домовладелец господин Домбровский вроде бы замечали, что такой же свет пробивается наружу сквозь щели в стенке, закрывавшей часть чердака над комнатой джентльмена; правда, все трое сговорились держать язык за зубами... Лучше бы молодому джентльмену сменить комнату и запастись распятием хорошего ксендза, вроде отца Иваницкого.
    Высушивая нескончаемую болтовню соседа снизу, Джилмен ощущал, как тиски страха все плотнее сжимаются вокруг него. Конечно, Джо наверняка был в изрядном подпитии, когда возвращался домой накануне ночью; тем не менее его упоминание о фиолетовом свете имело ужасное значение. Именно такой искристый свет всегда окружал старуху и маленькую косматую тварь в тех недолгих и отчетливых снах, которые предшествовали погружению в неведомые пропасти более глубоких видений; однако сама мысль, что бодрствующий сторонний наблюдатель мог видеть свет, являвшийся Джилмену во сне, решительно не укладывалась в рамки разумного. И где только этот парень мог такое узнать? Может, он и сам разговаривает или ходит во сне? Нет, Джо говорит, что нет. Надо будет все-таки проверить. Может быть, Фрэнк Илвуд что-нибудь знает, хотя очень уж не хочется обращаться к нему с такого рода расспросами.
    Горячка, невероятные сновидения, лунатизм, слуховые галлюцинации — а теперь еще и подозрение, что он разговаривает во сне, и без того очень нездоровом! Необходимо отложить занятия, посоветоваться с психиатром, и взять себя в руки. Поднявшись на второй этаж, Джилмен задержался было у двери Илвуда, но увидел, что того нет дома. Он неохотно поднялся к себе и сел, не зажигая света. Взгляд был по-прежнему прикован к югу; кроме того, он поймал себя на том, что настойчиво прислушивается к тишине, словно надеясь уловить некий звук с чердака, и кажется, воображает, будто видит зловещий фиолетовый свет, просачивающийся сквозь микроскопическую щель в низком наклонном потолке.
    Той ночью во сне фиолетовый свет обрушился на него с возросшей силой, а старая ведьма и маленькая косматая тварь подобрались еще ближе и явно издевались над ним, визжа нечеловеческими голосами и делая какие-то дьявольские жесты. Джилмен был даже рад погрузиться в сумрачную бездну с ее привычным приглушенным ревом, хотя и там настойчивое преследование двух существ, похожих на скопление переливающихся пузырей и маленький многоугольник со сторонами, меняющимися словно в калейдоскопе, вызывало особенно острое ощущение угрозы и необычайно раздражало. Затем сверху и снизу возникли огромные сходящиеся плоскости из очень гладкого материала — и Джилмен очутился в ином пространстве, ослепившем его резким холодным светом, представлявшим из себя какую-то неистовую смесь красного, желтого и синего.
    Он полулежал на высокой террасе, окруженной балюстрадой совершенно фантастической формы; внизу простиралась бескрайняя равнина, вся покрытая невероятно причудливыми остроконечными пиками, огромными наклонными плоскостями, неизвестно каким чудом удерживавшимися в равновесии, куполами, башенками наподобие минаретов, дисками, опиравшимися на тонкие шпили и бесчисленными комбинациями других фигур. Некоторые из камня, остальные из металла — все они переливались великолепными красками в ослепительном многоцветном сиянии неба. Взглянув наверх, Джилмен увидел три гигантских пламенеющих диска разных оттенков, находившихся на различных расстояниях от необыкновенно далекого дугообразного горизонта, на котором выделялись вершины низких гор. Позади, насколько хватало глаз, были видны все новые и новые ярусы вздымавшихся к небу террас, подобных той, на которой находился Джилмен. Скопление необыкновенных строений, скорее всего, что-то вроде города, простиралось до самых пределов видимости; Джилмен надеялся только, что оттуда не донесется какой-нибудь новый невыносимый звук.
    Он очень легко поднялся с террасы; пол был выложен из отполированного камня неизвестной породы с частыми прожилками. Джилмена поразила причудливая форма угловатых плиток — не то, чтобы полностью асимметричная, но скорее имеющая какую-то свою необычную симметрию, правил которой он никак не мог уразуметь. Балюстрада по краю террасы, доходившая Джилмену до груди, была необычайно тонко и причудливо отделана: вдоль перил на небольшом расстоянии друг от друга стояли фигурки весьма необычного вида и очень искусной работы, изготовленные, по-видимому, как и сама балюстрада, из какого-то неизвестного металла. Цвет этого металла невозможно было определить в царившем здесь ослепительном хаосе; нельзя было также понять, что могут изображать эти странные статуэтки. Они представляли из себя нечто вроде поставленных вертикально цилиндров, сужающихся к концам, с тонкими спицами, расходившимися из центра, как от ступицы колеса. На обоих концах, сверху и снизу, каждый цилиндр имел по шарику или набалдашнику, с пятью плоскими треугольной формы лучами, наподобие лучей морской звезды. Лучи лежали почти точно в горизонтальной плоскости, лишь немного отклоняясь от центрального цилиндра. Нижними своими шариками фигурки были припаяны к сплошным перилам, но крепление казалось крайне непрочным из-за очень маленькой площади соприкосновения двух поверхностей в месте пайки, так что нескольких статуэток недоставало: видимо, они были кем-то отломлены. Высота фигурок не превышала двенадцати сантиметров, а максимальный диаметр спиц составлял сантиметров десять.
    Поднявшись на ноги, Джилмен сразу почувствовал голыми ступнями довольно сильный жар, исходивший от плиток пола. Он был здесь совершенно один, и первым делом подошел к балюстраде, чтобы взглянуть вниз, где в головокружительной глубине — не меньше шестисот метров — лежал бескрайний город. Прислушавшись, он уловил какую-то ритмическую смесь мелодичных свистящих звуков разной высоты, едва доносившихся с узких улиц внизу; Джилмен пожалел, что не сможет рассмотреть обитателей города. Через некоторое время юноша почувствовал, как от слишком долгого взгляда вниз начинает кружиться голова: пошатнувшись, он инстинктивно потянулся к сверкающей балюстраде и схватился правой рукой за одну из фигурок. Движение было несильным, но его оказалось достаточно, чтобы удержаться на ногах; зато не выдержала невероятно тонкая пайка, и фигурка со спицами отломилась от своей опоры. Головокружение еще чувствовалось, и не выпуская статуэтку из правой руки, левой Джилмен покрепче ухватился за гладко отполированные перила.
    В этот момент его обостренный слух уловил какое-то движение сзади; он быстро оглянулся на террасу и увидел пять фигур, приближавшиеся к нему осторожно, но без всякой скрытности. В двух из них он сразу узнал злобную старуху и косматого зверька с острыми клыками. Одного взгляда на остальных было достаточно, чтобы сознание покинуло Джилмена. Он увидел живых существ ростом примерно в два с половиной метра точно такого же вида, как статуэтки на балюстраде; существа передвигались на своих нижних лучах, изгибая их наподобие паучьих лапок...
    Джилмен проснулся в своей постели, весь в холодном поту; лицо, ладони и ступни как будто слегка саднили. Вскочив на ноги, он умылся и оделся с молниеносной быстротой, словно ему вдруг понадобилось срочно уйти из дому. Он еще не знал, куда пойдет, но понял, что и на сей раз занятиями в колледже придется пренебречь. Непостижимое притяжение какой-то точки между Гидрой и Арго Навис сегодня не чувствовалось, но на смену ему пришло другое, еще более сильное ощущение того же рода.  Теперь он испытывал непреодолимое желание двигаться куда-то на север, как можно дальше на север. Джилмен боялся идти по мосту, с которого открывался вид на пустынный остров посередине Мискатоника, и поэтому пересек реку в районе Пибодиавеню. Часто он запинался, но продолжал шагать, не глядя себе под ноги: зрение и слух его были прикованы к неведомой точке в безоблачной выси голубого неба.
    Примерно через час Джилмену удалось в какой-то степени овладеть собой, и он обнаружил, что ушел довольно далеко от города. Вокруг простирались блеклые пустые солончаки; Джилмен шел по узкой дороге, что вела в Инсмут, старинный полузаброшенный городок, куда по каким-то непонятным соображениям так опасались ездить жители Аркхэма. Хотя появившееся с утра стремление двигаться на север не ослабло, Джилмен нашел в себе силы сопротивляться ему, равно как и возобновившемуся притяжению с юго-востока; более того, ему далось почти уравновесить их. С трудом добредя до города и выпив чашку кофе в небольшом заведении, он нехотя зашел в библиотеку и стал бесцельно перелистывать первые попавшие под руку журналы. Затем Джилмен снова бродил по улицам, встретил пару знакомых, вспоминавших впоследствии, что их поразил его необыкновенный загар; он не стал рассказывать им о своей недавней прогулке за город. Часа в три пополудни Джилмен пообедал в каком-то ресторане; к этому времени притяжение с севера и юга то ли ослабло, то ли окончательно разделилось на два противоположных импульса. Позже он убивал время в дешевом кинематографе, тупо уставившись на сменявшие друг друга бессмысленные живые картинки и почти не замечая их.
    Около девяти Джилмен направился, наконец, домой, и с большим трудом дотащился до старого особняка. Внизу опять раздавалось неразборчивое нытье молившегося Мазуревича, и Джилмен поспешил наверх, в свою мансарду, даже не заглядывая к Илвуду. Он вошел в комнату, включил тусклую лампочку - и остолбенел, не веря своим глазам. Еще только открывая дверь, он уловил каким-то боковым зрением, что на письменном столе находится совершенно посторонний предмет — и теперь мог убедиться в этом. Не имея обычной опоры, она просто лежала на боку — статуэтка, отломившаяся от перил в последнем кошмарном сне. Все детали полностью совпадали: сужающийся к концам цилиндр, радиально расходящиеся от него спицы, набалдашники сверху и снизу, плоские, чуть отогнутые в сторону лучи — все было на месте. При электрическом освещении фигурка казалась искристо-серой, с зелеными прожилками; несмотря на страх и замешательство, Джилмен заметил на одном из набалдашников след от пайки, скреплявшей статуэтку с перилами балюстрады, которую он видел во сне.
    Джилмен не закричал только потому, что ужас совершенно парализовал его. Невозможно было перенести такое смешение сна и реальности. Все еще плохо владея собой, он взял фигурку в руки и, пошатываясь, пошел вниз, в квартиру Домбровского, хозяина дома. Нытье суеверного заклинателя духов с первого этажа по-прежнему разносилось по ветхим коридорам, но Джилмен больше не обращал на него внимания. Владелец дома был у себя и любезно приветствовал юного джентльмена. Нет, он никогда не видел этой вещицы и ничего не знает о ней. Но вот жена говорила, что сегодня утром, убирая комнаты, она нашла какую-то занятную жестянку в постели одного из жильцов. Может, это та самая жестянка и есть. Домбровский позвал жену и та, по-утиному раскачиваясь, степенно ввалилась в комнату. Точно, та самая вещичка. В кровати у молодого джентльмена лежала, у стенки. Конечно, очень странно она выглядит, да ведь у мистера Джилмена в комнате и других необычных вещей полно: книг каких-то, рисунков, записей. И ничего ей про эту вещицу неизвестно.
    Джилмен поднимался к себе в состоянии крайнего смятения, не зная, то ли сон его все еще продолжался, то ли лунатизм развился до такой крайней степени, что заводил его во время ночных блужданий во сне в совершенно незнакомые места. Но, все-таки, где он мог найти столь необычный предмет? Джилмен не помнил, чтобы ему приходилось видеть его в каком-нибудь из аркхэмских музеев. Но должен же он был где-то находиться прежде. Видимо, образ статуэтки вызвал в его воображении сложную картину, и он увидел себя на террасе, окруженной балюстрадой. Завтра надо будет навести кое-какие справки — очень осторожно, разумеется — и может быть, сходить, наконец, к психиатру.
    А до тех пор стоит хотя бы выяснить, куда он ходит во сне. Поднимаясь-наверх и проходя по обветшалому залу, куда выходила дверь его комнаты, он насыпал повсюду немного муки, две горсти которой одолжил у хозяина, нисколько не скрывая, зачем она ему понадобилась. По пути Джилмен остановился было у дверей Илвуда — но тот, видно, опять отсутствовал: в комнате было темно. Войдя к себе, Джилмен положил фигуру со спицами на стол и лег, даже не раздевшись — настолько он был утомлен и истощен как умственно, так и физически. В заколоченной части чердака над наклонным потолком опять, кажется, кто-то еле слышно скребся, и можно было различить чьи-то глухие мягкие щажки, но Джилмен чувствовал себя слишком разбитым, чтобы
обращать на это внимание. Непонятное притяжение с севера снова начало усиливаться, но точка на небосклоне, из которой оно исходило, видимо, постепенно приближалась к горизонту.
    Пришел сон, и в ослепительном фиолетовом свете опять появилась старуха с неизменно сопровождавшим ее косматым зверьком с длинными клыками; на сей раз очертания обеих фигур были отчетливее, чем когда бы то ни было прежде. Этой ночью они подобрались вплотную к юноше, и он почувствовал, как старая ведьма вцепилась в него иссохшими пальцами. Джилмена молниеносно вытащили из постели и бросили куда-то в пустоту, он снова услышал размеренный рев и увидел неясный сумрачный свет, наполнявший собою бездну, бурлившую вокруг. Но все это длилось лишь какую-то долю секунды, ибо в следующее мгновение он оказался в тесном замкнутом помещении с глухими голыми стенами из нетесаных досок и балок, сходившихся прямо над гонтовой, и со странным неровным полом, идущем под уклон к одной из стен. Почти весь наклонный пол был заставлен ровными рядами низких сундучков, наполненных книгами, среди которых были и сравнительно новые, и постариннее, и настолько древние, что они чуть ли не разваливались на глазах; в центре стояли стол и скамейка, видимо, прибитые к полу. Поверх книг были разбросаны небольшие предметы совершенно невероятных форм; в ярком фиолетовом свете Джилмену удалось разглядеть одну вещицу, которая оказалась в точности похожей на ту статуэтку со спицами, которую он уже видел сначала во сне, а потом наяву. Слева от него пол обрывался, образуя темный треугольный провал, откуда сначала донесся глухой стук, а еще через секунду — показалась гнусная косматая тварь с длинными желтыми клыками, выделявшимися на бородатой мордочке, удивительно напоминавшей человеческое лицо.
    Злобно ухмылявшаяся старуха была рядом и все так же крепко держала Джилмена. По ту сторону стола стоял некто, кого юноша никогда прежде не видел. Это был высокий худой человек с очень черной кожей, но впрочем, без каких бы то ни было негроидных черт; на голове и на лице у него не было ни единого волоска, одежду же его составлял один только бесформенный балахон из тяжелой черной материи. Ног незнакомца не было видно из-за стола и скамейки, но, очевидно, он был во что-то обут, поскольку всякое его движение сопровождалось отчетливым стуком. Человек ничего не говорил; мелкие, но правильные черты его лица не имели совершенно никакого выражения. Он молча указал на огромную раскрытую книгу, лежавшую на столе, после чего старая ведьма сунула в правую руку Джилмена не менее огромное стальное перо. Всю эту невероятную сцену окутывала атмосфера невыносимого, сводящего с ума ужаса; это ощущение достигло своей высшей точки в тот момент, когда маленькая косматая тварь вскарабкалась на плечи Джилмену и, проворно спустившись по левой руке к кисти, впилась острыми длинными клыками в запястье в том месте, где заканчивалась манжета. Из раны на внутренней части руки хлынула кровь — и Джилмен провалился в небытие.
    Проснувшись наутро — а это было 22 апреля — Джилмен почувствовал довольно сильную боль в запястье левой руки; манжета пижамной куртки потемнела от засохшей крови. Он мог лишь очень смутно припомнить видения прошедшей ночи, и только фантастическая сцена с черным человеком в странной комнате, как живая, стояла у него перед глазами. Вероятно, на самом деле, во сне его укусила крыса, а в мозгу возникло целое кошмарное видение. Открыв дверь, Джилмен убедился, что за ночь на рассыпанной по полу муке не появилось никаких следов,если не считать огромных отпечатков, оставленных, как видно, сапожищами неотесанного малого, снимавшего комнату напротив. Итак, нынче он не ходил во сне. Надо, наконец, избавиться от крыс. Следует самым серьезным образом поговорить с хозяином. А пока Джилмен заткнул отверстие в нижней части наклонной стены свечным огарком, примерно подходившим по диаметру. В ушах у него все еще стоял звон, как если бы ему до сих пор были слышны отзвуки ужасного шума, сопровождавшего сновидения.
    Принимая ванну и переодеваясь, Джилмен все пытался вспомнить, что еще он видел во сне после той сцены в неизвестном помещении, залитом ярким фиолетовым светом, но память отказывалась воссоздать хоть какую-нибудь более или менее определенную картину. Поразившая его сцена, должно быть, возникла в воображении под влиянием мыслей о заколоченной части чердака над комнатой, так властно привлекавшей к себе его внимание в последнее время; дальнейшие воспоминания были неясны и расплывчаты. Кажется, он опять видел сумеречный свет туманной пропасти; потом возникла новая бездна, еще глубже и темнее, где видения уже не имели определенной формы. Джилмена втолкнули туда два неизменно сопровождавших его существа, одно как скопление вытянутых пузырей, а другое — будто маленький многоугольник; вступив в эту новую область теперь уже полного мрака, они, подобно самому Джилмену обратились во что-то вроде клочков тумана или пара. Впереди двигался еще кто-то, какое-то более крупное облако пара, время от времени принимавшее более определенные очертания, но все же недостаточно ясное. Как показалось Джилмену, они перемещались не строго по прямой, а скорее описывали совершенно невероятные кривые или, возможно, спирали в непостижимом завихрении эфира, где не действовали физические или математические законы какого бы то ни было пространства, которое мы только способны представить себе. Затем появились едва различимые огромные скачущие тени, какая-то чудовищная пульсация, лишь отчасти доступная слуху, и высокий монотонный наигрыш невидимой флейты — но здесь воспоминания окончательно обрывались. Джилмен решил, что эти последние видения проникли в его сон из «Некрономикона», точнее, из той его части, где речь шла о некоем лишенном жалости существе по имени Азатот, что управляет пространством и временем, восседая на черном троне в середине всего Хаоса...
    Смыв кровь с запястья, Джилмен убедился, что крысы не очень сильно его покусали; юношу озадачило только расположение двух крохотных ранок. Вдруг ему пришло в голову, что на постели не осталось ни единого пятнышка крови, что, судя по ее количеству на руке и манжете, казалось совершенно невероятным, если только, конечно, ночью он не поднимался с кровати. Значит, он все-таки ходил во сне, не покидая, правда, комнату, а крыса укусила его, когда он остановился где-нибудь, сев, скажем, на стул, а то и в менее естественном положении? Джилмен внимательно осмотрел всю комнату в поисках пятен или хотя бы высохших капель крови, но необнаружил ничего подобного. Надо было посыпать мукой пол не только за дверями и на лестнице, но и внутри комнаты; впрочем, ему уже не требовалось никаких дополнительных доказательств того, что он страдал лунатизмом. Он знал, что болен — теперь требовалось остановить бо.лезнь. Нужно попросить о помощи Фрэнка Илвуда. Этим утром странное притяжение из космоса, кажется, ослабло, однако появилось другое ощущение, еще более непостижимое. Джилмен испытывал смутное, но вместе с тем настойчивое желание немедленно бежать куда-то от всего, что его окружало, но куда именно его так тянет, он не знал. Взяв со стола таинственный предмет со спицами, он как будто почувствовал, что прежняя тяга на север чуть усилилась, но если даже и так, ее значительно превосходило и даже почти сводило на нет новое загадочное желание, вызывавшее у Джилмена гораздо большее смятение, чем прежде.
    Взяв с собою странную статуэтку со спицами, Джилмен отправился вниз, к Илвуду; ему пришлось собрать все свои силы чтобы не обращать внимание на доносившееся с первого этажа завывание заклинателя духов. Слава Богу, Илвуд оказался дома, впрочем, он был, кажется, занят. Илвуду действительно нужно было скоро идти завтракать, а затем отправляться на занятия; Джилмену пришлось поспешить, чтобы успеть выложить все, что касалось сновидений и страхов последнего времени. Илвуд выслушал его с сочувствием, согласившись, что необходимо что-то предпринять. Его поразило изможденное и исхудавшее лицо раннего гостя, кроме того, он обратил внимание на неестественный загар Джилмена, замеченный за последнюю неделю и многими другими. Однако он признался, что вряд ли сможет вот так, с ходу дать какой-нибудь конкретный совет. Ему не случалось видеть, чтобы Джилмен ходил по дому во сне, и разумеется, мало что известно о возможных причинах столь необычных сновидений. Хотя... Как-то вечером он случайно услышал разговор Мазуревича с молодым франко-канадцем, который живет как раз под Джилменом: они делились страхами по поводу приближения Вальпургиевой ночи, что наступает уже через нисколько дней; оба выражали глубокое сожаление по поводу печальной судьбы юного джентльмена, снявшего комнату в мансарде. Дерошер, ну, тот самый франко-канадец, рассказывал, что по ночам он слышит с мансарды шаги босых и обутых ног, а однажды, уже поздней ночью, с трепетом подкравшись к двери верхней комнаты и заглянув в замочную скважину, он увидел у Джилмена фиолетовый свет. Свет, пояснил Дерошер, пробивался сквозь щели, так что выполнить свой план до конца он не решился. В комнате раздавались какие-то голоса — вот последнее, что удалось расслышать Илвуду до того, как Мазуревич и Дерошер окончательно перешли на таинственный шепот.
    Илвуд неочень хорошо понимал, что, собственно, заставило суеверную парочку пуститься в такого рода сплетни; вероятно, их воображение подстегивало, с одной стороны, то, что Джилмен допоздна не ложится спать и страдает лунатизмом, а с другой — приближение кануна первого мая, дня, которому укоренившиеся в народе предрассудки приписывают особое сверхъестественное значение. Нет сомнений, что Джилмен разговаривает во сне: именно благодаря этому Дерошер, подслушивавший у двери, узнал о фиолетовом свете, который Джилмен так часто видит во сне. Таковы уж эти люди: стоит им услышать что-нибудь о каком-либо необычном явлении, как они начинают воображать, что сами были ему свидетелями. Что касается плана действий на ближайшее время, то прежде всего Джилмену следует перебраться к Илвуду, чтобы впредь не оставаться по ночам одному. Илвуд, если только, конечно, сам не заснет, станет будить Джилмена, как только он заговорит или начнет подниматья с постели во сне. Затем срочно нужно повидать врача. Кроме того, надо будет показать этот странный предмет в здешних  музеях и кое-кому из преподавателей — может быть, удастся выяснить, что представляет собой эта необычная вещь, солгав на всякий случай, будто она найдена в мусорном ящике. Ну, и Домбровскому придется, наконец, потравить крыс в доме.
    Заботливо опекаемый Илвудом, Джилмен посетил в тот день все занятия. Все еще чувствовалось странное притяжение неизвестных небесных тел, но теперь ему вполне удавалось справиться с ним. В перерывах между лекциями Джилмен показал принесенный с собою загадочной предмет со спицами нескольким профессорам; все они проявили самый искренний интерес, но никто не смог прояснить природу или происхождение этой необычайной вещи. Следующую ночь Джилмен провел на кушетке, которую Илвуд велел поставить у себя в комнате; впервые за несколько недель у него не было никаких тревожных сновидений. И все же юношу не покидало ощущение, что болезнь отступила лишь на время; его по-прежнему ужасно раздражало беспрестанное нытье заклинателя духов.
    Еще несколько дней Джилмен наслаждался почти полным отсутствием всяких проявлений своего заболевания. По свидетельству Илвуда, он совершенно не разговаривал во сне и не пытался встать с постели; тем временем хозяин старательно посыпал все углы дома отравой для крыс. Беспокоила только постоянная болтовня суеверных иностранцев, чье воображение разыгралось до чрезвычайности. Мазуревич долго навязывал Джилмену и наконец всучил-таки крестик, освященный почтенным патером Иваницким. Дерошеру тоже было чем поделиться: оказывается, он готов был поклясться, что в первые две ночи после переезда Джилмена к Илвуду в опустевшей комнате наверху все же раздавались чьи-то осторожные шаги. Павел Чонский утверждал, что слышал как-то ночью неопределенные звуки в зале и на лестнице, а мадам Домбровская давала голову на отсечение, что недавно, впервые после дня всех Святых, снова видела Бурого Дженкина. В наивных россказнях было конечно мало смысла; врученное ему дешевое распятие Джилмен
повесил на ручку гардероба, стоявшего в изголовье кушетки.
    За три дня Джилмен и Илвуд обошли все городские музеи, пытаясь узнать хоть что-нибудь о загадочном предмете со спицами, но поиски не дали никакого результата. Везде, однако, странная фигурка вызывала неподдельный интерес: ее необычайный внешний вид не мог не возбудить любознательности ученых. От статуэтки отломили одну из треугольных ножек-лучей и подвергли ее химическому анализу. Профессор Эллери установил, что в необычном сплаве содержатся платина, железо, теллур и еще по меньшей мере три неизвестных вещества с огромным атомным весом, идентифицировать которые современная наука совершенно не в состоянии. Они не просто отличаются от всех известных элементов, но и вообще не укладываются в периодическую таблицу — даже в имеющиеся в ней пустые клетки. Тайна эта остается неразгаданной до сего дня, а сам необычный предмет до сих пор находится в экспозиции музея Мискатоникского университета...
    Утром 27-го апреля в стене комнаты, давшей Джилмену временный приют, появилась свежая крысиная дыра; впрочем, Домбровский тут же забил ее куском жести. Яд, как видно, давал небольшой эффект: мерзкие твари скреблись и пищали за стенами с неослабевающей силой.
    Вечером Илвуд где-то задержался, и Джилмен стал дожидаться его, не ложась спать. Он не хотел засыпать в пустой комнате, тем более, что чуть раньше, в сумерках он опять видел отвратительную старуху, чей образ стал частью его страшных снов. Что это все-таки была за старуха, и что за животное гремело какой-то жестянкой на куче мусора у входа в захламленный дворик? Старая карга, похоже, заметила юношу и даже бросила на него злобный взгляд исподлобья — или это ему только показалось?
    К вечеру следующего дня оба молодых человека очень устали и почувствовали, что с наступлением ночи заснут крепким, глубоким сном. Они коротали вечер, вяло обсуждая положение своих дел с математикой, изучение которой так сильно завладело Джилменом, быть может, ко вреду для него самого; рассуждали и о том, насколько реальной может быть связь этой дисциплины с магией и волшебными сказками древности, связь, казавшаяся столь туманной и в то же время не лишенной вероятности. Они говорили о старой Кеции Мейсон, и Илвуд согласился, что у Джилмена имелись вполне достаточные с научной точки зрения основания строить определенные догадки относительно тех неизвестных до сих пор, но очень важных сведений, на которые могла натолкнуться старуха совершенно случайно еще в XVII столетии. Сокровенные культы, к которым принадлежат колдуньи, нередко сохраняют, передавая из поколения в поколение, удивительные тайны, принадлежавшие далеким, давно забытым эпохам. Поэтому ни в коем случае нельзя исключать возможность того, что Кеция действительно владела искусством преодолевать границы измерений. Недаром в преданиях всегда подчеркивается, что для ведьм не существует телесных преград. А кто может сказать, какие явления лежат в основе сказок о том, как по ночам ведьмы летают на помеле?
    Неизвестно, способен ли современный исследователь овлалеть такими же возможностями, двигаясь исключительно по пути математического анализа. Успехи в этой области, говорил Джилмен, могут привести к самым опасным и непредсказуемым последствиям, ибо кто может знать, что происходит в пространвах, граничащих с нашим, но нам недоступных? С другой стороны, открывающиеся возможности просто необычайны, поистине беспредельны. К примеру, в некоторых областях вселенной время может просто не существовать; тогда, перейдя в такую область и оставаясь в ней, можно жить бесконечно долго, практически не старея; организм там не будет подвержен метаболическим процессам и старению, кроме разве что тех случаев,
когда понадобится вернуться в свое собственное пространство или отправиться в какое-либо другое. Можно было бы, скажем, отправиться в такую область космоса и вернуться на Землю в отдаленном будущем или прошлом все таким же молодым.
    Нет достаточных оснований судить, удавалось ли когда-нибудь что-либо подобное человеку. Предания старины запутаны и двусмысленны, а традиция более близких к нам исторических периодов связывает любые попытки выйти за пределы возможного с необходимостью сверхъестественного и ужасного союза с обитателями и посланцами запредельных миров. Здесь-то и выступает на передний план страшная фигура представителя или посланника тайных ужасных сил — будь то «Черный человек» колдовских заклинаний или Ньярлат-хотеп «Некромикона». Есть и не менее мерзкие, но менее могущественные посланники, или посредники темных сил — они имеют вид животных или странных гибридов и упоминаются в преданиях как ближайшие спутники ведьм... У обоих молодых людей давно уже слипались глаза, и они наконец улеглись. Засыпая, и тот и другой слышали неверные шаги Джо Мазуревича, шедшего к себе с очередной попойки; добравшись до своей комнаты, он опять начал молиться, и от его нечеловеческих, отчаянных возгласов по коже пробегал мороз.
    Той ночью Джилмен снова видел во сне фиолетовый свет. Сначала кто-то скребся и грыз что-то твердое за дощатой стеной, потом ему показалось, что чья-то рука неуклюже нащупывает ручку двери. Затем он увидел, как по ковру, покрывавшему пол, к нему приближаются старуха и маленькая косматая тварь.Лицо старой ведьмы горело нечеловеческим возбуждением, а маленькое чудовище с желтыми клыками гнусно хихикало, с издевкой указывая на темную неподвижную фигуру Илвуда глубоко спавшего на своей кровати в противоположном углу комнаты. Страх настолько парализовал Джилмена, что отчаянный крик застрял у него в горле. Как и в прошлый раз, мерзкая старуха схватила юношу за плечи и, вытащив его из постели бросила куда-то в пустоту. Вновь промелькнули короткой вспышкой беспредельные скрежещущие пропасти, и уже в следующее мгновение он оказался в каком-то темном и грязном зловонном проулке между высокими стенами старых полуразвалившихся домов.
    Прямо перед ним стоял черный человек в бесформенном платье, которого он видел в предыдущем сне в тесной комнате со сводчатым потолком; старуха держалась рядом и словно требовала чего-то от Джилмена своими повелительными кивками и грозными гримасами. Бурый Дженкин с какой-то игривой преданностью терся о ноги черного человека, скрытые по щиколотки в глубокой грязи. Справа от Джилмена виднелся темный проем открытой двери; черный человек молча указал на него. Злобно ухмыляясь, ведьма двинулась туда, увлекая за собой и Джилмена — она тащила его за рукава пижамы. Показалась какая-то лестница, источавшая отвратительное зловоние и зловеще скрипевшая под ногами; тут юноша заметил, что от ведьмы исходит слабое фиолетовое свечение. Они поднялись на лестничную площадку и остановились перед закрытой дверью. Старуха открыла ее, немного повозившись с задвижкой, а затем, красноречивым жестом приказав Джилмену ждать ее здесь, исчезла в черном дверном проеме.
    Невероятно острый слух позволил юноше различить чей-то сдавленный крик; тут же вернулась старуха, державшая в руках что-то маленькое и бесформенное; она протянула свою ношу Джилмену, словно приказывая помочь ей. Стоило юноше взглянуть на то, что ему протянули и увидеть маленькое личико ребенка, как сковывавшие его чары мгновенно спали. Все еще не владея своим голосом, он, однако, нашел в себе силы бежать и стремительно бросился вниз по скрипучей лестнице. На улице ему опять пришлось ступить в отвратительную глубокую грязь — но тут его остановил поджидавший у входа Черный человек: он преградил путь и крепко схватил юношу за плечи. Теряя сознание, Джилмен услыхал слабое, но пронзительное хихиканье маленького клыкастого, похожего на крысу чудовища.
    Проснувшись утром 29 апреля, Джилмен почти телесно ощутил, как погружается в настоящую пучину ужаса. Едва открыв глаза, он понял, что произошло нечто невероятное, потому что очнулся он в своей старой комнате в мансарде, где потолок и северная стена сходились под таким необычным углом; Джилмен лежал на нерасправленной постели. Почему-то болело горло, с трудом поднявшись, он с диким страхом уставился себе на ноги: ступни и обшлага пижамных брюк были покрыты засохшей черной грязью. В ту минуту он еще не мог вспомнить во всех подробностях сновидения прошедшей ночи, но в одном сомнений быть не могло: он опять ходил во сне. Илвуд, как видно, крепко спал и не мог ни услышать его, ни остановить. Пол был покрыт множеством грязных следов — странно, что они не доходили до двери. Чем дольше смотрел Джилмен на эти следы, тем больше они его поражали. Помимо своих собственных следов, он обнаружил на полу более мелкие, почти круглые отпечатки — можно было бы подумать, что они оставлены ножками большого кресла или стола, если бы преобладающая их часть не оказалась разделенной на две равные половинки. Кроме них, на полу имелись несколько необычные грязные следы крысиных лапок, ведущие в комнату из свежей дыры в стене и обратно. Полное замешательство и ужас от мысли, что он сходит с ума, охватили Джилмена, когда, с трудом доковыляв до двери и открыв ее, он взглянул на небольшой холл и лестницу, ведшую вниз — там не было ни одного следа. Чем подробнее вспоминал юноша свой отвратительный сон, тем больший страх охватывал его; к этому чувству примешивалось ужасное уныние, почти отчаяние, которое навевали заунывные причитания Джо Мазуревича, раздававшиеся двумя этажами ниже.
    Спустившись к Илвуду, Джилмен разбудил его, чтобы рассказать о происшедшем; выслушав, тот не мог, однако, найти разумного объяснения случившемуся. Где был Джилмен этой ночью, как он добрался до своей кровати, не оставив следов внутри дома, каким образом в его комнате оказались грязные отпечатки ножек кресла или стола — ни на один из этих вопросов не было ответа. А эти темные лиловатые следы на горле?
    Можно подумать, что Джилмен пытался задушить себя собственными руками. Он приложил руки к синякам — нет, размеры совершенно не совпадали. Во время беседы заглянул Дерошер: он хотел сообщить, что незадолго до рассвета наверху был какой-то ужасный стук. Нет, после полуночи по лестнице никто не поднимался, а вот до полуночи он, кажется, слышал чьи-то тихие осторожные шаги в мансарде и на лестнице; они ему страшно не понравились. В Аркхэме, говорил Дерошер, наступает очень неспокойное время. Так что молодому джентльмену лучше бы все-таки надеть крестик, который ему дал Джо Мазуревич. Даже днем становится небезопасно: вчера, только стемнело, в доме раздавались странные звуки — что-то вроде детского плача, оборванного чьей-то решительной, сильной рукой.
    Джилмен механически привел себя в порядок и отправился на занятия, однако в то утро он был не способен сосредоточиться на учебе. Мрачные предчувствия окончательно завладели юношей; казалось, он ждет какого-то нового сокрушительного удара судьбы. В полдень Джилмен завтракал в университетской столовой; ожидая десерта, он машинально подобрал с соседнего стула оставленную кем-то местную газету и стал ее просматривать... Джилмен так и не дождался своего десерта; то, что он прочитал в одной из заметок на первой странице, разом лишило его сил и заставило внутренне окаменеть. Словно в тумане, юноша расплатился и поплелся к Илвуду.
    В газете сообщалось, что прошлой ночью в районе Орнской пристани при весьма загадочных обстоятельствах произошло похищение ребенка: исчез двухлетний сын некоей Анастасии Волейко, туповатой на вид работницы местной прачечной. Как выяснилось, мать ребенка давно уже опасалась чего-то подобного, но ее страхи основывались на таких диких предрассудках, что никто не принимал их всерьез. Волейко утверждала, что примерно с начала марта поблизости от ее дома постоянно появлялся пресловутый Бурый Дженкин, по поведению которого она поняла, что ее маленький Ладислаш выбран в качестве жертвы для ужасного Шабаша в так называемую Вальпургиеву ночь. Волейко обращалась к своей соседке Мэри Чанек с просьбой оставаться на ночь в их комнате, чтобы защитить ребенка, но та не осмеливалась выполнить эту просьбу. Обращаться в полицию казалось ей бесполезным, поскольку там, по ее мнению, не верят в подобные вещи. Между тем, сколько она себя помнит, детей похищают в округе каждый год. Сожитель Анастасии
Волейко, Питер Стовацкий, также не желал помочь ей, поскольку «ребенок ему только мешал».
    Еще одна заметка, помещенная рядом, произвела на Джилмена настолько ошеломляющее впечатление, что он буквалыю облился холодным потом. В ней приводился рассказ двух припозднившихся гуляк, проходивших мимо той же пристани в первом часу ночи. Оба признавали, что находились в состоянии опьянения, и тем не менее клятвенно заверяли, будто видели, как в темный переулок неподалеку от пристани крадучись заходили три очень странно одетых человека. Необычная троица состояла из огромного негра в балахоне, старухи в лохмотьях и молодого белого в одной пижаме. Старуха буквально тащила за собой молодого человека, а об ноги негра все время, пока их было видно, терлась ручная крыса, неутомимо сновавшая в грязи.
    Джилмен просидел весь день в каком-то оцепенении; так его и застал по возвращении домой Илвуд, уже видевший газеты и сделавший поистине ужасные выводы из прочитанного. Теперь ни тот, ни другой не сомневались, что они оказались в центре очень серьезных и жутких событий. Нечто чудовищное, немыслимое происходило у них на глазах: ночные кошмары вторгались в повседневную реальность; только трезвая готовность противостоять миру призраков может предотвратить еще более страшные события. Несомненно, рано или поздно Джилмену придется повидать врача, но лучше не делать этого сейчас, когда все газеты полны сообщений о вчерашнем похищении ребенка.
    Оставалось по-прежнему непонятным, что же происходило на самом деле; страшная неизвестность сводила с ума. Илвуд и Джилмен тревожным шепотом обменивались самыми невероятными предположениями. Могло ли случиться так, что Джилмен, сам того не зная, во сне, продвинулся в своих исследованиях пространства и его измерений куда дальше, чем предполагал? Мог ли он действительно перемещаться из нашей вселенной в иные миры, о существовании которых и не догадывался прежде? Где мог он находиться — если действительно покидал свою комнату — в те ночи, когда его преследовали все эти дьявольские видения? Сумрачные ревущие пропасти — зеленый каменистый склон холма — блистающая всеми цветами радуги терраса — притяжение неизвестных планет — черная спираль эфира — черный человек — грязный переулок и скрипучая лестница — старая колдунья и маленькая косматая тварь с длинными клыками — скопление пузырей и маленький многоугольник — странный загар — ранки на руке — что-то маленькое и бесформенное в руках у старухи — покрытые грязью ноги — сказки и страхи суеверных иностранцев — что все это, наконец, означало? Насколько применимы здесь законы логики и здравого смысла?
    Ночью ни тот, ни другой не мог заснуть, но наутро они не пошли в колледж и немного вздремнули. Настало 30-е апреля, после захода солнца должен был начаться Шабаш, вызывавший такой панический страх у всех без исключения местных жителей старшего поколения. Мазуревич вернулся домой ровно в 6; по его словам, рабочие на фабрике передавали, что Вальпургиева оргия должна состояться в овраге за пригорком Медоу-Гилль, там, где посреди небольшой площадки, на которой почему-то не растет ни единой травинки, стоит древний Белый камень. Некоторые даже обращались в полицию и советовали именно в том месте и искать пропавшего Ладислаша Волейко, но никто не верил, что полицейские хоть пальцем шевельнут. Джо настойчиво уговаривал бедного молодого джентльмена надеть на шею крестик; чтобы успокоить доброго малого, Джилмен так и сделал, спрятав маленькое распятие под рубашкой.
    Поздно вечером оба молодых человека дремали в креслах, убаюканные молитвами суеверного простака с первого этажа. Борясь со сном, Джилмен ни на секунду не переставал вслушиваться в тишину, так как, сам того нс желая, надеялся все же, что его неестественно тонкий слух поможет разобрать за привычными скрипами старого дома другие звуки, едва различимые и такие пугающие. С каким-то болезненным чувством он дал волю воспоминаниям о прочитанном «Некромиконе» и «Черной книге» и вдруг поймал себя на том, что тихонько раскачивается на месте в такт тем гнусным ритмам, что, говорят, сопровождают самые отвратительные обряды Шабаша и происходят оттуда, где время и пространство не существуют.
    Неожиданно он понял, к чему так внимательно прислушивается — к сатанинским гимнам мерзкого празднества в далекой черной долине. Откуда он так хорошо знал, что произойдет дальше? Откуда могло быть ему известно, в какую именно минуту Нахав и ее прислужник должны внести вслед петуху и черной жабе наполненную кровью чашу? Джилмен увидел, что Илвуд заснул, но тщетно пытался разбудить своего товарища окриком: какая-то неведомая сила не давала ему раскрыть рот. Он был не властен более над самимсобой. Неужели он все-таки расписался в книге Черного человека?
    Потом слабое дуновение ветра донесло какие-то новые слабые звуки, доступные лишь его воспаленному, нечеловеческому слуху. Над дальними дорогами, полями и холмами летели эти звуки, преодолевая многие мили, но Джилмен сразу узнал их. То разжигали костры, и танцоры становились в круг. Как не отправиться туда?.. Но что же за сила завладела им? Увлечение математикой — древние предания — старуха Кеция — Бурый Дженкин... И тут он увидел, что в стене, недалеко от его кушетки, появилось новое отверстие. И гимны, доносившиеся издалека, и молитвы Джо Мазуревича на первом этаже перекрывал теперь другой звук: кто-то мерзко и настырно скребся за дощатой стеной. Лишь бы не погасла электрическая лампочка, успел подумать Джилмен. В эту минуту из отверстия в стене показалась зубастая бородатая мордочка (то была жуткая, издевательская копия лица старухи Кеции, понял, наконец, юноша), и тут же кто-то чуть слышно, неуверенно толкнулся в дверь.
    Перед глазами возникла визжащая сумрачная пропасть, и Джилмен почувствовал, что силы оставляют его по мере того, как вокруг смыкаются бесформенные переливающиеся пузыри. Впереди несся маленький многоугольник со сторонами, сменяющимися, будто стеклышки в калейдоскопе; бурлящую пустоту вокруг пронизывали все быстрее следовавшие друг за другом и все повышавшиеся звуки — они составляли какую-то неясную мелодию, стремившуюся, казалось, разрешиться некоей неописуемой и невыносимой кульминацией. Похоже, Джилмен знал, что должно произойти — чудовищный взрыв ритма Вальпургиевой ночи, музыки космоса, вобравшей в себя всю силу брожения изначального пространства-времени; ритм этот таится глубоко в недрах материи, но иногда пробивается вверх в отмеренных слабых отзвуках, проникающих во всякий слой бытия; такие взрывы не проходят бесследно — они придают определенным периодам в сознании любого из миров всеобщий страх и ужасное значение.
    Через секунду перед его глазами возникла новая картина. Джилмен снова оказался в залитой фиолетовым светом тесной комнатке со сводчатым потолком и наклонным полом, с низкими сундуками, полными древних рукописей, скамейкой и столом, странными небольшими предметами и с треугольным отверстием в полу. На стене лежало что-то маленькое и белое — совершенно раздетый мальчик лет двух, видимо, без сознания. По другую сторону стояла мерзкая старуха со злобным взглядом; в правой ее руке сверкал нож с замысловатой рукояткой, а в левой ведьма держала необычной формы чашу из светлого металла, покрытую каким-то странным орнаментом, с тонкими ручками по бокам. Колдунья хрипло прокаркала слова какого-то заклинания — Джилмен не понял их, но он, кажется, встречал несколько фраз на этом языке в «Некрономиконе».
    Глаза его постепенно привыкали к фиолетовому свечению; Джилмен увидел, что старуха наклонилась вперед и протянула через стол пустую чашу. Нс владея более собой, юноша покорно вытянул руки и принял от нее кубок, отметив про себя его сравнительно малый вес. В ту же минуту на край треугольного отверстия в полу вскарабкался гнусный Дженкин. Затем ведьма жестом указала юноше, в каком положении он должен держать чашу, а сама занесла над крошечной жертвой огромный причудливой формы нож, как можно выше подняв правую руку. Клыкастая косматая тварь тем временем подхватила ведьмино заклинание резким взвизгивающим голоском, а колдунья каркала что-то в ответ. Джилмен почувствовал, как острое отвращение разъедает кору равнодушия, сковавшую его мысли и чувства; чаша задрожала в его руках. Еще секунда — и вид огромного ножа, опускающегося на маленькую беззащитную жертву, окончательно разрушил чары: Джилмен отбросил чашу, издавшую резкий звон, словно треснутый колокольчик, и руки его простерлись над столом, стремясь предотвратить чудовищное преступление.
    В мановение ока он легко поднялся по наклонному полу, обогнул угол стола, вырвал нож из лап старухи и отбросил его в сторону с такой силой, что, звякнув о край узкого треугольного отверстия, огромный резак исчез в темном провале. Но уже в следующую секунду Джилмен утратил преимущество, которое давала ему внезапность; иссохшие пальцы старой колдуньи мертвой хваткой вцепились ему в горло, и он увидел перед собой морщинистое лицо ведьмы, перекосившееся от бешеной ярости. Джилмен почувствовал, как цепочка от дешевого нательного крестика врезалась в шею; положение было отчаянное, и он подумал, что, может быть, на колдунью подействует хотя бы вид распятия? Ужасная старуха обладала нечеловеческой силой, но пока она продолжала сжимать свои железные пальцы вокруг его горла, Джилмен сумел дотянуться слабеющими руками до крестика и вытащил его из-под рубашки, порвав при этом цепочку.
    При виде этого оружия ведьма явно струсила, ее хватка настолько ослабела, что Джилмену удалось разжать старухины пальцы. Еще немного — и он подтащил бы ее к самому краю треугольного отверстия, но тут колдунья словно получила откуда-то дополнительный заряд энергии и с новой силой вцепилась юноше в горло. На сей раз он решился ответить тем же, и его руки потянулись к горлу мерзкого создания. Прежде чем старуха успела заметить, что он делает, Джилмен обернул вокруг ее шеи цепочку с крестиком и быстро затянул ее так, что дыхание ведьмы скоро прервалось. В ту минуту, когда ее сотрясала агония, Джилмен почувствовал несколько резких укусов в лодыжку и увидел, что Бурый Дженкин пришел на помощь своей хозяйке. Сильнейшим пинком он отправил маленькое чудовище в черный треугольный провал и услышал его удаляющийся визг где-то далеко внизу.
    Джилмен не знал, мертва ли старуха; он просто бросил ее там, куда она упала. Отвернувшись, он взглянул на стол — и то, что он увидел, едва не лишило несчастного последних признаков разума. Бурый Дженкин, на редкость жилистый, вооруженный к тому же четырьмя дьявольски проворными лапками, не терял времени даром, пока старая колдунья пыталась задушить Джилмена. Нелегкая схватка была напрасной: то, чему юноша хотел помешать, все же произошло — только не грудь ребенка была пронзена острым кинжалом, а шея его — клыками косматого чудовища; чаша, еще недавно валявшаяся на полу, стояла теперь наполненной, рядом с маленьким безжизненным тельцем.
    В нескончаемом бреду снова возникла нечеловеческая песнь Шабаша, что доносилась из беспредельной дали; где-то там, понял Джилмен, должен находиться и сам Черный человек. Смутные воспоминания о прежних видениях сливались в сознаний с обрывками математических формул; юноша был почему-то уверен, что в дальних закоулках памяти должны сохраниться те самые фигуры и углы, нужные ему теперь для того, чтобы переместиться обратно в нормальный мир, в первый раз без посторонней помощи. Джилмен знал уже, что находится в заколоченной когда-то части чердака над своей комнатой; но удастся ли выбраться отсюда сквозь наклонный пол или через сужающееся пространство за наклонной стеной? Кроме того, даже если это удастся, не переместится ли он просто из одного сна в другой — из привидевшейся в кошмаре комнатки над наклонным потолком в ничуть не более реальный фантом старого дома, куда он хочет вернуться? Джилмен был больше не в силах провести границу между сном и действительностыю.
    Невыносимо страшно погружаться в ревущую сумрачную пропасть, где бьется жуткий пульс Вальпургиевой ночи: смертельный ужас охватил юношу при мысли, что ему придется услышать собственными ушами первозданный ритм космоса, таившийся до поры в неведомых глубинах. Даже сейчас он чувствовал чудовищную низкую вибрацию — слитком хорошо догадываясь, что за ней кроется. В ночь Шабаша космический пульс достигает населенных миров, сзывая посвященных на страшные обряды, назвать которые не дано смертному. Множество тайных гимнов основано на подслушанных у вечности ритмах, но человеческое ухо не способно вынести их во всей первозданной полноте. Джилмена страшило и другое: может ли он, полагаясь на одну только хрупкую память, быть уверенным, что перенесется именно туда, куда хочет? Не окажется ли он вдруг на склоне каменистого холма, освещенного зеленым солнцем, или на мозаичной террасе над городом чудовищ с маленькими щупальцами в какой-то иной галактике, или даже в черной воронке последних пределов хаоса, где царит лишенный жалости владыка демонов Азатот?
    Джилмен решился, наконец, совершить этот ужасный прыжок в пространство — и тут вдруг исчезло фиолетовое свечение, и он очутился в полной темноте. Эта ведьма — старая Кеция — Нахав — она умерла. И тут к отдаленному гимну Шабаша и визгу Бурого Дженкина в черном треугольном провале добавился новый звук, еще более дикий: ужасный вой откуда-то снизу. Джо Мазуревич! Молитва — заклинание — заговор от Хаоса Наступающего — вот она обращается в необъяснимо торжествующий визг — насмешливая действительность слилась наконец с лихорадочным сном! Йо! Шубб - Ниггурат! Всемогущий Козел с легионом младых...
    Джилмена нашли лежащим на полу его комнаты в мансарде, имевшей такую странную форму, еще задолго до рассвета: нечеловеческий вопль поднял на ноги Дерошера, Чонского, Домбровского и Мазуревича, тут же прибежавших наверх. Крик разбудил даже крепко спавшего в своем кресле Илвуда. Джилмен был жив; он лежал с широко открытыми остановившимися глазами, по-видимому, без сознания. На горле у него были огромные синяки, а на левой лодыжке — глубокая рана от укусов крысы. Одежда была в сильном беспорядке, крестик, подаренный Джо Мазуревичем, исчез. Илвуд весь дрожал: он не смел и предполагать, что могло случиться с его другом во сне на этот раз. Мазуревич был явно не в себе, он объяснил свое состояние «знамением», которое получил якобы в ответ на свои молитвы,и тут же, услышав за наклонной стеной отчаянную крысиную возню и писк, неистово перекрестился.
    Когда больного уложили на кушетку в комнате Илвуда, был вызван доктор Мальковский, врач с хорошей репутацией, известный к тому же, как человек, умеющий, когда это требовалось, хранить молчание. Он сделал Джилмену несколько подкожных инъекций, приведших больного в расслабленное состояние, по крайней мере внешне похожее на сон. В течение дня Джилмен несколько раз приходил в сознание и бессвязно шептал что-то Илвуду, пытаясь рассказать о кошмарах последней ночи. Процесс выздоровления шел мучительно и медленно, тем более, что с самого начала обнаружилось весьма печальное обстоятельство.
    Джилмен — еще недавно обладавший невероятно тонким слухом — совершенно оглох. Доктор Мальковский, спешно вызванный по этому поводу, сообщил Илвуду, что обе барабанные перепонки пациента зверски разорваны, как если бы они подверглись воздействию звуковых колебаний такой чудовищной силы, какую человек ни представить себе, ни тем более выдержать положительно не в состоянии. Как честный человек и добросовестный специалист, доктор Мальковский находит неуместным строить какие бы то ни было догадки о том, каким образом звук подобной силы, раздавшись всего несколько часов назад, не всполошил всю долину Мискатоника.
    Используя для общения с больным бумагу и карандаш, Илвуд мог сравнительно легко поддерживать беседу с Джилменом. Оба не знали, что и подумать о происшедшем, и почли за благо вспоминать обо всем как можно меньше. Было решено покинуть проклятый старый дом сразу же, как только удастся найти новую квартиру. В вечерних газетах сообщалось, что накануне вечером, сразу после заката, полиция обнаружила в долине за Медоу-Гилль какое-то странное сборище; при этом упоминалось, что так называемый Белый камень, находящийся в той местности, издавна служит объектом суеверного почитания. Арестовать никого не удалось, среди собравшихся был замечен огромного роста негр. В другой заметке отмечалось, что пропавший без вести Ладислаш Волейко до сих пор не найден.
    Последнее происшествие в ряду ужасных событий этой весны случилось той же ночью. Илвуду никогда не забыть его, ибо вызванное им нервное потрясение оказалось настолько велико, что он вынужден был прервать учебу до начала следующего семестра. Весь вечер ему слышалась крысиная возня за стеной, но он не придавал этому особого значения. Спустя довольно длительное время после того, как они с Джилменом улеглись спать, комнату огласили ужасные душераздирающие вопли. Илвуд вскочил с постели, включил свет и бросился к кровати больного. Тот кричал нечеловеческим голосом, словно от какой-то невообразимой пытки, и извивался всем телом под скомканными простынями; на одеяле появилось быстро растущее кровавое пятно.
    Илвуд не смел прикоснуться к своему Другу, но постепенно крики и конвульсии прекратились. К этому времени Домбровский, Чонский, Дерошер, Мазуревич и жилец с верхнего этажа уже столпились в дверях комнаты, хозяин отослал жену срочно телефонировать доктору Мальковскому. Возглас изумления и страха вырвался у присутствующих, когда из пропитанной кровью постели выскочил маленький, похожий на крысу зверек и тут же исчез в новой крысиной дыре, появившейся в стене рядом с кушеткой пострадавшего. Когда врач, наконец, прибыл и стал убирать окровавленное белье, чтобы осмотреть больного, Уолтер Джилмен был уже мертв.
    Было бы попросту бесчеловечно строить какие-либо теории насчет того, что могло убить Джилмена. Было похоже на то, что кто-то прогрыз тоннель сквозь все его тело — и вырвал сердце. Домбровский, отчаявшийся вывести крыс, смирился с мыслью об убытках и уже через неделю переехал со всеми старыми жильцами в не менее сомнительное, но все же не такое ветхое помещение на Уолнет-стрит. Труднее всего было держать в узде Джо Мазуревича: задумчивый заклинатель духов беспробудно пьянствовал, вечно ныл и нес нечто нечленораздельное о привидениях и прочих ужасах.
    В ту последнюю страшную ночь Джо себе на беду слишком долго разглядывал алые от крови следы крысиных лапок, ведшиеот кровати Джилмена к свежей дырке в стене. На ковре они были почти не видны, но между краем ковра и плинтусом оставался небольшой участок голого пола. Здесь-то и обнаружил Мазуревич нечто ужасное; во всяком случае, он хотел всех в этом уверить, хотя очевидцы с ним не соглашались, признавая в то же время, что следы действительно очень странные. Отпечатки на половицах и в самом деле отличались от обычных крысиных следов, но даже Чонский и Дерошер решительно отвергали их сходство с отпечатками крошечных человеческих рук.
    Ведьмин Дом никогда более не сдавался внаем. После того, как Домбровский с жильцами съехали, здание подверглось окончательному запустению — его сторонились не только благодаря дурной славе, но и из-за появившегося там ужасного зловония. Возможно, крысиный яд, которым пользовался бывший владелец, наконец-то подействовал, поскольку вскоре после того, как последний жилец покинул здание, оно превратилось в истинное проклятие для всей округи. Как установила санитарная инспекция, смрад исходил из заколоченных пустот вдоль стены и под потолком в восточной части мансарды; несомненно, число отравленных крыс было огромно. Решили, однако, что не стоит тратить время на разборки перегородок и дезинфекцию пустот за ними; зловоние скоро должно было пройти само собой, да и место это было не из тех, где очень уж заботились о соблюдении правил санитарии. В самом деле, многие в городе утверждали, что чуть ли не каждый год после Первомая и Дня всех Святых с чердака ведьминого дома распространяется неизвестно откуда взявшееся отвратительное зловоние. Погрязшие в привычном равнодушии соседи молча переносили это неудобство, хотя оно отнюдь не способствовало улучшению репутации района. В конце концов городская строительная комиссия запретила дальнейшее использование дома под жилье.
    С тех пор так и не удалось найти разумное объяснение всему, что происходило с Джилменом — в особенности его странным сновидениям. Илвуда размышления о случившемся едва не довели до психического расстройства; он возобновил учебу только осенью, но уже через несколько месяцев навсегда покинул стены колледжа. Вернувшись в университет, молодой человек смог убедиться в том, что городские пересуды о всевозможных призраках почти смолкли; в самом деле, со времени гибели Джилмена никаких новых сплетен о появлении старухи Кеции или Бурого Дженкина не возникало — были, правда, какие-то толки о странных звуках в покинутом доме, но они существовали чуть ли не столько же, сколько само здание. К счастью для Илвуда, его уже давно не было в городе, когда дальнейшие события дали пищу новым слухам на старую тему. Конечно, он узнал обо всем впоследствии и провел после этого немало часов в невыразимо мучительных размышлениях и гнетущей неопределенности; но куда страшнее и невыносимее было бы находиться в тот момент где-то рядом, а то и увидеть все собственными глазами.
    В марте 1931 года сильный буран разрушил крышу и трубу опустевшего ведьминого дома; огромная масса колотого кирпича, почерневшей, поросшей мхом дранки, прогнивших досок и балок рухнула вниз, на чердак, проломив и потолок мансарды. Весь верхний этаж был завален обломками и мусором, но никто и не подумал притронуться к развалинам до тех пор, пока не придет время сносить обветшавший дом. Развязка наступила в декабре того же года, когда несколько рабочих, нехотя и с некоторым страхом, расчищали бывшую комнату Джилмена: тут же по городу поползли самые невероятные слухи.
    В мусоре, проломившем наклонный потолок и свалившемся, прямо в комнату, было найдено несколько предметов, один вид которых заставил рабочих немедленно вызвать полицию. Чуть позже полицейские вынуждены были, в свою очередь, пригласить коронера и нескольких экспертов-медиков из университета.
    Необычайная находка представляла собою несколько костей — частью сломанных и раздробленных, но вне всякого сомнения человеческих. Самым загадочным было то, что кости имели явное недавнее происхождение, хотя доступ в единственное место, где они могли находиться без того, чтобы их кто-нибудь обнаружил, то есть, в заколоченную низкую каморку с наклонным полом на чердаке, по всеобщему убеждению, был практически невозможен в течение очень многих лет. По заключению главного эксперта при коронере, некоторые из костей принадлежали, скорее всего, младенцу мужского пола, тогда как другие — их нашли лежащими вперемешку с полусгнившими обрывками одежды грязно-коричневого цвета — несомненно, пожилой женщине очень низкого роста, со сгорбленной спиной. Тщательное исследование обломков и мусора позволило также обнаружить множество крошечных костей крыс, раздавленных при обвале крыши, а также и более старые крысиные кости со следами чьих-то зубов, форма которых нс могла не вызвать изрядного числа недоуменных вопросов и самых странных ассоциаций.
    Кроме того, были найдены в большом количестве обрывки рукописных книг и масса желтоватой пыли — все, что осталось от каких-то других бумаг, видимо, еще более древних. Все без исключения фрагменты, поддававшиеся чтению, касались черной магии, причем наиболее сложных и жутких ее разделов; явно недавнее происхождение некоторых рукописей до сей поры составляет неменьшую загадку, чем найденные там же человеческие кости. Еще одна неразгаданная тайна — неразборчивый старомодный почерк автора рукописей: почерк этот был одним и тем же как в недавних записях, так и в тех, что были сделаны, судя по их состоянию и водяным знакам на бумаге, не менее чем за 150-200 лет до описываемых событий. Многие, однако, придерживаются мнения, что наибольшую загадку представляет собой происхождение разнообразных и крайне необычных предметов, в разной степени сохранности обнаруженных в развалинах, — предметов, чье назначение, материалы и способы изготовления совершенно не поддаются определению. Один из таких предметов, вызвавший наиболее глубокий интерес у университетских специалистов, представлял собою сильно поврежденную копию уродливой формы вещицы, переданной Джилменом в университетский музей, и отличался от последней разве только более крупными размерами, материалом (то был не металл, а камень синего цвета), и наличием подножия странной угловатой формы, покрытого надписями, которые до сих пор не удалось расшифровать.
    По сей день остаются бесплодными и попытки целого ряда археологов и антропологов истолковать рисунки, вырезанные на расколотой чаше из легкого металла; при ее обнаружении на внутренней поверхности были замечены странные бурые пятна довольно зловещего вида. Внимание многих иностранцев и доверчивых старушек привлек и дешевый никелевый крестик современной работы на оборванной цепочке, также найденный в мусоре и признанный дрожащим от ужаса Джо Мазуревичем за тот самый, который он много лет назад подарил бедняге Джилмену. Некоторые думают, что крестик затащили в каморку на чердаке крысы; другие полагают, что он просто валялся где-нибудь в углу старой комнаты Джилмена. Кое-кто, и Джо в том числе, выдвигают на сей счет настолько дикие и фантастические теории, что их просто невозможно принимать в расчет.
    Когда вскрыли наклонную северную стену в комнате Джилмена, оказалось, что мусора в ней куда меньше, чем следовало бы ожидать, судя по количеству обломков, упавших в комнату; однако, то, что было там найдено, повергло рабочих в неописуемый ужас. Нижняя часть когда-то замкнутого пространства представляла собою настоящий склеп, устланный толстым слоем детских костей — от довольно свежих до таких старых, что они рассыпались в прах от прикосновения. Поверх костей лежал огромный нож, несомненно, старинной работы, с причудливым, в своем роде изысканным орнаментом; сверху он был завален мусором.
    В этом-то мусоре, зажатым между куском кирпичной кладки из печной трубы и упавшей откуда-то широкой доской, и был найден предмет, вызвавший в Аркхэме куда больше удивления, скрытого страха и суеверных домыслов, чем любая другая находка в проклятом доме. То был частично разрушенный скелет огромной дохлой крысы, строение которого настолько разительно отличается от нормы, что до сих пор вызывает и горячие споры, и странные умолчания сотрудников кафедры сравнительной анатомии Мискатоникского университета. Лишь очень скупые сведения о скелете стали достоянием широкой публики — в основном, они были получены от строительных рабочих, участвовавших в сносе старого дома и рассказывавших о клочках
длинной бурой шерсти, прилипшей к старым костям.
    По слухам, строение пятипалых лапок найденного скелета крысы даст основание заключить, что на каждой из них один палец был противопоставлен всем остальным — черта, совершенно естественная, скажем, для миниатюрной обезьянки, но никак не для крысы. Кроме того, маленький череп с ужасными желтыми клыками имеет, как рассказывают, крайне необычную форму, и если рассматривать его под определенным углом, выглядит как многократно уменьшенная, мерзко искаженная копия человеческого черепа. Обнаружив это маленькое чудовище, рабочие с трепетом перекрестились, а позже поставили в церкви Св. Станислава по свечке в благодарение за избавление от режущего слух визга, раздававшегося временами в старом Ведьмином Доме: они знали, что никогда более не услышат этого ужасного звука.