Прочь
- Привет. Ты стоишь сейчас очень близко, так близко, словно и нет между нами стекла толщиной в кулак. Я так много хотела отдать за это "привет", но теперь оно сказано и, кажется, от меня ничего не нужно. И бессмысленно как-то благодарить за это детское слово.
- Хорошо выглядишь.
Вот за это тебе спасибо, потому что я давно этого не слышала. Если бы тебе было известно, как я устала, как вымотало меня время... Только ты этого не видишь, как всегда, как никогда...
- Что молчишь?
А что я могу сказать тебе? Как хотела прийти к тебе, из метели, из своего дома, из далекого далека... встать на колени возле твоего стула, прижаться щекой к его ножке и шептать: "Не гони меня, пожалуйста, не гони..." Что мне сказать? Может быть о том, как я ненавидела тебя, как я ненавидела весь мир из-за тебя? О том, как я хотела тебя, хотела бесконечными ночами, как я бесстыдно молилась сотням богов о такой несбыточной близости, как бредила твоим запахом и теплом? Ты смотришь на меня через толщу лет, через толщу стекла, из-под воды. Как труп. Тебя больше нет, потому что то Существо, больное обожание которого было моей жизнью, целью и смыслом ее, - то Существо умерло. И ты сейчас, и твое дыхание, и твое живое теплое тело и тоскливо блестящие глаза - только мумия, нелепо и бессмысленно вздрагивающая под разрядами гальванических батарей. Как объяснить этому подобию человека, как я ждала, что однажды придет такой вот, похожий на другие, день, и я сожму твою руку, нет, полу плаща и ткнусь в нее лицом и буду смеяться и плакать и все прощу тебе и ты простишь мне и поднимешь меня и скажешь "Ну что ты? Что ты?..." И будешь просить меня перестать, и тебе будет немного стыдно, наверное, за такое мое поведение, а мне будет все равно, только бы этот момент не проходил, не проходил никогда, потому что после него можно умереть... Ну что ты поймешь?
- Ты... плачешь?
Я? Разве? Ну да, я плачу, конечно плачу, разве это так удивительно? Время... Так много времени... Если бы немного раньше, ну хоть чуть-чуть... Почему не тогда, когда я умирала от холода в теплой своей постели? Когда я сжимала кулаки, в кровь ломая ногти и ненавидела себя за то, что не могу ни заслужить твоей любви ни отказаться от нее? Когда я делала тысячу и одну глупость тысячу и один раз рискуя жизнью потому что ненавидела жизнь?
Почему не твои руки вытаскивали меня по ночам из моих депрессий, из кошмарных снов, из кабаков и чужих объятий, из несущихся на столбы по обледенелым дорогам автомобилей? Почему не тогда, когда я больше всего на свете желала только одного - прийти к тебе и чтобы эти руки твои молча протянули бы мне кружку горячего чая... Я взяла бы ее так же молча, и чтобы ничего не нужно было говорить... только ничего не говорить.
Ты берешь меня за руку. Какая нелепая шутка - ты хочешь изобразить что между нами и нет никакого стекла толщиной в кулак. Как будто я не вижу резиновой перчатки на твоей руке. Твое прикосновение стерильно как хирургический бокс. Твоя резиновая рука похожа на настоящую, но от этого резина не исчезает даже в воображении. Я думаю, этой резиной покрыто все твое тело. Даже если мы займемся любовью прямо сейчас абсолютная стерильность не будет нарушена. Никакого соприкосновения двух абсолютно разных тел...
- С... с тобой все в порядке?
Я смотрю на тебя. Тебя больше нет. Резиновая рука сжимает мое запястье, глаза почти тоскливые и почти живые плавают в слоях воды за стеклом толщиной в кулак. Твои губы шевелятся. С трудом разбираю слова - через стекло так сложно что-нибудь понять:
- Ты знаешь, это так хорошо, что мы встретились. И сейчас... Такое время - осень, холодно. А ты все такая же - светлая. Ты всегда была какая-то светлая, у меня так никогда не получалось - остро, легко... Завидую... Как всегда, впрочем. А ты знаешь, ты лучшая. Такой нет больше. Прошло столько времени, ненужных встреч - никому не нужных, не запоминающихся. А с тобой у нас так ничего и не было, так ничего и не сложилось тогда. Глупо. У меня сейчас все так глупо. Помнишь отца? Он не любил тебя, он тебя и прогнал, помнишь? Но ты не сердись на него... не сердись, он умер. Знаешь, он долго болел и все просил прощения за тебя. Он говорил, что ты была настоящая. А теперь все ненастоящее. И пусто так. И холодно. Отец умер, он был злой человек, я знаю. Мне все не удавалось его простить, а потом вдруг пришло понимание, как он любил меня и заполнял пустоту. А теперь его никогда не будет. Это так просто, но с этой простой правдой так тяжело и стыдно жить, потому что она совсем голая эта правда - без иллюзий. С тех пор я ищу, ищу. Как кстати, что сейчас осень. Весной, летом - все впереди, все можно изменить, верится во что-то... И суета как-то отдаляет от всего... неприземленного. Как ты например. А теперь осень, вечера длинные, в квартире темно, часы тикают страшно... И холодно. Это мне без тебя холодно. Ну, скажи что-нибудь... Скажи. Я так без тебя устала!
Вторая резиновая рука обнимает меня. Резиновая щека касается моей щеки порывисто но бессмысленно, так бессмысленно. Я чувствую запах, но не твоего тела, а твоих новых духов - резкий незнакомый запах... И, может быть, неожиданно для самой себя, я отстраняюсь, отцепляюсь от твоих рук, вырываюсь из твоих объятий, как усилием воли не раз вырывала себя из кошмарных снов с твоим участием...
- Я вас не знаю, девушка. - Проговариваю необратимое уверенно, но отчего-то не своим голосом. Хорошо, что не своим. Отрываюсь от тебя - так кидаются с моста самоубийцы в тяжелую темную ледяную воду. Ухожу, ухожу не оглядываясь, потому что если я оглянусь я никогда не прощу себе этого. Впрочем, это и лишнее - я прекрасно представляю, как ты стоишь там же, растерзанная, закусив губу, маленькая и немного жалкая а ветер треплет длинные темные пряди. Ветер.
